Пражские годы - 21

На следующий день я проконсультировался с близкими друзьями по линии землячества, и меня полностью поддержал, настаивая, чтобы я серьезно отнесся к сделанному предложению, Костя Гаврилов. Я не спрашивал ни одного из людей вроде профессора Ляцкого или того же Докса, не считая возможным с ними разговаривать в то время, и старался очень серьезно поразмыслить, как к этому отнеслись бы мои родители. И я подумал, что, возможно, в этом есть известный замысел судьбы, потому что у меня как раз кончаются деньги, несмотря на то, что Евгений Александрович Ляцкий очень любезно предложил мне у себя некоторые секретарские работы, а кроме того, я дважды в неделю преподавал на курсах русского языка при Русском свободном университете, но все это была только капля в море, жизнь оказалась гораздо дороже, чтобы жить хоть на каком-то уровне. Если бы мне предложили стипендию и, как Александр Петрович сказал, квартиру, которая была бы в том же доме, вероятно, тогда это явилось бы решением проблемы. Нарочно об этом рассказываю, потому что я был человек еще молодой, а такие жизненные проблемы решить в юные годы крайне трудно. Я не очень церковный человек, что всю жизнь было моим недостатком, но я человек верующий. И я очень горячо помолился в этот вечер, прося Бога вразумить меня и направить именно тогда, когда буду разговаривать, по-видимому, уже в более деловом ключе с профессором Калитинским.

Когда этот день настал, я был приятно удивлен всем тем, что случилось. Я пришел утром, как он и предложил, около одиннадцати часов, и увидел опять эти комнаты, опять все было в большом порядке и тепло. Доктор Расовский в этот момент упаковывал книги, выпущенные Кондаковским институтом, которые рассылались по разным адресам.

Мне все это представлялось интересным, и Расовский был крайне любезен, что же касается Александра Петровича, то он оказался просто обворожителен. Он вообще обладал большим шармом: очень высокого роста, породистость его чувствовалась и в лице, и в манерах, он был яркой индивидуальностью, на него всюду обращали внимание. Недаром за него вышла одна из самых первых красавиц Москвы — замечательная актриса Германова. Они обдумали все, и моя кандидатура прошла. Калитинский сказал мне следующее: во-первых, я получу комнату. Комнату эту, возможно, придется делить с другим студентом, которого пока нет, он предполагал, что пригласит русского студента, которого встретил в Польше, тогда тот будет жить со мной, но пока этой комнаты еще нет, студента тоже, так что я могу жить там, где хочу. А покуда я живу на стороне, буду получать 650 крон в месяц — для меня это было что-то невероятное, так как оказалось в два с половиной раза больше, чем сумма, которую мне присылали из Эстонии. И пока у меня не будет никаких специальных нагрузок, за исключением того, что меня просят приходить два раза в неделю помогать Расовскому с упаковкой книг. Тут существовало правило, что все члены Семинария выполняли и чисто технические обязанности.

Относительно перспектив на будущее. А. П. Калитинский предложил мне два варианта: первый — программа-максимум, то есть я перехожу на археологию и историю. Второй: программа-минимум — я остаюсь славистом и добавлю в свою учебную программу ряд новых предметов. “Но что вы сами думаете по этому поводу?” — задал он встречный вопрос. Я признался, что я человек очень осторожный. И поэтому думаю, что было бы нецелесообразно потерять те позиции, которые я завоевал. Слависты уже знают меня. Если же я перейду только на историю и археологию, то утрачу уже приобретенные и завоеванные здесь позиции. Это первое. Второе — это то, что я и сам собирался расширить программы, в частности в первую очередь — лекции по византийскому и русскому искусству: я уже записал их, принес индекс, показал, что хожу на них, но пока еще не сдавал. Если же они захотят, я смогу сдать и экзамены. Мое предложение им очень понравилось. Александр Петрович назвал его превосходным. И добавил, что они еще обдумают этот вопрос, но что он тоже склоняется к моему решению, которое считает наиболее реалистическим. Он подчеркнул: ему кажется, что если нужно добавить курсы для меня, чтобы я лучше себя чувствовал в рамках Кондаковского института, то в таком случае, может быть, целесообразнее сделать это не как курс в университете, а как дополнительный курс при Семинарии имени Кондакова. Например, конкретно: “Введение в археологию”, Николай Петрович Толль порекомендует книги и проведет со мной занятия по этому поводу. Определенные задания по византийскому материалу — то же самое. На этом мы как будто и уговорились. Я стоял на той точке зрения, что лучше не раскидываться, а сконцентрироваться, прибавлять немного, но основательно.

К моему восторгу, 1 декабря мне заплатили 650 крон. Это совершенно кардинально решало всю проблему, и я мог себя чувствовать более надежно. Я написал обо всем родителям, прося их совета, и получил от них очень дружеский ответ, в котором они боялись принимать на себя решение, но полагали, что это хорошо.

Я нарочно остановился на этом эпизоде подробнее, так как он оказался важнейшим событием для меня в тот период, да и в конечном счете вообще в моей жизни. Я был застигнут врасплох этим великодушным предложением. В сущности, это могло служить основанием для гордости, что выбрали именно меня. Но в то время я такого чувства не испытывал, будучи очень обеспокоен, даже немножко напуган тем, смогу ли все это осуществить. Я видел перед собой очень знающих, убежденных людей, которые оказывают мне доверие, и это доверие побуждало меня к новым усилиям. С другой стороны, сильно менялась программа моей деятельности, ясно становилось, что Кооперативный институт отходит на задний план, я уже с большим трудом мог попасть туда на лекции, но продолжал и старался сдавать зачеты, чтобы за два года они были. И затем даже мои нормальные лекции подверглись давлению, ибо мне приходилось по утрам приходить в Семинарий два, а потом и три раза в неделю. Мои попытки переставить их на послеобеденные часы не увенчались успехом, так как все технические работы выполнялись до обеда, а уже потом все занимались своими научными проблемами. Это ставило меня в трудное положение, ибо я был еще студентом. Конечно, я мог не являться на какие-то лекции, но все-таки это представляло определенную опасность, так что мой путь далеко не был усеян розами, но в конце концов я эти трудности преодолел.