Сидоров знал по именам каждую из девушек, с кем я когда-либо встречался. Большинство моих девушек были русскими, и теперь я думаю, что большинство из них были из МГБ, или, вернее было бы сказать, что они отчитывались перед МГБ и, вероятно, в значительной степени находились под контролем этой организации.
В послевоенной Москве я отлично проводил время. Русским девушкам очень импонировали американцы. Во-первых, мы были тогда большими друзьями, союзниками, а потом у нас было много хороших сигарет, мы могли достать нейлоновые колготки, у нас водились деньги, и нам нравилось весело проводить время. Удивительно, как много эпизодов этого веселого времяпрепровождения было известно Сидорову, и еще более удивительным было его умение придавать множеству самых невинных эпизодов значение, так или иначе связанное с моей предполагаемой антисоветской деятельностью.
К примеру, я знал одного торговца бриллиантами из Нью-Йорка, с которым мы однажды пошли в ресторан. Я был знаком с торговцами мехами и бриллиантами, а они знали друг друга, у них у всех водились деньги, и мне нравилось ходить с ними по хорошим ресторанам, о которых знал я, и развлекаться там за их счет. И я любил поговорить об Америке, потому что планировал вскоре вернуться домой, и мне хотелось быть в курсе всех сплетен и разговоров с улиц Нью-Йорка, а также всего того, о чем вы не узнаете со страниц газет или из журнала «Тайм». Так или иначе, но этот господин из Нью-Йорка, уже достаточно пожилой, предложил пообедать с ним в гостинице «Метрополь», что находится неподалеку от Красной Площади и от здания посольства, и чтобы я привел с собой парочку проституток. «Ничего серьезного, - сказал он. – Просто мне нравится быть в компании женщин».
Я выяснил, что в Москве существует целая индустрия проституции (которая до сих пор там процветает), и наладить контакт было достаточно просто. Цены варьировались от, например, пятидесяти рублей у нее и сорока рублей у меня.
Итак, я подцепил парочку девчонок, сказав им, что они, возможно, многого не заработают, но получат хороший обед и, как минимум, чаевые – за этим я обязался проследить. Девчонки оказались компанейскими, мы очень весело провели время и достаточно неплохо пообедали; «Метрополь» – фешенебельный отель, но еда в крупных отелях обычно не дотягивала до их уровня.
Когда девушки потом удалились в дамскую комнату, Гарри, торговец бриллиантами, спросил у меня, считаю ли я безопасным пригласить их к нему в номера наверх – он беспокоился, что они могут быть агентами МГБ. Я ответил, что не знаю. Любой человек мог сотрудничать с МГБ. Однако многие, насколько мне было известно, отводили к себе проституток, и все заканчивалось благополучно. В любом случае, это нужно было решать ему, и мне это было безразлично. На этом все и закончилось.
Только вот этот наш разговор, как выяснилось, был записан с помощью скрытого микрофона. У Сидорова имелась его распечатка, и позднее он стал напрямую ссылаться на этот разговор, обвиняя меня в попытке раскрыть личности оперативников МГБ!
Я не знаю, был ли этот разговор одним из тех «неопровержимых» свидетельств, которые, по его словам, были собраны против меня, но одним из наиболее маразматических, безусловно, он был. Надо отдать Сидорову должное в том, что он (или мне это показалось) относился к этому «свидетельству» с некоторой иронией. Возможно, он использовал этот разговор для того, чтобы смутить меня – но, так или иначе, вскоре он сменил тему разговора.
Я сказал Сидорову:
- В любом случае, ваши оперативники неуклюжие и заметные. Они постоянно следовали за мной и за всеми остальными из посольства. И нам всегда было об этом известно, и мы всегда знали, как уйти от слежки. Вы думаете, что знаете обо мне все, но есть очень многое, о чем вы не знаете. Это все не имеет никакого отношения к шпионской деятельности, но вам и правда следует получше тренировать своих оперативников!
- Я не понимаю, о чем это, - ответил Сидоров с некоторым раздражением.
- Хорошо, я вам расскажу. Например, я выхожу из посольства пообедать, или у меня с кем-то встреча, или свидание вечером? Человек в гражданской одежде следует за мной до первого перекрестка, и следит, в каком направлении я пойду. Он не хочет, чтобы я знал, что за мной хвост, так? Поэтому он остается сзади, заходит в будку и звонит по телефону человеку в паре кварталов от меня по той же улице. «Следи за молодым блондином, рост метр восемьдесят, восемьдесят пять килограмм. Американское посольство». Или что-то типа этого, так? Предполагается, что я думаю, будто за мной не следят – ведь сзади меня уже никого нет. Конечно – ведь тот парень, что следит за мной, теперь находится впереди меня! Я прав?
Сидоров не сказал ни слова. Он просто уставился на меня своим серым, исполненным цинизма взглядом.
- Только я уже начеку, - продолжал я свой рассказ, - и слежу за телефонной будкой впереди меня. И, как только я вижу человека рядом с будкой за пару перекрестков от меня, я жду некоторое время, пока человек позади меня не исчезнет из вида, а затем сворачиваю в боковую улицу, или захожу в магазин и затем иду обратно. Мне всегда удавалось избавиться от хвоста, стоило мне только этого захотеть.
Я улыбнулся Сидорову. К моему удивлению, он улыбнулся в ответ.
- Пожалуйста, продолжайте, - сказал он с небольшим нажимом. – Это все очень интересно.
- Конечно, - ответил я. – Ваши люди постоянно надоедали мне, когда по вечерам я брал машину из посольства. Они следовали за мной повсюду и очень нервировали девушку, с которой я находился в машине в это время.
