Валерий Сергеевич Меськов. За давностью лет

В А Л Е Р И Й   С Е Р Г Е Е В И Ч   М Е С Ь К О В

З а   д а в н о с т ь ю   л е т

 Вот наконец докатились. Валерка Меськов. Валерий Сергеевич Меськов.

 На весы не положишь, да и весов таких нет, только у Господа Бога, но вспоминаю всех своих друзей с самого детства: Лева Ферд, Юра Е., Валек Довгарь, Дон, Билл, Паша Малинин, Женя Ермаков, Володя Константиновский (он жив. Из остальных восьми четверых уже нет. Про других – не знаю), Меськов за всю жизнь самый лучший друг получился, к тому же и самый долгий.

 Дружба вообще вещь не слишком определенная и ясная. Не яснее, чем любовь. Иные люди говорят, что не верят в дружбу. Так ведь еще больше людей, кто не верит в любовь. Но правда, сомнительна дружба между мужчиной и женщиной. Лично я не против, но если кто сомневается, я готов понять его. Мама с дочкой, отец с сыном. Верится с трудом. Я бы это скорее кровной любовью назвал или еще как-нибудь. Учитель с учеником? Бывает. У меня было. Да и сейчас есть. Но может быть признать это можно только после того, после того как разорвалась цепочка учитель – ученик. А если большая разница в возрасте? А у собаки с кошкой?

 Вот я только для примера приведу. Как-то уже недавно, еще Женя Ермаков был жив, я ему по телефону, так, без усиления сказал, что в таких-то годах он был для меня лучшим другом. Он очень удивился. У него совсем других пять имен перед моим числятся. Ничуть не обижаюсь. Дружба и любовь не симметричны. Если один любит другого, то другой – свободен от любви...

 Тут вот в Америке нормально, идешь по улице, а тебе негр:

 - Послушай, друг.

 - Какой ты мне друг? Ты даже имени моего не знаешь!

 - Друг, послушай, как тебя зовут?

 А многие люди мне говорили, что в какие-то годы были моими лучшими друзьями, факты приводят совместных встреч и событий. А я помню другое и других, а если это, то как незначительный эпизод.

 Острословы сомневаются в том, что Ромео и Джульетта, будь у них возможность, жили бы в любви долго и счастливо. Влюбленность, даже бешеная влюбленность – еще не любовь. Кто, правда, по истине любит? Тот ли, те ли, кто едва узнав друг друга, готовы умереть, если им помешают? Или те, кто прожил всю жизнь вместе без истерик и без сожалений?

 Так же с дружбой. С одним бились плечом к плечу, а с другим чай попивали на даче. Какая дружба крепче? Которая дольше. Ровнее. По всей жизни.

 А начиналось не так.

 Я себя как физиономиста уже охарактеризовал. Что же говорить о наших первых встречах с Меськовым. Представьте-ка, я один из самых старых, мне 25, ему 17.

 Я маленький – метр шестьдесят один, он – за метр девяносто. Я пока еще без пуза, худенький, он тоже худенький подростковой, юношеской стройностью. Я слабый и неспортивный, он – футболист. Я – косоглаз и, как бы это помягче сказать, пока я рот не открыл, не заговорил, не слишком привлекательный, а у него, правда, тоже что-то с глазами, видит не очень хорошо, без очков совсем не видит, но смуглый, с длинными, как у цыгана черными волосами.

 Ну легко ли мне такого полюбить, в друзья себе зачислить. И это ведь еще не все. Приехал он с юга Украины – не москвич, но сразу же его отца в Генеральную прокуратуру перевели, прописку всей семье дали, а ведь за нее, не знаю как сейчас, едва ли не убивали, друзей топили, продавали, всякие гадости и подлоги делали. В том числе и мои знакомые. А тут как в кино.

 На блюдечке с голубой каемочкой.

 И это опять ведь не все.

 На следующий год он женился. На дочери генерала!

 И в качестве приданого получил квартиру. Квартира крохотная, хру-это самое-щоба, сами понимаете, на другом конце Москвы, едва ли не полтора часа в один конец с тремя пересадками.

 Однако просто для сравнения, никакой зависти. Я свою первую квартиру в жизни получил в сорок лет. В Томске. А ему еще и двадцати не было. И в Москве.

 Вот это в совокупности тянет на крепкую мужскую дружбу?

 То-то же.

 Я уже говорил, что мемуары писать – можно получить разрыв органа деликатности (если он есть). Вот на меня наверняка моя учительница с самой большой буквы Елена Дмитриевна определенно обидится. А ведь я не хотел ее обидеть ни сном ни духом. И о Владимире Александровиче хотел хорошо написать изо всех сил, огромные, уже написанные куски заменял одним словом «пропускаю». Но где-то в тоне, между слов, между букв, как между зубов, и не вычистишь, только вместе с зубами, что-то все-таки есть, или кажется, что есть, или попахивает только.

 Вот Меськов пишет:

 - Пиши как пишется, я все приму и все одобрю.

