Моя СА - 1

Моя СА

СА, кто забыл или по молодости не в курсе – Советская Армия. Именно так – с большой буквы два слова. Я проходил в ней службу с мая 1970-го по июнь 1972-го, сверх обязательных двух лет перебрав десять дней. Ребят, прошедших «срочную», в молодежной среде уважали. Вместе с тем желающих «откосить» всегда хватало. Армия хорошая школа, но лучше обучение в ней пройти заочно, - говаривали на гражданке во времена моей молодости. Один из институтских приятелей уверял, что получил отсрочку, заявив на медкомиссии, что в кирзовых сапогах у него ноги потеют. Второй отвертевшийся острил: «Плечи у меня узкие, автомат не удержится».

Учащиеся стационаров техникумов и вузов призыву не подлежали. Почему же я, студент дневного отделения запорожского машиностроительного института, загремел с третьего курса в ряды СА? Потому что, не сдав очередную сессию, был отчислен и вскоре «замечен военкоматом». Декан лично звонил военкому с просьбой «прибрать» нерадивого студента. И был прав.

Когда мы юны, все главные решения за нас принимают родители. Мой отец, инженер от бога, хотел, чтобы младший сын (старший, Женя, с детства знал, что пойдет «в математики») освоил ту же профессию. Под его влиянием я и поступил в технический вуз. Учился неплохо, но и без особого рвения. Идя на лекции, мог запросто свернуть в кинотеатр, вместо кропотливой домашней работы над чертежами до утра читал книги. Без возлияний с друзьями и однокурсниками, посещений девушек в общаге соседнего пединститута (нынешний ЗГУ) тоже не обходилось. Все по известной формуле - от сессии до сессии живут студенты весело. Но если в глазах декана механико-металлургического факультета его студент вместо учебы валял дурака, то сам я знал, да и сейчас знаю, что 19-летний ищущий себя юноша вел в те дни пусть не безукоризненный, но духовно насыщенный образ жизни. Другое дело, что тяготея к знаниям гуманитарным, вынужден был вникать в теоретическую механику, детали машин и прочий чуждый мне «сопромат».

Одно из мест, где регулярно получал инъекцию хорошего литературного вкуса, называлось кафе «Романтики» и находилось напротив «Глинки». Двухэтажная студенческая столовка, принадлежавшая индустриальному институту (ныне – инженерная академия), по субботам превращалась в дискуссионный клуб, куда приходила молодая городская интеллигенция, творчески настроенное студенчество. Сбрасывались «по рублю», покупали на «общак» чай, печенье, конфеты. Обсуждали новинки кино и литературы, вели умные разговоры, читали стихи -  чужие и, конечно же, собственные. Хорошо помню Григория Гайсинского, невысокого, подвижного, чернявого сотрудника проектного института. Он прекрасно знал нашу и зарубежную литературу, следил за новинками, ценил  талантливое, азартно заражая своим восторгом аудиторию. Как-то принес томик полуподпольного еще Пастернака, совершенно мне незнакомого, потребовал тишины и стал читать:

«В тот день всю тебя от гребенок до ног,

 Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал».

- Здорово как, шатался! – восхищался Гайсинский. - Мог же написать носился по городу, слонялся, мотался, еще как-то. Но его влюбленному состоянию отвечало именно это слово…

У таких как Григорий (он был старше лет на 10-12) учился пониманию поэзии, литературы вообще. Из числа завсегдатаев «Романтиков» моего возраста ярче всего запомнился Виталий Челышев – в толстом «бунтарском» свитере, сутулящийся «по-взрослому», с гармошкой папиросы меж пальцами. Его внешний вид, толковые выступления обращали на себя внимание девушек, перед которыми каждый из нас старался распушить хвост. Мне же Челышев был интересен еще и тем, что учился на журфаке МГУ, будучи параллельно литсотрудником заводской многотиражки «Комунаровець». Принадлежность к первому вузу страны, работа в настоящей «живой» газете делали Виталия в моих глазах человеком очень авторитетным. Пару раз видел и приятеля Челышева, который читал свои стихи. Звали приятеля Леша Цветков, он прихрамывал и потому ходил с палочкой.

Мои интеллектуальные и не очень загулы привели к серьезным институтским проблемам. Дошло до того, что на факультете попал в число первых прогульщиков. Очередную сессию, хоть и подготовился сносно, я завалил, из пяти экзаменов не сдав три. Спустя полтора десятка лет, уже работая в газете, от преподавателя Ч. узнаю, что команду «валить Гаева» дал экзаменаторам декан С-кий. Дабы преподнести урок «этому и другим прогульщикам».

Дома, конечно, разразился большой скандал, для родителей мой вылет из института стал шоком. Особенно переживала мама, сказавшая что-то вроде «ты мне больше не сын». Я и сам тогда, зимой 1969-го, получил сильнейший удар по мозгам: «Меня? Отчислили? Что теперь?»

До весеннего призыва оставалось несколько месяцев. Сидеть на шее родителей не позволяло самолюбие, нужно было найти работу на короткое время. И тогда Людмила Тарасенко, редактор выходившей в «машинке» многотиражки «Інженер-машинобудівник», позвонила редактору газеты «Комсомолець Запоріжжя» Александру Авраменко с просьбой «пригреть до армии» одного из активних своих помощников. Я ведь с первого курса писал в институтскую газету заметки, посещал литературный кружок при редакции. В итоге совершенно неожиданно попал в тесные стены областной молодежки, чья редакция находилась тогда по адресу ул. Горького, 39 – у трамвайной колеи  напротив кафе «Снежинка». Думал ли, что через десятилетие окажусь в штате редакции полноценным сотрудником, что проработаю – день в день – десять лет, что найду здесь любимую жену и друзей, что годы в «Козе» станут лучшими в моей жизни?

Заняли меня ерундой: закрепив за отделом школ, давали вычитывать  материалы, использовали в качестве курьера. Времени свободного было много: я сдавал кровь за деньги, разгружал вагоны с тарой на пивзаводе, пил на заработанное вино и пиво с дружками, ходил в «Романтики». Дома, уединившись в маленькой своей комнате, в соответствии с рекомендованным Гришей Гайсинским списком читал книги и учил на память стихи. Отношения с предками оставались натянутыми, что меня, в общем, устраивало – они не лезли в мои дела, я не озабочивался их болями. В мае из военкомата пришла повестка, призывался я в танковые войска. Гайсинскому, прощаясь с «Романтиками», сказал, что буду в армии писать книгу. Я тогда думал, более легкого занятия не существует, а жизненного опыта у меня – на толстый роман. Гриша ответил серьезно: «Пиши, дело нужное». Провожали меня три-четыре приятеля и родители. Отец обнял, сказав несколько важных слов. Мама молчала и была подчеркнуто холодна. Что творилось внутри неё, я, бестолочь, не  догадывался.