Когда в середине дня принесли мой жиденький суп, я достал из него три или четыре рыбьих кости и попытался, безуспешно, проделать дырку в плоской широкой части кости – сначала при помощи зубов, а потом ложки. Но разваренная в супе кость либо расщеплялась, либо просто крошилась. Тогда я попытался заострить конец своей ложки об асфальтовый пол, размышляя, что если мне удастся заострить ее до желаемого уровня, то я смог бы сделать на следующий день отверстие в кости наподобие игольного ушка. Потом мне подумалось, что, заострив ложку достаточно хорошо с двух сторон, я мог бы сделать из нее некое подобие холодного оружия. Это, в свою очередь, навело меня на размышления о побеге – убить охранника, переодеться в его одежду и каким-то образом пробраться через тюрьму – словно в типичном сценарии огромного количества виденных голливудских боевиков и приключенческих книг. Одной из серьезных проблем в том, что касалось убийства охранника или других аспектов возможного побега, было то, что я все более и более слабел от недостатка питания и отдыха. На тот момент эта слабость еще не была достаточно серьезной, но я знал, что если меня продержат в таких же условиях довольно длительное время, то она превратится в очень серьезную проблему.
Так или иначе, но охранник заметил, как я пытаюсь наточить ложку, и отобрал ее у меня, пригрозив карцером – на какое-то время я позабыл о том, что должен следить за интервалами, в которые открывается глазок. Но даже если бы я был осторожен, они все равно, вероятно, нашли и забрали бы ее в то время, когда меня отводили на допрос.
Потом у меня вдруг возникла идея, непонятно откуда взявшаяся, сделать более элегантный календарь, нежели чем царапины на стене. Я решил продолжить делать свои царапины, для общего счета, но подумал, что могу сделать несколько цифр и основу для них из сырого хлеба, который выдавался мне в ежедневном рационе. Когда этот хлеб черствел, то становился довольно твердым. К работе по изготовлению календаря я приступил в это первое воскресенье, начав с изготовления основы для него. У меня оставалось достаточно хлеба, понемногу утаенного с каждой порции. Я размял его, раскатал об пол, а затем принялся давить – до тех пор, пока у меня не получился маленький целый прямоугольник, примерно восемь сантиметров в длину, два в ширину и один в толщину. Затем я взял одну из тщательно сохраняемых спичек и при помощи ее острого конца проделал две дырочки – посередине, на одном расстоянии от края плоской основы. Дырочки должны были служить для крючков, которые я планировал сделать из спичек, чтобы надевать на них цифры, которые я также планировал сделать из хлеба.
С помощью спички я выдавил дату – 1948 – в нижней части основы. Потом я положил полученную основу на подоконник для лучшего затвердевания, гадая, заберет ли ее охрана при очередном обыске. Я решил, что когда основа достаточно затвердеет, я смогу отполировать ее об свои ботинки или об пол, с нетерпением предвкушая тот момент, когда смогу приступить к изготовлению цифр, утаив еще немного хлеба от своего скудного рациона.
Так прошла большая часть второй половины дня того первого воскресенья – в чтении, изготовлении хлебного календаря, неудачных попытках сделать иглу из рыбной кости. Я был голоден, но не отчаянно. В один из моментов охранник поймал меня на том, что я негромко мычал мелодию себе под нос – он угрожающе помотал головой, я сразу же прекратил, и он оставил меня в покое. Было ужасно тяжело продолжать бодрствовать, но я думал, что смогу хорошо выспаться ночью и гадал, смогу ли продержаться следующую неделю до выходных, и придется ли мне вообще держаться. Может быть, вся эта игра наконец-то уже закончится к этому времени?
Я скучал по человеческим голосам, дружеским голосам, и было очень сложно удержаться от того, чтобы не заговорить с самим собой. При ходьбе взад-вперед по камере я, когда разворачивался и шел от двери, шептал себе кусочки припоминаемых разговоров и коротенькие ободряющие реплики в свой адрес, а также отпускал комментарии относительно прочитанного.
Свободное копирование
