Американец в ГУЛАГе - 12

Охранник отвел меня обратно в камеру. Я лег – и, кажется, задремал, потому что испытал настоящий шок, когда вскоре охранник вновь открыл дверь и приказал мне вставать и идти за ним. Когда я шагнул в коридор, там меня ждали еще двое охранников. Мы спустились на лифте, затем меня провели по каким-то запутанным коридорам. Потом я очутился в неком подобии холла, служившим, по всей видимости, главным выходом из тюрьмы. Там я впервые увидел часы – они показывали чуть больше трех часов ночи. Мне выдали узел и сказали, что в нем находится пиджак, галстук и все то, что у меня изъяли при обыске – включая мою замечательную широкополую шляпу, которая, как я печально подумал, наверняка была безнадежно смята в этом кульке одежды. Я все еще был способен сожалеть о таких вещах. Затем мне дали мое легкое пальто, в котором я был арестован, боковая дверь открылась, и я шагнул наружу, в морозную темноту ночи.

Воздух бодрил, и я почувствовал себя освеженным. Во дворе стоял автофургон с открытой боковой дверью, к которой была приставлена железная лестница. Со стены светил прожектор, и в его свете я смог прочитать расцвеченную надпись на боковой стенке фургона – «Пейте советское шампанское», с нарисованной бутылкой и некими художественными изысками. Я часто видел такие фургоны в Москве. Только раньше я не обращал внимания на два ряда вентиляционных отверстий на крыше – всего их было шесть.

Новые охранники вели себя намного грубее. Один из них препроводил меня по лестнице в фургон, и я заметил револьвер в его руке. Другой забрался в фургон передо мной. С обоих сторон чрезвычайно узкого центрального прохода были расположены шесть маленьких боковых дверей, напоминавших щели. Тот охранник, что забрался в фургон передо мной, открыл одну из них и махнул рукой, приказывая мне забираться внутрь. Это был закрытый ящик размером с клетку для кролика. В нем невозможно было ни сидеть, ни стоять – только свернуться в комок, упираясь в колени подбородком. Я с трудом мог представить, что вообще помещусь в нем, однако меня втолкнули вовнутрь, и дверь закрылась. Затем я услышал, как первый охранник вышел из фургона, в него сел второй, боковая дверь захлопнулась, водитель завел мотор, и машина тронулась с места. 

Я услышал, как вновь со скрежетом разъехались створки ворот по направляющим рельсам, и мы поехали вперед – я снова очутился на московских улицах.

Прошло, как мне сейчас кажется, минут пятнадцать – хотя тогда мне казалось, что дольше, потому что все мое тело болело из-за скрюченного положения, в котором я вынужден был находиться. Большая часть моей природной самоуверенности ушла от меня в тот самый момент, когда меня впихнули, словно кусок мяса, в эту железную клетку. Мне пришлось вновь успокаивать себя – «полегче, Алекс, полегче; самое последнее, что тебе нужно сейчас, это взбеситься и потерять самообладание». К тому времени, как фургон остановился, я перестал дрожать от гнева, но моя спина и ноги чертовски болели. Я услышал, как кто-то вышел из кабины, потом хлопнула дверь. Затем, после небольшой паузы, я услышал звук металлических ворот, поворачивающихся в своих петлях. Машина вновь завелась и переехала через высокий бордюр или острый съезд.

Все это время я сидел, скукожившись, в абсолютной темноте, болтаясь взад-вперед вслед за движением фургона. Во всем этом было одно небольшое преимущество – после всего полутора дней в тюрьме свежий ночной воздух, проникавший в вентиляционные отверстия, казался невероятно чудесным.  

Фургон остановился опять. Я услышал, как открылась боковая дверь. Затем охранник отпер мою кроличью клетку. Пока я выползал наружу, я не видел охранника, стоящего внутри – они никогда не подпускают заключенного слишком близко к вооруженной охране. Было еще слишком темно, чтобы я мог что-то разглядеть – хотя после времени, проведенного в абсолютной темноте, мои глаза были очень чувствительны к свету. Фургон остановился напротив двери, меня провели через плохо освещенный коридор, и мы вышли в своего рода приемную, где за окошком сидел человек.

- Имя?

- Меня зовут Александр Долган. Я американский  гра…

- Заключенный, молчать!

«Заключенный». В его руках была папка, и, судя по всему, там была моя фотография. Он посмотрел в папку, и некоторое время изучал мое лицо. Неужели они никогда ничего не путают? Никогда не делают ошибок? Может, Сидоров прав?

Мне выдали ложку, миску, свернутый матрас (очень тонкий), простыню, затхлое старое одеяло и жесткую подушку. Затем меня провели и завели за угол, и я снова очутился в каменном мешке, но на этот раз пол в нем был асфальтовым, он отдавал сыростью и другим запахом, который впоследствии я научился распознавать как тюремный запах – аммиака, мочи, грязных тел – запах  смерти.  

И затем, после короткого промежутка времени, меня выпроводили оттуда и привели в камеру, которой суждено было стать моим домом в течение последующих десяти месяцев. По пути туда охранник привел меня в главный корпус Лефортовской тюрьмы, и я остановился на мгновение от изумления, взглянув вверх. “Вперед, - прошипел охранник. – Двигайся!” На ремне у него болтались ключи, которыми он позванивал при ходьбе – в отличие от Лубянки, где охрана цокала языком при сопровождении заключенного. Я же по мере движения вглядывался в необъятное пространство надо мной – у меня было такое впечатление, словно я попал в чрево огромного стального корабля. По обеим сторонам вдоль стен тянулись узкие металлические проходы, уходя на несколько этажей вверх. Все центральное пространство между каждым из уровней заполняла металлическая сетка, протянутая поперек. Каждый проход, шириной чуть более метра, был огорожен извне металлическими перилами, и каждый, кто бы не прыгнул через них или не упал, оказался бы лежать невредимым на железной сетке.  

Мы повернули за угол и пошли вдоль стены. Стена была окрашена в черный цвет, но, когда я протянул руку, я почувствовал, что она была каменная. Взглянув вверх, я увидел, что поднимающиеся стены теряются в головокружительной высоте – самые верхние уровни растворялись в полутемной дымке, поэтому я не мог определить, сколько же их было всего, и была ли надо всем этим крыша. Создавалось впечатление чего-то необъятного, вздымающегося ввысь. Мы подошли к лестнице, ведущей наверх, в глубину этого подобного пещере пространства. Вид этой лестницы заставил меня похолодеть изнутри – я почувствовал холод в спине и руках, словно озноб от холодного ветерка. В ступенях лестницы были углубления, словно миллионы и миллионы ног износили ее, выточив камень.