Шло время. За месяц, который прошел с 17 июня, дня, когда погибла Марина, работники милиции и уголовного розыска района задержали более двадцати человек, на которых по каким-то причинам могло пасть подозрение в причастности к убийству. Среди них судимый раньше за кражи и хулиганство Садыков, живший в небольшом поселке недалеко от Измалкова. В ту ночь с 17 на 18 июня Садыков не пришел ночевать домой. Только утром жена нашла его, совершенно пьяного, спящим в сарае в изодранной и окровавленной одежде. Его продержали в камере предварительного заключения при милиции три дня. Но друзья Садыкова подтвердили следователю, что они вместе пили, что во время выпивки была драка. И Садыкова отпустили.
Знакомясь потом с материалами следственного дела, я поражалась совершенно очевидной беспомощности следователя, который метался от одной версии к другой, от одних подозрений к другим, но ни одной версии не проверил досконально. Каждый раз ограничивался самыми поверхностными допросами. Следователь не пытался выяснить причины противоречий в показаниях (в случае с солдатами). Не направил на экспертизу окровавленную рубаху Садыкова, доверившись показаниям его собутыльников. Не провел биологическую экспертизу одежды всех тех, кто подозревался и задерживался. А так важно было проверить, нет ли на ней пятен спермы – ведь эксперты уже высказали предположение о том, что Марина была изнасилована. Уходящее время работало против следователя и против правосудия. Все более уверенными становились показания подозреваемых, все меньше в них оказывалось противоречий, все больший круг свидетелей называли они в подтверждение своей невиновности. В начале августа 1965 года вызовы к следователю почти прекратились. Следствие явно зашло в тупик.
И вдруг где-то в 20-х числах августа по всей округе пронеслась весть. Убийца найден. Арестован. Это настоящий преступник-рецидивист. Он уже раньше был судим за изнасилование и убийство. Марина не единственная его жертва. Уже называют его имя – Назаров.
А тут новость – преступник сознался. Рассказал следователю, как мучил и насиловал Марину, как потом убил ее и сбросил труп в воду.
То естественное чувство мести, та жажда возмездия, которая всегда сопутствует преступлению, стали главным содержанием мыслей и чувств не только матери Марины, но и большинства жителей деревни. Считали недели до окончания следствия и суда. Слова «смертная казнь», «расстрел» стали едва не самыми распространенными словами в разговорах.
Но время шло, а об окончании следствия ничего слышно не было.
В конце того же 1965 года новое ошеломляющее известие – «Следствие по делу гибели Костоправкиной Марины приостановлено за нерозыском преступника».
Целая делегация от деревни идет к прокурору требовать объяснений. Как же так? Ведь преступник есть. Он сам сознался. Кого же может удовлетворить объяснение прокурора, что признание это было ложным, что Назаров отказался от первоначального признания, сказал, что оговорил себя, а других доказательств его вины нет.
Кто может поверить, что невиновный человек будет признавать себя виновным не просто в преступлении, а в таком, за которое по закону ему грозит смертная казнь? Да еще если это опытный преступник, ранее судимый. Да еще если этот человек вновь совершил преступление, – потому что известно, что его скоро будут судить за изнасилование другой девочки и за несколько ограблений.
Великая магическая сила этого слова – «признался». Кто не оказывался в ее опасном плену? Разве: «Если признался, то виноват, а не был бы виноват – не признался бы» – думают и говорят только люди далекие от правосудия? Разве мало следователей, прокуроров и даже судей, уверенно отвечавших в студенческие годы на экзаменах: «Признание не является царицей доказательств. Оно требует проверки и подтверждения, как и любое доказательство по делу» – и осуждавших людей только на основе этого признания даже тогда, когда остальные доказательства сомнительны?
И судьи делают это с убежденностью и сознанием своей правоты потому, что внутренний голос чувства вопреки разуму говорит им: «Раз признался – значит, виноват».
И не заставило умолкнуть этот внутренний голос и то, что сотни тысяч людей признали себя виновными в страшных преступлениях, которые не совершали. Ведь это было в другое – сталинское – время. И не умолкает этот внутренний голос, когда читает судья очередное определение Верховного суда РСФСР или СССР по делу, где необоснованно осуждены люди только на основании их признания на следствии – следствии, проведенном с нарушением закона.
«Ведь это не у нас, в другой прокуратуре. У нас закон не нарушают».
Жителей деревни Измалково не убедили объяснения прокурора. Они не понимали, что происходит. Они знали, что возмездие, которое должно было удовлетворить их чувство мести, возмездие, которое уже было таким близким, отнято у них.
И тогда в ЦК КПСС стали направлять письмо за письмом, заявление за заявлением. «Найти и наказать преступника». Этого требовали уже не от прокурора, не от следователя, а от всесильной коммунистической партии.
Свободное копирование
