Мемуары "американского шпиона" - 67

* * *

Именно благодаря существованию нашей всегда тесно сплоченной еврейской группы мы смогли выжить и в какой-то степени спастись от страданий и отчаяния. Все вместе мы боролись с голодом, поддерживали друг друга, как и в чем могли.

После нескольких месяцев пребывания в лагерь № 19, меня передали в бригаду занятую на строительстве управления КГБ гор. Магадана. Вилли работал на строительстве школы. То были ночные смены. При наружных температурах достигавших от минус 50 до минус 50 градусов по цельсию, Фима, Забара, Друкер, и другие не работали на заготовке топлива для кухни и бараков.

Как-то Фима с Вилли в один из дней приема решили пойти к помощнику коменданта лагеря. На приеме Фима скачал, но он экономист, выпускник Харьковского университета, а  Вилли третьекурсник архитектурного факультета МГУ. Оба предлагали свою работу по прямым специальностям. Помощник коменданта записав их имена ответил, что будет разбираться с их предложениями.

Вилли заметил, что заместитель коменданта лагеря понимал состояние дел. Вилли даже намекнул, что слышал о работе некой шарашки, так прозвали проектное бюро, состоявшее из специалистов-заключенных и желал бы работать в ней, если там потребуются специалисты. Он прямо сказал, что принесет гораздо больше пользы администрации лагеря работая архитектором, нежели простым рабочим. Надо сказать, что заместитель коменданта согласился с таким мнением.

Через неделю Вилли вызвали к руководителю администрации лагеря № 19, бывшему полковнику Советской армии, Ивану Лазаревичу, сообщившего Вилли о переводе в бригаду № 58 под руководством главного инженера Яковлева. В бригаде работали специалисты и инженерно-технические работники. Иван Лазаревич также сообщил Вилли, что сего времени он будет получать свой дневной паек питания в этой бригаде. Там паек был значительно лучше по сравнению с голодным пайком, который получали остальные заключенные.

На следующий день Вилли прибыл в архитектурное бюро, возглавляемою русским, бывшим жителем Латвии, Яковлевым. Руководитель бюро отлично владел литовским, немецким, французским, английским и русским языками. В бюро Вилли встретился с группой литовцев-архитекторов. Яковлев немедленно выдал Вилли задание на проектирование здания для администрации лагеря.

От постоянной работы на холоде и с известью, пальцы Вилли стали малоподвижными, огрубели. Яковлев, засмеялся, показал Вилли его стол, новое рабочее место. Вилли жаждал работы и через пару недель, немного восстановив свои пальцы, приступил к делу. Он стал работать в ночную смену, и так как его никто не тревожил, стал фактически ночным хозяином бюро. Фиме повезло меньше. В конце декабря 1952 г. его отозвали в Москву. В Хабаровск доставили самолетом, затем поездом до столицы. Он не имел ни малейшего представление о причинах пересмотра дела. Его поместили на третьем этаже подвала тюрьмы Лубянки, расположенной за зданием управления КГБ. В камере не было окон. На потолке, закрытая металлической сеткой, горела 25-ти ваттная лампочка. Его не выводили на прогулки, словно чабыли о нем.

После двухнедельной изоляции Фиме разрешили читать любую литературу, имевшуюся в тюремной библиотеке. Фима попросил выдать ему «Мою жизнь» Троцкого. Он получил ее, но из-за слабого света читать было невозможно.

Затем Фиму привели на допрос. Полковник Поляннский стал интересоваться личностью Майкела Соломона, Вилли Свечинского, Авраама Кринского, мной. Он обвинял Фиму и нашу пятерку в организации с помощью американцев заговора в лагере № 19. Обвинение было настолько диким, что сразу напомнило Фиме о «Деле врачей» которое ставило задачей преследование и наказание всех советских евреев, включая заключенных к лагерях. Фима стал смеяться абсурдности обвинения, но полковник продолжал настаивать на реальности такого заговора и продолжал давить на Фиму. Полковник сказал, что МГБ располагает сведениями от своих стукачей о готовящимся заговоре в Магадане. Но Фима отвергал с презрением все обвинения.

Через пару недель его перевели в Бутырскую тюрьму и там продолжали допросы еще около пяти месяцев. Фиму спрашивали о Исааке Конхаузе, еврейском инженере, добровольно передававшим некоторую информацию Израильтянам, работавшим в столице. В Бухте Ванино Исаак часто навещал Вилли в присутствии Фимы. Но Фима не контактировал с Исааком и никогда не имел с ним серьезных разговоров. И тем не менее МГБ продолжали допросы, хотя Фиме рассказывать им было нечего.

Спустья годы Фима выяснил, что Исаака Кронхауза отправили в Москву из Бухты Ванино примерно в тоже самое время, когда в 1952 г. в Москву на доследование возвратили также Ящу Этингера.

Конхауз осудили вторично, и приговорили к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение. Однако, бывший работник израильского посольства в Москве, Бартов, отрицал факт расстрела Исаака Конхауча. Уже в Израиле, он рассказал Вилли, что Исаак не был расстрелян и жил где-то и России. Но Вилли не доверял слова Бартова, так как в доле до обследования обвинений Ящи Этингера находиться лист обвинительного заключения на Исаака Конхауза, где сообщается о исполнения приговора.

Так как Фима и Исаак находились в одном этапе на пути в бухту Ванино, они лежа вместе на нарах часто беседовали друг с другом и МГБ пожелало узнать, что Конхауз рассказывал Фиме о своем деле. Но Фима продолжал настаивать, что в их разговорах дело Конхауза никогда не обсуждалось и Конхауз никаких данных о себе никогда не сообщал.

Тем не менее МГБ обвинило обеих в проведении антисоветской агитации и националистических разговорах, иначе, все то, что их информировали стукачи. Фима также отказался подписать протоколы против Исаака. Когда МГБ продолжала настаивать на подпись протокола, Фима сказал, что пересмотрит свое отношение, если слово «антисоветский» будет исключено из текста протокола допроса. Следователь отказался это сделать, перешел на брань и бросив протокол в лицо Фимы сказал: - У нас есть уже достаточно доказательств без твоих отрицаний, чтобы приговорить его к высшей мере. Так или иначе, мы его вес равно расстреляем.

Фима возвращался в Магаданский лагерь № 19 через два месяца. Он рассказал нам о ходе следствия и мы дружно смеялись, слушая его московские приключения.