Боря Охберг

Б о р я   О х б е р г

 Привел в комнату девушку. Угостил вином, пирожным. Потом вежливо спросил:

 - Можно я вас на руках отнесу в постель?

 Она сказала:

 - Можно я подумаю?

 Подумала:

 - Лучше я своими ногами пойду.

 Профессор МГУ Николай Иванович Стяжкин был человеком незаурядным. О нем среди студентов ходили легенды, анекдоты и даже притчи. Видимо, я напишу о нем еще несколько строк, когда буду писать о наших логических профессорах. Сейчас скажу только, что экзамены Николай Иванович принимал по системе, которую тогда называли армейской:

 - Знаешь – «отлично»!

 - Не знаешь – «хорошо»!

 И был у нас на курсе милый, аккуратный паренек Боря Охберг, именно ему и посвящается главка, очень следил за своей внешностью, щеточку для костюма с собой таскал. Говорил, что девушкам нравится, когда он охорашивается прямо при них. Девочки, симпатичные серьезные девочки, студентки его и вправду любили и не сопротивлялись при знакомстве. Симпатичных девушек, но не студенток, он называл белошвейками и относился к ним несколько пренебрежительно.

 Учился он неплохо, были и другие оценки кроме троек, но любил в сессию «неуд» получить. Это его моментально взбадривало, мобилизовывало, и он начинал ходить в библиотеку вместо свиданий и заниматься не только знакомствами.

 А тут он говорит:

 - А спорим, ребята, я у самого профессора Стяжкина сумею «неуд» получить и тем войду в историю.

 Спорить не поспорили, но договорились удачу коллективно отметить. Вытянул Боря билет, сел готовиться как бы «неуд» получить. Подходит к Николаю Ивановичу с понурой головой и говорит честно:

 - Я первого вопроса совсем не знаю.

 - Хорошо, - отвечает профессор. – Переходите ко второму вопросу.

 - А тут, - говорит Боря, - вообще странное дело. Казус. Я вот пока сидел готовился, подсчитал, во втором вопросе, в формулировке вопроса ровно тридцать слов. Три из них я хорошо знаю, еще шесть – точного определения не дам, но смысл понимаю, а вот остальные четыре слова, тут беда, хоть убей, буквально в первый раз слышу.

 - Хорошо, - говорит профессор. Тогда вот на листочке возьмите задачу, садитесь, подумайте над ней.

 Боря был сильно обескуражен, морально сдался. Вышел минут через двадцать к столу и уже дрожащим от жалости к себе голосом обреченно сказал: «Эту задачу я решить даже не представляю себе как...».

 - Хорошо, - сказала Николай Иванович, - раз вы задачу решить не можете, то и я не могу поставить вам «отл».

 И поставил в зачетку «хор».

 Но главное потрясение наступило, когда мы узнали, что Леночка К. получила в тот же день у того же Стяжкина «УД»! На вопросы «Леночка, как тебе это удалось?» - она только убегала, а однажды даже заплакала.

 А была она вовсе не блондинкой, а наоборот, яркой брюнеткой.

 Как-то была объявлена открытая лекция Андрея Николаевича Колмогорова, едва ли не самого крупного математика нашей советской эпохи. А о нем, как о лекторе, ходили легенды. В смысле о том, насколько он плохой лектор. Мысли в его голове проносились с такой гениальной скоростью, что простой талантливый язык не успевал. Он, например, мог нарисовать на доске многочлен и объяснить два из семи его составляющих. И дальше. А из зала вопрос:

 - А как же с третьей составляющей?

 - Ах, я забыл.

 - А с четвертой?

 - Где? С какой? Она вообще здесь не нужна. Кто ее здесь написал?

 О пятой, шестой и седьмой уже спросить стесняются.

 Говорили, что между великим Колмогоровым и другим всемирно известным очень крупным ученым, тоже математиком, были весьма прохладные отношения. И вот почему. Как-то Андрей Николаевич читал свою лекцию на отделении, которое возглавлял этот другой, именно очень методичный и аккуратный в словах ученый.

Прочитал и спрашивает:

 - Вопросы есть?

 Гробовая испуганная тишина.

 - Как же так, идеи свежие, материал новый, как же это вопросов нет?

 И тут встал его будущий враг и тяжко ущемил гения:

 - Мне показалось, что я единственный, кто понял, что вы нам пропели. Если вы позволите, я переведу с птичьего языка на нормальный, и вопросы появятся.

 Ну кто же на это не обидится.

