Глава 51.
Ленин, объявляя НЭП, в то же время предписывает произвести массовые аресты социалистов по всей России. В Иркутске вместе с другими социалистами заключается в тюрьму и моя жена. Болезнь жены Гринца. Чума в Харбине и трагическая смерть доктора Синицына. Как харбинские эсеры восприняли поставленный большевиками эсеровский процесс. Мой доклад о НЭПе. Мое участие в трех литературных судах.
О НЭПе писали в свое время очень много и в советской печати и в зарубежной, и все, за исключением разве коммунистических экстремистов, признавали, что он много способствовал возрождению хозяйственной жизни России, избавив русский народ от ужасов военного коммунизма. Признавали эту огромную роль НЭПа и социалисты разных толков, но они придавали ему также большое политическое значение, находя, что провозглашение новой экономической политики было признанием полного банкротства большевизма и его попытки построить в России коммунизм (даже не социализм) в пожарном порядке при помощи чрезвычаек. НЭП поэтому являлся в руках социалистов очень сильным оружием против идеологии большевиков и против всей их тиранической системы властвования. Понимал отлично и Ленин, как социалисты могут использовать этот крупный поворот в тактике коммунистической партии, и как "реальный политик" он предусмотрительно решил выбить из рук социалистов опасное оружие, которое он сам им дал. Кажется, на десятом съезде коммунистической партии Ленин в одной из своих речей заявил со свойственным ему насмешливым цинизмом: "НЭП -- нэпом, а эсдеков и эсеров мы будем бережно держать в тюрьме". И он это обещание выполнил. В мае или июне 1921 года по всей России были произведены массовые аресты социалистов-революционеров и социал-демократов. Это был лучший способ изолировать их от жизни и лишить их возможности вести свою "тлетворную" пропаганду среди масс. Аресты эти были жестоким ударом для тех, кто питал иллюзии, что за НЭПом последует и политическая весна. Они -- эти аресты -- также больно ударили и нас, зарубежных социалистов, ибо мы почувствовали, что это начало страшного крестного пути, по которому большевики поведут наших товарищей и конец которого может быть глубоко трагическим.
Среди арестованных в Иркутске эсеров оказалась также моя жена. Этот арест меня особенно волновал, потому что он произошел при обстоятельствах, когда я менее всего мог его ожидать. И вот почему: в апреле или мае 1921 года мне сообщили радостную весть, что жена и дети хлопочут о разрешении им выезда в Маньчжурию и что эти хлопоты имеют все шансы увенчаться успехом. Заверило меня лицо, передавшее мне это известие, что пропуск моей семье обещан, и я могу их ждать со дня на день. Тогда я решил поехать к ним навстречу в Читу. Попасть в 1921 году в Забайкалье было не так просто: разрешения на въезд туда давались с большим разбором.
Помог мне Центросоюз, который дал мне официальную командировку в Забайкалье, и на основании этого документа особоуполномоченный Дальневосточной республики в полосе отчуждения Китайской железной дороги выдал мне "удостоверение на предмет свободного въезда на территорию Дальневосточной республики". (Это удостоверение у меня до сих пор сохранилось.)
И вот чуть ли не в день приезда моего в Читу я узнал о массовых арестах эсеров и эсдеков в Иркутске и о том, что моя жена тоже числится среди арестованных.
Не удивительно, что это известие меня поразило своей неожиданностью. Сердце хотело верить, что, может быть, жену скоро выпустят, и она все-таки получит пропуск, но разум мне говорил, что надо оставить всякую надежду на скорое ее освобождение. Все же я оставался еще некоторое время в Забайкалье. Конечно, жену не освободили, и в сентябре месяце я вернулся с тяжелым сердцем обратно в Харбин. Там меня ждали новые огорчения. Я уже упомянул, что между мной и Гринцем, а равно как с его семьей, установились весьма дружеские отношения. Жена Гринца, большая умница и чрезвычайно энергичная, служила ему большой поддержкой как в его житейских делах, так и в трудных случаях жизни, и он питал к ней большую привязанность и глубокое уважение. К несчастью, она страдала пороком сердца. Когда я снял у них комнату, она еще выходила и помогала мужу в его делах, но в 1921 году состояние ее здоровья резко ухудшилось. Она слегла, и видно было, что ее болезнь приняла очень серьезный оборот. Она все время задыхалась, и доктор должен был навещать ее иногда два-три раза в день. Гринц чувствовал, что роковая развязка близка, и ходил как потерянный. Конечно, он скрывал от жены свою печаль. Мне тоже было очень больно смотреть, как угасала эта еще молодая женщина -- ей не было еще сорока лет, -- и невыразимо жалко Гринца. И в этот мучительный период угасания жены Гринца произошел один трагический случай, который произвел потрясающее впечатление на все русское население Харбина.
Свободное копирование