 Ну теоретически-то я тоже так. А вдруг где-то терпения не хватит, чувства юмора. Он вот предисловие к моей книжке «Правила дискуссии и уловки спора» написал. (Вставлю несколько фрагментов из него, единственно, чтобы другим похвастаться.

 «Я, Меськов Валерий Сергеевич, с энтузиазмом, уже незнакомым нынешнему поколению, воспринял предложение Издателя написать предисловие к этой книге Валерия Борисовича Родоса. Этот мой энтузиазм определяется несколькими причинами. Валерия Борисовича Родоса, его глубокий интеллект, высочайший профессионализм, умение увидеть в, казалось бы, в хорошо известном принципиально новое, блестящий язык изложения, знание осознанных или формирующихся потребностей читателя, обостренное чувство актуальности, а также полная самоотдача в процессе преподавания. Во-вторых, Валерий Борисович Родос сам является блестящим полемистом, знает и умеет то, что является предметом данной работы не понаслышке, не в результате компиляции из уже ранее опубликованного. Я, безусловно, уверен, что данный труд явился итогом бурной полемической деятельности, которую Валерию Борисовичу приходилось вести на протяжении всей жизни и отнюдь не только в академических сферах. Научившись сам отстаивать свои взгляды и убеждения, он решился поделиться этим опытом с другими.

 И, наконец, читателя не должна вводить в заблуждение некоторая «легкость» изложения материала, что является следствием присущего Валерию Борисовичу стиля изложения – стиля блестящего, эмоционального и изысканного. Проблемы, рассматриваемые Валерием Борисовичем в данном труде, являются изначально философскими, исконно логическими. Поскольку только истинный философ может себе позволить заниматься доказыванием даже того, что недоказуемо, искать и вычленять формы и методы доказательства, рекомендовать и требовать от других, чтобы они в своей профессиональной и обыденной жизни этим знанием руководствовались <...>

 В 1974 году Валерий Борисович покинул нас. Он вместе с семьей отправился по стопам своих учителей Елены Дмитриевны и Владимира Александровича Смирновых в город Томск, в Томский государственный университет, чтобы заниматься просветительской деятельностью в области логики.

 С этого момента и до конца восьмидесятых годов на восточном сибирском небосводе блистала путеводная логическая звезда – Валерий Борисович Родос <...>

 Я хочу поделиться с Читателем откровенными мнениями его коллег о его деятельности, конечно же, представленными мной в некотором обобщенном виде.

 Редкая лекция Валерия Борисовича обходилась без аплодисментов. Легенды о его уникальных лекциях живы до сего дня в студенческой среде ТГУ. Он так же, как в свое время с нами, работал с каждым талантливым студентом индивидуально, развивая исследовательские способности и открытость мышления. Для юристов блестяще читал «Введение в теорию аргументации». Для студентов гуманитарных факультетов организовал преподавание курса естествознания. Для студентов мехмата читал лекции по гуманитарным дисциплинам. Вел семинары по основам логической грамотности для аспирантов и преподавателей своей кафедры. Изданная им программа трехсеместрового курса логики до сих пор является основой преподавания этого предмета в ТГУ.

 Все это было возможно только благодаря энциклопедической образованности самого Валерия Борисовича <..>

 Хочу, чтобы читатель знал еще об одной грани деятельности Валерия Борисовича в Томске. Он является основателем движения КВН в Томском государственном университете. Насколько мне известно, команда ТГУ и сейчас активно участвует в деятельности Клуба <...>

 Более 15 лет Валерий Борисович с семьей живет и работает в США. И вновь мы здесь видим нового Родоса – прозаика, поэта и эссеиста. Он опять трудится – размышляет, пишет, издает. На выходе – несколько книг, часть уже издана. Наступило долгожданное время самореализации и признания. Более того, он не прекращает заниматься тем, что он делал всю жизнь – спорит, полемизирует и выигрывает! <...>

 Мне, как человеку, пишущему предисловие к книге Валерия Борисовича Родоса «Правила дискуссии и уловки спора», нет необходимости представлять ее Читателю. Вряд ли это вообще можно сделать более эффективно и профессионально, чем это сделал Автор во Введении. Я уверен, что каждый, кто откроет ее на любой странице и прочтет хотя бы один абзац, обязательно прочтет ее всю, досконально изучит и будет пользоваться ее результатами в своей жизни».

 Сладкое-пресладкое предисловие. Мне этого давно не доставало, у меня сахарная болезнь. Но там среди похвал я увидел, что он помнит другое и не так, с другого конца. Вдруг я напишу, как знаю, как помню, а он совсем не так это помнит, из других источников, гораздо лучше меня это знает, а получится, хотел я или не хотел, что я вру, ввожу в заблуждение, а уж этого он от меня, старого друга, никак не ждал и обидится.

 Или другое. Лет двадцать назад сидели мы с ним, вдвоем коньячок попивали с самодельной закуской, и он мне там очень много любезных слов наговорил. Приводить ли их? Это же как бы секрет. А во-вторых, как я их без магнитофона приведу, а он мне скажет:

 - Валерий Борисович, я не только такого никогда в жизни не говорил, но в принципе и сказать не могу, это поперек мозгов, души и всего остального тела.