 Про его манеру читать лекции в мои годы ходил такой анекдот. Если Колмогоров читает лекцию студентам, то понимают только аспиранты, если аспирантам – то только кандидаты, если кандидатам, то только доктора. Если А.Н. читает лекцию для докторов, то понимает только Хинчин, его ближайший друг, тоже академик.

 Так вот, читал лекцию Колмогоров в актовом зале МГУ. Андрей Николаевич излагает геометрию, построенную на четырех точках в углах квадрата. Довольно долго все было понятно. Вот на чертеже появляются другие три условные, несуществующие точки: точка пересечения несуществующих диагоналей квадрата и две точки пересечения параллельных – горизонтальных и вертикальных. На доске эти точки располагались так: в центре рисунка, далеко справа и далеко внизу.

 - Теперь соединим эти три точки одной прямой линией, - сказал Колмогоров и довольно ловко на доске соединил с поворотом на девяносто градусов.

 Тут Боря Охберг так оглушительно захохотал, что лекция на несколько секунд прервалась. Боря, не переставая хохотать, вышел из зала.

 Купил себе Боря музыкальный инструмент, дудочку с клавишами, у него какое-то начальное музыкальное образование имелось. Но, человек вежливый, очень уж сокамерникам не досаждал. Дудел себе потихоньку, когда все остальные на занятия уходили. И еще он писал рассказы. Какие-то реальные случаи из музыкальной жизни, он какое-то время в составе оркестра провожал жмуриков в последний путь. Рассказы были просты и не интересны. Так, в жизни, за чашкой чая можно и послушать, но как отдельные произведения – не тянут.

 Я ему так и сказал и ждал, чем он мне ответит. Очень быстро дождался.

 Когда в нашей комнате никто из девочек не ночевал, а спать еще не хотелось, мы иногда в полном или не полном составе свет гасили и я читал стихи на память. Марину Цветаеву, например, как страницы листал, мог стихов сто подряд. Ну по крайней мере тридцать.

 И вот как раз после того, как я покритиковал Борю, он мне говорит:

 - А почитай-ка свои стихи, ведь ясен пень, ты сам тоже пишешь.

 У меня было полминуты на размышление, и я решился. От Цветаевой отказался, все-таки у нее нет-нет да и проскакивает женский род, а остановился мысленно на Багрицком и подумал, сразу не помню, но может быть у Бунина есть что-нибудь морское.

 Сказал, что, мол, печатался редко, писал в основном о море (врал). И стал медленнее, чем обычно, читать Багрицкого:

  Ай, греческий парус, ай, Черное море,

  Черное море, Черное море, вор на воре...

 Не так уж я его и люблю и не много знаю, прочитал стиха три. Долго молчали.

 Нет, думаю, не буду Бунина трогать, не могу вспомнить ничего про море, только «Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить» из ума не идет. Еще полежали в темноте.

 - Ну как?

 - Знаешь, Валера, - выдержав паузу, сказал Боря. – Разная есть литература. Есть так себе. Есть классика. Есть стихи для себя, для альбома. Твои стихи, ну как тебе сказать? Это то, что к поэзии, вообще к литературе просто никакого отношения не имеет.

 Я, конечно, тут же вскочил, зажег свет, отыскал в чемодане тоненькую книжечку Багрицкого, нашел стих и сунул Боре в нос нужную страницу:

 - Узнаешь?

 Меня колотило от бешенства, даже мой верный голос дрожал.

 - Ты, Боря, показал мне свои рассказы, спасибо за доверие, но тебе не понравилась моя рецензия, пойди и предложи свое дерьмо любому журналу. Я был уверен, что ты попытаешься мне отомстить той же монетой. Это у тебя на морде написано. Прости за мистификацию. Ты ничего не смыслишь в поэзии и никогда уже не поймешь. «Бисер перед свиньями» слышал выражение? – это о тебе, Боря.

 Тем не менее отношения, конечно, куда уж более прохладные, у нас сохранились. Человек-то, в общем, Боря был хоть и излишне обидчивый, но не плохой и не глупый, даже забавный иногда.

 Как-то он узнал, что место напротив Большого театра называется Штрих, и там каждый вечер собираются педерасты, и страсть как хотел познакомиться. Стал уговаривать составить ему компанию всех подряд. И меня. Я очень любопытен, но есть граница. Боря пару раз съездил сам и потом в подробностях нам рассказывал. Между прочим, устно бесхитростный его рассказ был вполне интересен. Привожу один:

 - Там у них самый известный, не знаю как сказать, или известная, зовут Жанна.

