Изменения статуса

Ф И Л О С О Ф С К И Й   Ф А К У Л Ь Т Е Т

О Б Щ Е Ж И Т И Я

И з м е н е н и я   с т а т у с а

В благоденствующем и справедливом государстве, которое я всю жизнь на ночь глядя придумываю, студенты, студенческая жизнь вынесена за пределы больших городов. На изложение всех аргументов, почему я так решил, уйдет много времени и бумаги. Да и вряд ли все и вспомню. Не хочу разделения студентов на домашних и тех, кто в общежитии. Там, в их городке, в их государстве должны быть и театры, и магазины, и стадионы, и бани, и клубы, и залы для танцев, и библиотеки – простите за очевидность

 Студенты – агрессивный народ, тошно смотреть как они участвуют в беспорядках на улицах, а то и организовывают их: переворачивают и жгут машины, бьют витрины. У них ума, знаний меньше, чем молодой буйной энергии, вот и надо их держать в сторонке.

 В камере внутренней тюрьмы Симферопольского КГБ я читал все, что было. Там попалась мне книга венгерского писателя-классика Жигмонда Морица. У него сказано (почти пятьдесят лет прошло, трудно ручаться за точность): «Человек, который до тридцати лет не был яростным радикалом и революционером, а после сорока не перешел бы в лагерь убежденных консерваторов, - ничего не стоит». Впоследствии варианты этой мысли я встречал многократно.

 Да на меня посмотрите – не знаю, яркий не яркий, но типовой пример.

 В молодом возрасте все ждут справедливости, мечтают о всеобщей свободе, о счастье для всех. Но они не знают, а иногда не признают, знать не желают, что свобода приходит нагая (цитата), что любой путь к счастью ведет через море крови, что равенство – бандитское прокрустово ложе, у всех что-нибудь отнимут, всем что-нибудь отрубят.

 Вот пусть студенты, пока не поумнеют, живут вольно, но там, где от них вреда поменьше.

 Это я к тому, что идея переместить МГУ из самого центра Москвы в сторону мне нравится. Но сам-то я, слава Богу, поступал на философский, когда он располагался еще на Моховой. Не сравнить с парадным фасадом экономического факультета. Тот не просто выходил, он украшал собой Манежную площадь. В отличие от него, скромный кирпичный билдинг философского факультета не высовывал свой фасад, много чести, не портил им вид любимой моей Манежной площади. Он был упрятан в глубине двора. Вспоминаю это здание с теплотой – дом родной.

 Потом, при мне, в статусе философского факультета МГУ произошло несколько серьезных изменений. Во-первых, именно с его местоположением – нас перевели на Ленинские Горы. Из уютного, обжитого – в прямое бесхитростное здание. Коридор метров двести пятьдесят просматривается из конца в конец, и стеклянные двери аудиторий. Будто мы в Америке.

 Меня вообще раздражает излишне прямолинейная бесхитростная архитектура. С тех пор как Никита Сергеевич подверг остракизму архитектурные излишества, стали строить хрущобы. Обычно это слово относят только к жилым комплексам. Имеются в виду квартиры с «распашонками» вместо отдельных комнат, с низкими потолками, совмещенными санузлами.

 Думаю, что все это Никита Сергеевич подсмотрел, когда был в Америке, и ему, в частности, показывали жилье простых американских людей. Впечатлительный и деятельный человек, он, как и кукурузу в сельском хозяйстве, стал насильственно внедрять американские методы планировки квартир. С кукурузой он не учел мелочь – климат у американцев пожарче и земли получше.

 А с жильем наш вперед смотрящий тоже упустил из виду, что да, американцы не любят коридоров, стараются обойтись без них, но комнат у них в квартире, а тем более в собственном доме, не две, а пять, а то и десять, и то, что из одной, самой большой центральной комнаты, по-русски «распашонки», без дополнительных проходов можно попасть в несколько разных комнат, сама эта комната – гостиная, там встречаются, разговаривают, но не живут и не спят. Потолки у американцев низкие (хотя появилась тенденция к высоким потолкам), но я был в домах, где одна главная комната – просто двухэтажная, со стеклянными витражами в окнах, а на втором этаже площадка с перилами, где можно сидеть или стоять и любоваться тем, что происходит на первом этаже.

 И, наконец, совмещенные санузлы. Была карикатура в «Крокодиле»:

 - Дорогая, нырни на минуточку, мне унитаз нужен.

В обычной американской двухбедрумной квартире, трехкомнатной по-русски, есть два полных туалета с унитазом, душем, ванной – никаких проблем. Проблемы тогда возникают, когда санузел один на всех. Неважно, совмещенный или нет.

 Но хрущеба – это характеристика дома не только по устройству квартир в нем, но и по внешнему виду. В каждом городе появились кварталы Черемушек, районы одинаковых, безликих, лишенных не только архитектурных излишеств, но и вообще каких-либо зримых, кроме номера дома особенностей, домов-спичечных коробков, зданий-уродов.

 Новое здание гуманитарных факультетов МГУ на Ленинских Горах – одно из таких. Лежачий небоскреб. Хоть рельсы, хоть троллейбусный маршрут можно пускать по коридорам на пяток остановок. И козырьки.

 Козырьки над парадными подъездами архитектурными излишествами не считались и стали поэтому полигоном творческих возможностей, проверкой таланта архитектора. Чем значительнее стройка, чем талантливее архитектор, тем больше машин могут развернуться на или под козырьком здания.

