Оренбургский период - 1

ОРЕНБУРГСКИЙ ПЕРИОД

C 1 сентября 1946 по апрель 1956 г. работал в Оренбургском Государственном педагогическом институте. С 1 сентября 1947 г. заведовал кафедрой ботаники, с 1955 г. — одновременно проректор института по научной части. Читал курсы лекций по биохимии, физиологии, анатомии и морфологии растений.

Надо отдать должное государству — жизнь в стране после такой войны и разрухи, которую только что пережила она за 1941–1945 годы, стала быстро налаживаться; почти сразу же были созданы благоприятные условия и для развития науки.

Здесь, в Оренбурге, состоялся мой первый этап самостоятельных исследований, которые я тогда решил посвятить белкам, нуклеиновым кислотам и формообразовательным процессам у растений. Для этого на кафедре создали неплохо оборудованную цитобиохимическую лабораторию и подобрали небольшой, прекрасно работающий коллектив. В его составе тогда были ассистент, затем доцент и заведующий кафедрой Н. В. Слепченко, а также студент, ассистент и, теперь уже давно, доктор биологических наук Ю. В. Перуанский.

Естественно, особенно в первые послевоенные годы, с материальным обеспечением лабораторных исследований наблюдались трудности, но мы постепенно преодолевали их. В первые и последующие годы «оренбургского периода» мне очень помог микроскоп с иммерсионной системой и другими приставками, который я купил в одной из аптек Берлина летом 1945 г. накануне демобилизации и отправки домой. Он дал мне возможность выполнить все цитохимические исследования и получить необходимые микрофотографии, использованные потом при защите докторской диссертации и помещенные в монографии.

Постепенно налаживалось дело и с приобретением другого научного и учебного оборудования.

Труднее приходилось моим коллегам в ВИРе, да и во всем ВАСХНИЛе, президентом которого тогда был Т. Д. Лысенко.

Пиком этой несуразной «научно-государственной» активности, втянувшей в себя немало и хороших биологов, стала «знаменитая» в своем роде августовская Сессия ВАСХНИЛ 1948 года под названием «О положении в биологической науке». Зловредные волны от этой сессии тогда раскатились по всей стране. Они коснулись и нашей кафедры, о чем мне не хотелось бы вспоминать.

Иногда, к сожалению, в такие дела вмешивались и местные «идеологи», даже других специальностей. Как-то после моего критического выступления на Ученом совете по поводу работ Ольги Лепешинской «О живом веществе» один доцент кафедры географии обвинил меня в консерватизме и отрицании диалектического материализма, да с таким шумом, что дело дошло до Обкома партии. К моему счастью, вскоре в центральной газете идеи Лепешинской были разгромлены и ее горячий поклонник географ посрамлен.

Но за этот период времени произошел один неприятный для меня эпизод: как-то я был вызван секретарем райкома партии, у него сидел высокий чин (кажется, полковник) из НКВД, который довольно бесцеремонно обратился ко мне с вопросом: «Как Вы оказались в Оренбурге?» Надо ли писать, как я был возмущен! И ответил: «Об этом Вы могли бы узнать из моей автобиографии в Институте»; посмотрев на его лицо, добавил, что, во всяком случае, раньше, чем он; что прадед мой — оренбургский казак Нежинской станицы, дедушка — крестьянин села Голубовки Бузулукского уезда, отец — учитель химии и биологии, был участником Первой мировой войны, а я вот — участник Второй, нашей Великой Отечественной. Так что почти с фронта я и оказался здесь, у себя на Родине. Хотел спросить его, был ли он на фронте, да, боясь скандала, помешал секретарь райкома, уже имевший опыт общения с еще «неостывшими» фронтовиками. Да и «гость», видно, понял, что произошла какая-то ошибка, но какая, я так и не узнал. Расстались дружелюбно. Я ушел на лекцию, по пути зашел к секретарю партбюро Института, рассказал ему, а он в ответ: «Есть у нас такие ябеды, даже догадываемся кто, но попробуй докажи! И таких случаев анонимной клеветы в нашем институте, к сожалению, немало».

Было и такое. Но в основном во всех отношениях обстановка в преподавательском и студенческом коллективе оставалась прекрасной, располагающей к педагогической и творческой деятельности. Особенно благотворное влияние на всех нас оказывали наши старейшие на биофаке коллеги, в их числе заведующий кафедрой зоологии профессор Райский, начавший здесь свою карьеру еще до революции, когда наше учебное заведение называлось Реальным училищем. В молодости он был «заядлым» рыбаком и охотником. По его рассказам, по забывчивости на обширных поймах реки Урал за свою жизнь он потерял (оставлял в кустах и не мог найти) несколько велосипедов. На этих поймах, на весенних и осенних охотах, немало времени провел и я.

Случился у нас здесь и один «охотничий казус». Как-то на осенней «гусиной тяге» мы, небольшая группа преподавателей пединститута, окончив охоту, при выходе из поймы увидели, что из-за бугра прямо на нас довольно низко летит стая гусей. Наиболее быстрой оказалась реакция у старейшего из нас охотника — заведующего кафедрой марксизма-ленинизма Г. А. Щеголева.

Однако радость от такой удачи была недолгой: стая свернула в сторону и неподалеку от нас села, а на бугре появилась бабушка с ближайшего хутора. Надо ли воспроизводить те слова, которыми она оценила нашу «охотничью удачу»?!

«Помирились» на том, что гуся этого мы у нее «купили» и попросили бабушку приготовить жаркое на всех, включая семью хозяйки.