Начались опять работы на лесоповале. Кончилось лето, осень, выпал снег. В один из воскресных дней, когда все лежали на нарах в ожидании очереди идти в столовую, за мной пришел охранник и отвел к «оперу». У него были еще двое в штатском - судьи. Мне зачитали обвинение в совершении побега, и я расписался. «Преступление» квалифицировалось как контрреволюционный саботаж, и согласно статье 58, пункту 14, мне назначался срок наказания в десять лет исправительно-трудовых лагерей.
Пока оформлялись судом соответствующие бумаги, мысли мои были о том, как бы не опоздать в столовую, не потерять драгоценную пайку хлеба и черпак баланды. Наконец я услышал последнюю фразу: «…ранее отбытый срок не засчитывать. Новый срок в десять лет исчислять с момента судимости. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Я быстро расписался и бегом побежал в столовую. К счастью, пайки еще не раздавали. С этого дня я стал политическим заключенным.
Вскоре меня опять этапировали на «лудановскую каторгу». Всю зиму я терпеливо переживал царивший там произвол, старался не ввязываться ни в какие конфликты. Знал, что здесь запросто можно потерять жизнь. Смертной казни тогда не существовало. Матерым бандитам, ворам в законе, многократно судимым, имеющим срок, превышающий двадцать пять лет, терять нечего. Больше двадцати пяти лет срока не давали. Не было для них сдерживающего фактора, что ни сотвори - избей, ограбь, убей, - все равно больше двадцати пяти лет не дадут! Вот и развязался невиданный жестокий террор.
Чтобы избавиться от неугодного режима и тягот штрафного лагеря, бандюга затевал ссору с любым работягой. Мог размозжить ему голову любым подвернувшимся инструментом, зная, что больше уже имеющегося срока в двадцать пять лет ему не дадут. За убийство его долго содержали под следствием, не отправляя на работу. После суда его увозили в другой лагерь. Если и здесь несладко, он повторял то же самое, пока не попадал в приемлемое место заключения. О некоторых бандюгах шла слава: «У него мешок голов». Это означало, что он не раз убивал заключенных.
Однажды матерому вору в законе, сидевшему у костра, не понравилось мое высказывание в его адрес. Он ударил меня металлической штангой и поднялся для повторного удара. Зная, каков может быть результат, я решительно вскинул топор. Трудно сказать, чем бы закончился этот поединок, если бы не стрельба конвоира, вмешавшегося в этот инцидент.
Когда мы прибыли в зону, меня сразу отвели в «шизо», не выдав положенной пайки хлеба. Там меня раздели догола и втолкнули в холодную камеру. Мороз стоял за тридцать, стекло окошка было покрыто толстым слоем инея. Низкие дощатые нары были холодны, как лед. Земляной пол - еще холоднее. Чтобы не околеть, я, как попрыгунчик, все время подпрыгивал, переминался с ноги на ногу, размахивал руками, пытаясь согреться. Продолжалось это, как мне показалось, целую вечность. Наконец дверь отворилась. Мне бросили одежду, а затем перевели в другую камеру, где была плюсовая температура. На нарах сидели еще двое. Утром их вывели на работу, а к вечеру привели обратно. Они за что-то отбывали наказание в «шизо». Положение мое было бедственным. Я сильно исхудал и очень ослаб.
Свободное копирование