 По виду-то не скажешь, мужик как мужик, молодой, с усиками. Брюки, пиджак, но когда ходит, вихляет, не скажу чем, и говорит как бы по-женски. Ужимки, улыбки и от женского лица - Жанна. Некоторый дискомфорт получается, сидит мужик и говорит: «Меня зовут Жанна», - и глазками, глазками так и стреляет.

 - Как сидит? Где сидит? Рядом с тобой что ли сидит? А как же он подсел? Ты его подманил что ли?

 - Да нет! Я пришел, вечер, уже народу немного, но есть, у них же на лице не написано кто пидор, а кто просто прохожий, ну походил. Походил, как-то глупо получается, топчусь на пятачке, присел на скамейку, стал сидя людей разглядывать. Минут пять посидел, все никак не могу определиться кого именно пидором назначить. Тут ко мне молодой парень подходит, по виду студент, присаживается.

 - Я вижу вы на меня смотрите. Я вам понравился? Меня Жанна зовут.

 - Ну, ну, а ты? Сразу и вперед?

 - Да нет. Я смутился. Не знаю, что сказать. И отпугивать не хочется, я же как бы в разведку пришел, разузнать как у них, пидоров, дела, как жизнь пидорская молодая течет ну и не ожидал, что так прямо... Чего-то промекал, мол, постарше бы... А он, в смысле она, Жанна эта, говорит все-таки с некоторым удивлением:

 - Так вы пожилых любите? Или совсем старичков? У нас и тех и других много. Только они редко сюда на Штрих ходят, или по парам уже как семейные живут, или так, в одиночку кукуют, но это легко, я дам знать.

 Потом я с этой Жанной про жизнь разговаривал. Не вообще про жизнь, а про педерастическую жизнь. Он, в смысле она, Жанна, говорит, что как-то вышло в основном из семей работников культуры. Много музыкантов, из балета людей, но есть и театральные артисты. У него самого, у Жанны, мама – народная артистка, живет с мужиком, тоже артистом, а родной отец где-то в другом месте, в другом городе ночует, тоже из артистов. Жанна жалуется:

 - Ко мне, ну как вам сказать, молодой человек домой пришел, маман сама в папильотках, в халате, не убранная, открыла ему и орет мне вглубь квартиры:

 - Жанна, к тебе е...ырь пришел.

 Ну посудите сами, каково в моем положении.

 - Маман, ну что ж вы меня на весь подъезд перед молодым человеком позорите?

 Конфуз, конечно.

 После нескольких таких походов и рассказов нашел себе Боря попутчика. Был у них на курсе некий Шевалье. Ни имени, ни фамилии, жирноватый, килограммов на девяносто, такой мэн с истмата, кажется. Он обращался ко всем приблизительно так:

 - Не соблаговолите ли, сэр, одолжить мне пятерочку до стипендии...

 - Сиятельный граф, нет ли у вас завалящего учебничка истории марлена, плиз...

 - Позвольте мне, сударь, внести некоторую ясность...

 Но и сам был по собственному выбору всеми называем – Шевалье. Роль такая.

 Боря говорит:

 - Я его предупредил, народ болезненно-мнительный. Никаких петухов и козлов, три раза подумай прежде, чем ответишь, на меня посмотри.

 - Пришли, сели на лавочку, через некоторое время окружили нас пидоры, завязался разговор. Говорю только я (рассказ Бори Охберга), оборачиваюсь на Шевалье – молчит, сдерживается, дуется, тужится, но молчит, разговору не мешает. И тут один из них в исключительно вежливой форме у нас обоих спрашивает:

 - А у вас есть опыт половых связей с однополыми людьми?

 Я только было задумался, как бы поаккуратней ответить, но не успел. Шевалье, как конь молодой, уже больше не сдержался, захохотал как сумасшедший и заорал:

 - Нет, сударь, не приходилось... ха-ха-ха!

 Конфуз! Пришлось спешно ретироваться. Едва ли снова удастся отношения наладить.

 Я был у Бори на свадьбе. Маленькая темненькая армяночка, тоже дочь какого-то большого начальника республиканского масштаба: толма, каркандак, армянская кухня в Москве.

 Последний раз я встретил Борю случайно, не в случайном месте. Я уже давно защитился, приехал на родной факультет в командировку. И он тоже. Жил он не в столице, Ереване, а в каком-то небольшом армянском городке.

 - Первый секретарь горкома кое-как на русском говорит, но плохо понимает. И учительница русского языка. Все остальные не только не говорят на русском и не понимают, не знают о его существовании. Хочешь жить, толму кушать – учи армянский.

 При этом сам Боря за эти не более, чем пять лет, что мы не виделись, говорил на родном русском с жутким базарным кавказским акцентом.