Сидоров покачал головой.
- Вы не верите, что я все знал? – продолжил я. – Хорошо. М6-3839. М6-5514, М3-7921. Вы не знаете, что это такое? (На самом деле, все эти номера я придумал на ходу. Хотя я, действительно, запоминал номера машин МГБ, которые следили за мной, но в тот момент я помнил только один из них, так как эта машина преследовала меня несколько раз.)
- Смотрите, - сказал я. – Если вы мне не верите, запишите номер. М7-2895. Проверьте, не одна ли это из ваших машин.
Достаточно продолжительное время Сидоров серьезно смотрел на меня. Он записал номер. Затем он встал и прошелся по комнате, что-то обдумывая.
Я подавил в себе желание похвастать в деталях о том, как я избавлялся от преследующей меня машины. Я считал, что эта техника мне еще пригодится. Квартал между Большим театром и филиалом Московского Художественного театра был, словно пчелиные соты, испещрен замысловато связанными друг с другом дворами, открывающимися либо на улицу, либо в другой двор посредством узких переходов. Я хорошо их изучил, и мне были знакомы все ходы и выходы. Я мог вести своего преследователя вдоль по Петровке в сторону от Большого театра, и, не доезжая до угла Петровского пассажа, где расположен театр, внезапно свернуть в арку налево. Там было темно, и приходилось ехать медленно, если только вы не были полностью в себе уверены. Я обычно выключал фары, так как мне они не были нужны. Мои преследователи часто оказывались в проходах, слишком узких для них. А я мог вывернуть влево-вправо и снова оказаться на Петровке, выехав через другую арку и поехав в противоположном направлении. Или, проехав напрямую через квартал, оказаться на Пушкинской, или, зигзагом, вернуться к Петровскому и выехать напротив театра – в то время как мои преследователи, вероятно, все еще пытались выбраться задним ходом из своего тупика. Все это я уместил в одной фразе и просто сказал Сидорову, чтобы он, проверяя номер, поинтересовался у своего оперативника, удавалось ли ему оставаться у меня на хвосте. «Так вы узнаете, насколько он честен – потому что ему никогда этого не удавалось».
Сидоров попытался вывернуться и вновь стать хозяином положения, небрежно обронив:
- Конечно, все это нам хорошо известно. Я просто ждал, пока вы не расскажите об этом; я знал, что вы это сделаете, и вы сделали. Но после того как вы рассказали обо всех этих инкриминирующих вас фактах, почему бы вам не признаться в том, что вы занимались шпионажем?
- В том, что я пытался уйти от вашей слежки, нет ничего инкриминирующего. Ваши люди меня раздражали. Мне хотелось хорошо провести время с девушкой. Вы не можете чувствовать себя легко и свободно с девушкой, когда за вами постоянно следует машина, полная оперативников из МГБ.
- А почему нет, если вам нечего скрывать?
- А вам нравится находиться под слежкой во время ваших свиданий?
Улыбка Сидорова испарилась. Он понял, что я слышал разговоры, которые он вел со своей подругой по телефону в комнате для допросов. Обычно он звонил ей почти каждый день – иногда чтобы сказать, что будет работать этой ночью, иногда чтобы назначить свидание. Я уверен, что он никогда не думал, что у меня хватит смелости хотя бы слегка намекнуть на эти его разговоры. Сидоров сел на свое место, неотрывно глядя на меня, держа руки на столе. Затем он открыл ящик стола, вынул револьвер Токарева и положил его на стол, направив в мою сторону. Должно быть, это был ночной допрос – днем он никогда такого не делал.
Он встал и прошел в дальний левый угол комнаты, играючи держа револьвер в руке направленным в мою сторону.
- Я не думаю, что ты отдаешь себе отчет в том, в какой ситуации находишься, тупой ты сукин сын, - произнес Сидоров. – Если бы я захотел этого, то мог бы прямо сейчас вывести тебя отсюда, поставить к стенке, и все было бы кончено. Я могу это сделать. Если только ты не будешь продолжать вести себя также глупо. Ты настолько глуп, что продолжаешь выдавать себя с головой, и даже не догадываешься об этом. Взять случай с машинами. Каждый раз, когда тебе была нужна машина, ты ее брал. Просто брал ее! Ты думаешь, что мне неизвестно, что младший персонал не может выделывать таких вещей? Ты думаешь, я слепой?!!
Вещи такого рода было бесполезно объяснять, потому что любой обычный русский с жизненным опытом Сидорова никогда не смог бы понять, что любой обычный американский подросток может запросто взять, чтобы покататься, машину своего отца, если в ней есть ключи, и ему никогда ничего за это не будет – просто потому, что в Америке такие вещи никого не заботят. Во дворе посольства всегда стояло с десяток разных машин. Парочка новых «Доджей» с модным послевоенным радиатором в виде наклонной решетки, бежевый «Студебеккер» - ранее невиданная мной машина с кабиной, посаженной на корпус - вместо того, чтобы быть частью корпуса, и с окнами по всему периметру. И когда я хотел взять машину, то просто забирался в свободную и, махнув рукой парню у ворот - мол, еду по заданию - выезжал со двора. С машиной даже такой унылый и тяжелый город, как Москва, становился намного веселее. Для Сидорова же обладание машиной ассоциировалось с властью и официозом. Ему просто не дано было понять, что машину можно использовать просто для того, чтобы хорошо провести время – если только, конечно, ее хозяин не обладал достаточно высоким, в его понимании, статусом.
И поэтому именно таким было его представление обо мне.
По крайней мере, мне так казалось.