Что же мне, ссориться с ним, что ли? После сорока одного года дружбы. Пароль: деликатность. Пока писал, решил, буду писать как помню. Если он отречется, ну... если Меськов первый отречется, то хрен с ним. Тогда и я отрекусь. А пока ни шагу назад. Куда же тогда идти? Куда двигать? Вперед! В смысле назад, в прошлое.

 Так вот, вовсе не двадцать, как я для красного словца соврал, а всего двенадцать лет назад приехал он большим начальником, государственным человеком, я потом скажу, сюда в Вашингтон в командировку. И поехали мы к нему на встречу. Артем, тогда еще довольно молодой, но уже не мальчик, Люся и я. А поселили Меськова в гостинице, в километре от того места, с которого видно здание Американского Конгресса, в номере метров на сорок.

 Темка вел почти все восемь часов, да и Люся устала, уложили мы их на кровать 3Х3 метра, а сами пошли в туалет. Туалет большой, мы удобно расположились, сыр, колбаска, стаканчики, коньячок. И стали вспоминать-разговаривать. И стал мне Меськов диковинные вещи про меня рассказывать. Что, мол, я сочиняю, никакой группы у нас отродясь не было, и, главное, обо мне самом, о началах нашей дружбы. (Тут хочется оставить место для печати или хоть его личной подписи). Меськов сказал мне, что приехал он в Москву из провинции с таким вот багажом: довольно хорошая, удачная молодая жизнь, с футболом и золотой школьной медалью на фоне газетной правды того времени.

 - Ну что я знал? Ну что я понимал? Я думал, что знаю все или почти все, и главное, ничего другого, отличного от того, что я знаю, нет. Не то, чтобы я собирался весь МГУ собой затмить, но точно знал, что в среде последних меня не найдут. И тут почти сразу я встретил тебя. Зубр! Все, что ты говорил, было не так, как в газетах, как я привык, но более того, умнее, глубже, интереснее. Ну какое, ты скажи, мне было дело до того, какого ты роста? Гигант! Мудрец, мыслитель. В тебе какая-то крепость, человеческая надежность чувствовалась. Все, что я до тебя знал, школьно-газетные программа, оказалась как бы и не нужна, не пригодна для жизни. Отменялась одним твоим существованием.

 А ты еще и сидел. По 58-й. Я думал, что этого давно уже и в помине нет, что это было приблизительно во времена Пушкина. Правда, да не о нас. И тут ты. Человек из прошлого, человек из легенды, из легендарного мира.

 Я решил для себя держаться рядом с тобой. Надежнее. Я же, между прочим, и на логику пошел потому, что ты туда записался. Ну, думаю, хорошо ли, плохо ли, а лучше там, где Родос.

 (Меськов обещал мне, что поссорить нас невозможно. Посмотрим теперь).

 Мед! Мед на душу. Комплименты – витамины души. Я резко недохваленный в жизни человек. Я страдаю авитаминозом души в тяжелой, почти смертельной форме. А тут! Столько витаминов сразу. Чуть не объелся. (Если подтвердит, еще одна порция). Давайте говорить друг другу комплименты!

 Задолго до этого разговора и не в такой, не столь комплиментарной форме мне приблизительно то же сказал Володя Константиновский. Для меня это очень важно. Не вспомню уже, как крутилась наша беседа, и вдруг, для меня совершенно неожиданно, он сказал:

 - А ты сам разве не замечал, под каким твоим влиянием мы все были?

 Я не ответил. Не был готов. Если бы мерка была, у кого сколько тщеславия, я бы там не затерялся – не менее, чем самый умный на земле, но без мерки, чтобы это при мне, при жизни, хоть в малой степени признали, мне даже и в голову не приходило. Приятно, конечно, но верится с трудом. Я ему, Константиновскому, помню, о Володе П. напомнил, что вот мол, не я один, что может и он. Константиновский только самую презрительную гримасу скорчил из всех, что умел, и тогда же сказал, ну точно, как Меськов, о том, была ли у нас группа, о которой так много говорю я. И о том, как они к П-у относятся.

 Это все о некоей моей нечуткости. Плыву по жизни, барахтаюсь, масса движений, усилий, но нет сил, не умею на себя же сверху взглянуть: где я, куда плыву, с кем, во главе ли стаи? Есть ли она?

 Потом, когда Лариска, прожив после измены Володи года два как во сне, в дреме духовной, как-то сказала мне:

 - Я за это время не только от Володи, но и от тебя отвыкала.

 Я выразил ей полное недоумение.

 - Валерка! Не притворяйся. Ты что, не знал, не замечал, что мы как рабы твои, как зомби, о чем бы ты ни говорил. О поэзии, о политике, о философии, о театре. Я от твоего влияния, давления с большим трудом два года высвобождалась. И опять мне о наличии группы и о Володе П.