Семичастный

С е м и ч а с т н ы й

 Мой поход в Генеральную прокуратуру был предпоследним в моей жизни случаем столкновения с властными структурами страны. А в следующем году произошел последний. Может об этом надо позже рассказать, но после прокуратуры это к месту, а временной последовательности я и так не соблюдаю. И потом уж я не буду к этому возвращаться.

 Случилось это, когда я учился на втором курсе философского факультета. Тут бы надо было про общежитие, с кем в одной комнате жил, но об этом потом, позже.

 Выпускали мы на четверых комнатную стенгазету «Опу-пень». Как и вся жизнь, заголовок и все рисунки рисовал я. И замысел газету выпускать – мой, и все статьи практически мои. Характеризует меня и не слишком хорошо, вроде младшего брата Оськи у Льва Кассиля в «Кондуите и Швамбрании: «Чур, я на паровозе и дудеть». Заголовок я рисовал нарочито неумело, что получалось то ли «Опу», то ли прямо ГПУ. Каждый номер газеты предварялся колонкой редактора (моей) с общим заголовком «Передавиться».

 Сокурсник Резутин (Слава? В имени не уверен, а фамилия подлинная) нас заложил.

 А может у них на меня и без того много было, включая запрос из Генпрокуратуры, так что стук Резутина стал той последней каплей их чекистского терпения, это был даже не стук, а писк той мышки, которая помогла вытянуть репку.

 На важном совещании комсомольцев-активистов Москвы выступал большой чин, тогдашний председатель ЧК – КГБ Владимир Семичастный, более всего известный и запомнившийся своей максимально активной ролью в снятии Хрущева. Он сказал, что «оттепель» прошла, и стращал новой волной идеологических диверсий против страны победившего социализма. Называл фамилии.

 В самой важной лично для меня частности предупредил, что на филологическом факультете МГУ окопался и свил себе гнездо матерый антисоветчик, неоднократно осужденный по политическим статьям, контрреволюционер, некто Валерий Родос. Я!

 Когда мне об этом сказали, я даже не испугался. Устал трепетать. Да никогда и не сомневался, что не зачетная книжка студента МГУ моя судьба, а нары и пайка. Ясно, что все. Загудел по-новой. Из МГУ выпрут одним напутственным пинком в зад и на всю оставшуюся жизнь в командировку по лагерям. Люсю жалко. Хорошо хоть детей не успели нарожать.

 Потом за месяц ожиданий остыл и одумался. Очень бы добавило моему рассказу, если бы я вспомнил важнейшую деталь, кто мне об этом рассказал. Не обязательно здесь имя называть, но хорошо бы вспомнить, самому знать. Пустота...

 Ниточка одна, кто-то из друзей был членом университетского комитета комсомола, там сказали, объявили, и он шепотом пересказал мне. Но кто? Вот что я за месяц решил, если бы надо было арестовать, не стал бы атаман чекистов с трибуны об этом заявлять. А раз сказал, то не арестуют. Уже хорошо.

 И очень радовала ошибка в названии факультета.

 До сих пор полагаю, что преднамеренная.

 Неясно было только, почему на следствие не таскают. Оказалось же, что следствие доверено вести комсомольской организации самого МГУ. А они, неумеки, долго-долго на шесть глубин филологов прочесывали – меня разыскивали, пока не догадались смиренно опять к старшим товарищам на Лубянку обратиться. Те им подсказали у философов поискать.

 Сначала моих соседей по общежитию, по комнате, согазетчиков, соавторов по одному вызывали. Сам первонный секретарь комитета комсомола всего в целом МГУ соизволил возглавить следственную комиссию. Перед взлетом на высокие круги своей молодежно-партийной карьеры, в огромном личном кабинете, не помню, на одиннадцатом этаже известного всей стране корпуса «А» МГУ изволил лично допрашивать.

 Замышлялось загубить меня в очередной раз показаниями моих же сотоварищей. А им заповедовалось мне что-нибудь пересказывать, вплоть до упоминания самого факта вызова и дознания. Однако товарищи мои, друзья дорогие, хотя я пока даже имен их не назвал, спасибо им, за мной должок, обо мне очень хорошо отозвались.

 Сам наипервейший из комсомольцев в личной беседе со мной об этом рассказал. Заглядывал в собственные заметки и теперь уже мне моих друзей как друзей оценивал. Высоко оценивал. Никто не только не сдал, слова плохого не сказал, собой заслоняли, говорили что коллективное творчество. А чего бы я с ними дружил бы, если бы они, друзья мои, не были бы так безупречно хороши.

 И после каждой такой беседы с боссом, у всех по две, а у одного, Володи Жукова, о котором как раз можно кое-что не очень хорошего сказать, таких бесед было три, товарищи мне как могли слово в слово следственный процесс пересказывали, предупреждали меня лично, а заодно, расширяющимися кругами, оповещали как можно большее число посторонних любопытных людей.

 Ребята клялись, и я им верю, что они меня характеризовали как звезду, умницу и многознайку[1]. Очень понравилась мне характеристика, которую один из них, моих соседей по комнате, придумал, другим сказал, предложил, и они все по очереди ею меня отметили, мол, у Родоса самая высокая культура мышления на всем курсе, а быть может и на всем факультете.

 Я растрогался. Культура мышления – гляди ж ты, какие слова знают обо мне. В том смысле, что лучшая защита – нападение, ребята говорили о Резутине – неудачник, тупица, дурак и завистник, зачетку у него посмотрите.

 И общий итог: нет, никогда, ни разу и ни за что.

 Один за всех и все за одного.

 Так что сама наша единственная беседа, в которой с вражеской по форме стороны присутствовали и другие престолонаследные лица, прошла в дружественной, вполне шутейной и даже комплиментарной атмосфере.

 - А за политику судили несколько раз...

 - Два раза арестовывали, три раза судили, плюс уж не знаю, сколько без меня республиканских, всесоюзных судов и пленумов. Но дело-то одно.

 - А что за дело? Анекдоты?

 - Да нет, не анекдоты. Хотя были и анекдоты. Мы – школьники, а тут Хрущев, невыплата облигаций, кукуруза, болтун, трепло...

 - А, Хрущев! Критика, анекдоты, школьники, ну понятно – политика.

 Никаких организационных выводов не последовало!

 Тут вот, наверное, самое неопасное уже для меня, но тонкое место, что написать в протоколе-ответе не дремлющим органам. Честное слово, они у меня не спросили, а если бы спросили, я бы затруднился. Так что формулировку они высосали сами из собственного пальца.

 Комсомол (с моего одобрения!) написал, что газета выходила «политически неопасная», а публиковалась в ней исключительно пошлятина: «успехи жителей комнаты на половых фронтах». Уррра!

 И на том спасибо.