Прощание - 1

 Прощание
 

 19 августа 1964 года на Первом Лесном кладбище в Риге небольшая группа мужчин с траурными повязками на рукавах и женщин в черных платках прошла от ворот по устланной хвойными веточками дорожке к установленному в часовне гробу. В последний путь провожали кинорежиссёра, Заслуженного деятеля искусств Латвийской советской республики Павла Арманда. Принесли венки с надписями на лентах — от Рижской киностудии, от Союза кинематографистов, от Художественного театра имени Райниса, от жены и детей. Торжественную панихиду открыл директор киностудии, за ним выступил главный редактор и зачитал телеграммы от самых видных кинематографистов страны. В Союз кинематографистов Латвии почтальоны приносили в эти дни кипы телеграмм. Соболезнования прислали Любовь Орлова и Григорий Александров, Николай Крючков, Эраст Гарин, Марк Бернес, Дмитрий Шостакович, руководство киностудий «Мосфильм» и «Ленфильм», «Арменкино» и «Беларусьфильма», актёры и писатели, композиторы и военные.
Актёров среди провожающих не было. В августе вся актёрская братия получила отпуска и проводила время или на отдыхе, или на съёмках. После того, как гроб опустили в могилу, большинство проводивших в последний путь кинорежиссёра Арманда вместо поминок поехали на премьеру его последнего фильма. Когда в кинозале погас свет и пошли титры, в первых рядах, заполненных соратниками покойного, раздался громкий возмущённый шепот. В начальных титрах имя умершего стояло не на том месте. Он был режиссёром–постановщиком фильма, а в титрах значилось, что фильм поставил сценарист, а покойный только принимал участие в работе. После просмотра из первых рядов уходили, бросая реплики: «Возмутительно! Какая наглость!». Реплики относились к тому человеку, чье имя стояло в титрах как автора нового художественного фильма. Автор сценария в модном замшевом пиджаке с обаятельной улыбкой приглашал гостей из киностудии на банкет. Напрасно. Почти все, не поздравляя продолжавшего улыбаться «дебютанта», отправились на квартиру покойного. На поминках говорили много слов о яркой личности умершего, и почти каждая речь заканчивалась словами: «Так оставлять этого нельзя. Нужно ехать в Государственный комитет по кинематографии в Москву и разоблачать самозванца. Мы все поможем, но инициатива должна исходить от вдовы.» Гости разошлись, и в доме стало непривычно тихо.
 Потеря отца была для всех нас большим ударом. Отец умер при мне, когда я вместе с нашими молодыми родственниками приехала навещать его в больницу. Мы привезли с собой арбуз, папа радовался, шутил, в палате стоял наш молодой смех — и вдруг совершенно внезапно, посреди фразы, он забился в агонии. 50 лет спустя я узнала от медсестры, которая дежурила в то воскресенье, 16 августа 1964 года, что врачи предупреждали персонал: этого больного может убить любая сильная эмоция, хоть положительная, хоть отрицательная. Теперь я думаю, что всё же это было лучше для него, что он ушел из жизни, в свои последние минуты радуясь нашему появлению в его палате. Он мог умереть и за три дня до этого, от шока. Больному кто-то сказал, что по городу расклеены афиши о премьере фильма «Москва–Генуя», но в титрах режиссёром–постановщиком назван сценарист. Сценарий и постановка Алексея С. И внизу мелкими буквами: при участии режиссёров П. Арманда и В. Корш – Саблина.
 Это известие шокировало всех, но отца оно просто сразило наповал. Он сказал мне: «Этот мерзавец украл мой фильм. Он меня убил». Жить отцу оставалось считанные дни.
 И вот врач констатировал, что отец умер. Мне разрешили взглянуть на него. Он лежал на подушке с каким-то новым величественным, одухотворённым и недоступным для понимания выражением лица. Помню, в памяти всплыли слова : «По образу и подобию Божию». Я отчётливо поняла, что он ушел. Не достучишься, не вернёшь. Кажется, я в этот момент поняла смысл выражения «вечный покой».
 Если отец обрёл этот покой, то мама его потеряла. Как она могла совершить такую трагическую ошибку — принять личину сценариста, этого обаятельного вора за его настоящее лицо! Про таких говорят: «Мягко стелет– жестко спать.»
 Осушив слезы, начала собирать документы для Госкомитета по кинематографии СССР, где рассчитывала добиться справедливого решения о признании того факта, что сценарист присвоил себе чужую интеллектуальную собственность, и о замене титров. Режиссером–постановщиком фильма был Павел Арманд, а вовсе не автор сценария, который на конечном этапе монтажа нагло вставил своё имя в титры. Почти каждый день мама встречалась с актёрами, у которых подписывала коллективное письмо протеста против самозваного «режиссёра –постановщика». Мама тоже работала на этом фильме, и ей удалось раздобыть доказательства того, что отчётность была подделана. Вместо имени отца, который проводил съёмки и монтажи, теперь на листах стояло имя сценариста. Мама понимала, что эту аферу можно было провести только с участием директора фильма. Вдвоем они присвоили гонорар режиссёра–постановщика –, значительную по тем временам сумму. 50 процентов забрали себе, и по 25 процентов оставили отцу с Корш–Саблиным. И, разумеется, ворованные деньги были поделены между участниками аферы. Мама не собиралась сдаваться. Её единственной собеседницей в эти дни была я, и мама излагала мне всю линию своего обвинения. Прежде всего, её аргументом был художественный почерк отца. Ведь это был не первый его фильм на историко-революционную тему. В его фильмографии значилась дилогия «За лебединой стаей облаков» и «Рассказ латышского стрелка». В фильме «Москва–Генуя» историко-революционная тема продолжилась. Кинокритик Сосновский подписал для мамы свое экспертное заключение. «Связь этих трёх картин весьма ощутима. Она выражена в сочетании исторической достоверности с образной выразительностью, в умении слить судьбы героев с судьбой народа, в следовании опыту постановки массовых батальных сцен, в чёткости монтажного мышления».
 Поздней осенью мы с мамой приехали в Москву. Госкомитет по кинематографии СССР назначил дело к слушанию в комиссии по этике. Возглавлял заседание маститый и уважаемый кинорежиссер Александр Столпер. Он сделал короткое сообщение о сути дела, зачитал коллективное письмо актёров, которые свидетельствовали, что работал с ними на съёмочной площадке Павел Николаевич Арманд. После этого предоставили слово сценаристу. Слушая его выступление, я не верила своим ушам. Он говорил, что спас фильм, поскольку режиссёр был настолько стар и болен, что уже не мог руководить постановкой. Надо сказать, что все его обаяние куда-то исчезло, и это новое лицо без маски приветливости показалось мне отвратительным.