Что-то надо было делать, чтобы не погибнуть. Я решил объявить голодовку до тех пор, пока меня не вывезут из этой каторги. Когда утром меня вызвали на работу, я отказался выйти из карцера. По моему требованию мне принесли пару листов бумаги и ручку. Я написал заявление об объявленной голодовке и ее причинах на имя начальника Усть-Вымьлага. Опасаясь его пропажи, второй экземпляр заявления я оставил у себя. На другое утро передал его заключенному, которого приводили в камеру на ночь, чтобы он передал заявление шоферу лесовоза, а тот - в управление.
На четвертый день голодовки мне уже не хотелось есть. Через неделю начались галлюцинации, связанные с вкусной воображаемой пищей. В таком состоянии я увидел вошедшего в камеру охранника. Он сообщил, что меня ждет в санчасти доктор головного лагеря Боркин, просит меня прийти к нему.
Из уважения к этому человеку я поднялся и направился к выходу. На ступенях «шизо» меня ослепило яркое солнце, голова закружилась, и я начал терять сознание. С помощью охранника я добрался к домику санчасти. Алексей Александрович сидел в белом халате. Какое-то тепло исходило от этого человека. Он улыбался и приговаривал:
- Ах, Веселовский, Веселовский! Что же ты с собой сделал?
Он усадил меня на табуретку и стал расспрашивать. Все было ему понятно, но он настоятельно доказывал необходимость принять пищу:
- Завтра будет поздно! Спишут тебя, и никому ничего не докажешь!
Я категорически отказывался что-либо взять в рот до гарантии, что меня отсюда вывезут. Боркин повторял, что пищу надо принять именно сегодня, а завтра он обещал за мной обязательно приехать.
- Если это так будет - а я вам верю, - тогда я согласен пищу принять.
Боркин распорядился, и Лепила принес с кухни в железной миске какую-то жидкую эмульсию - какой-то отвар. Маленькими глотками я смог выпить половину порции.
Свободное копирование