 В придуманной мной стране корпуса университетов и вузов куда как укромней, уютней. Должно быть там место, много мест для душевного отдыха студентов, да и профессоров – от груза избыточной информации на одну единицу времени жизни.

 А старое здание, то, что в центре города, осталось вновь образованному факультету психологии. Это второе изменение в жизни факультета. Очень важное. Психологи, когда я поступал на философский факультет, были собственной частью факультета. Лучшей, элитной частью.

 Как только им дали собственный факультет, они тут же ввели математику в число вступительных экзаменов, чем закрепили свое и без того заметное преимущество. Одни логики могли быть удовлетворены. На лестнице элитарности факультета мы были вторыми после психологов, они ушли, первое место досталось нам.

 Третье изменение в структуре факультета состояло в том, что на место отделения психологии, ставшей факультетом, нужно было создать новое отделение, и его создали. Свято место пусто не бывает.  

 Новым отделением факультета стал научный коммунизм. Уже не просто кафедра, а целое отделение. А как же. Научная физика, научная химия, научный коммунизм. На мой личный вкус, общий рейтинг философского факультета от всех этих трех новшеств только ухудшился.

 Однако и это не все. Еще одно изменение произошло с самим мной. И тут уж я сам виноват. Или прав. Но скорее не прав. Виноват. Ни чьего суда я не приму. Я бы и сам себя с мазохистическим удовольствием осудил, но не знаю, не уверен...

 Это как-то характеризует меня, но никак не могу определить как.

 Когда сразу после школы я, в Иркутской области, нос к носу столкнулся с людьми, простыми людьми, с пролетариями, это меня сразу отрезвило. Я понял, что не хочу, совершенно не хочу или совершенно не могу быть частью этих людей, делать для них революцию, возглавляь их как народ. Это был первый случай, когда я оказался в гуще людей, которых я для себя не выбирал, дружить с которыми я бы не хотел, да и не смог.

 Это было проявлением духовной слабости, беспомощности, неуверенности в себе, отсутствием твердых убеждений, просто трусостью.

 Желающие вольны продолжить список.

 Так вот, поступив в МГУ, я вновь впал в состояние той же трусости или... или... затрудняюсь сформулировать. Надо было либо учиться и формировать партию для свержения, или не учиться, а скромно влиться в ряды диссидентов и влачить в ожидании очередного ареста существование романтичное и неустроенное, в окружении людей мужественных, героических и достойных. Или еще можно было...

 Была еще такая альтернатива...

 Из всего этого я выбрал наиболее... или наоборот, наименее...

 Это главный позор моей жизни (все-таки, прошу прощения, папу я себе не выбирал, такой достался, а тут именно я сам), хотя очень похоже на меня и мне вовсе не стыдно, и до сих пор не знаю как относиться к этому.

 Ну... в общем...

 Собрал я все свои бумажки и пошел сдаваться в Генеральную прокуратуру СССР.

 Принял меня какой-то хмырь в штатском, судя по кабинету и его расположению, в звании не более, чем капитана. Я ему рассказал как арестовывали, как судили раз, второй, третий. Были бы компьютеры, он бы набрал мое имя, раз-два и нечего добавлять, а тут он сидел, слушал и записывал. Кое-что переспрашивал.

 Я ему говорю, что с политической судимостью я никогда уже не смогу стать и быть полноправным гражданином, строителем самого справедливого общества на земле, и еще какая-то демагогическая чушь и дребедень.

 Цель моя и смысл этого похода в прокуратуру состояла в том, чтобы узнать и проверить не может ли эта могучая организация щелкнуть пальцами так, чтобы я перестал быть и считаться бывшим политзаключенным. Нельзя ли навеки стереть, вымарать 58-ю страшную статью из моей биографии.

 Он смотрит на меня с недоверием. Презрительным недоверием. Может быть даже с гадливостью. Что ж ты мол, самое красивое, единственно гордое место своей биографии хочешь выправить? Боишься?

 Да и сам я себя чувствовал предателем самого себя. Старался стыдного не сказать, но какие-то демагогические демарши предпринял. И сказал, что поступил в МГУ (не сказал на какой факультет, но узнать это для него – один телефонный звонок).

 Мужик внешне не слишком примечательный, едва ли вышел в генералы. На лице определенная уверенность, ожидание того, что я его хочу обмануть, но пока он не знает где именно. То есть он уже знает, что перед ним «по меньшей мере мерзавец, а может быть и хуже», но мерзавец – не юридическая, а этическая категория, и он подозревал, что я хочу, замыслил какое-то преступление с его помощью пролезть в какие-то святые святых и там...

 Тем более, что отведенные на прием одного посетителя пятнадцать минут уже четыре раза как прошли и прокурор никак не мог подобрать ко мне добрых слов и мыслей. Тут я понял, что вляпался как никогда. Поступив в университет, сам себя выдал и вычеркиваю себя из списка. Я бы уже ушел, но едва ли это ему понравится.

 И тут этот недоверчивый прокурор сказал:

 - Ничего определенного я вам ни сказать, ни посоветовать прямо так сразу, без предварительной проверки не могу. Все это дело и ваши слова надо надлежащим образом проверить...

 Тут я как бы обрадовался:

 - Ну не можете и не можете, спасибо за внимание, я пошел...

 - Нет, это тоже не выход, вы пришли, изложили жалобу, я обязан принять меры.

 Так, значит собирать снова узелок.

 - Давайте изложим все это на бумаге и дадим этому делу ход. Я попробую сделать вот что, предположим, ситуация действительно соответствует тому, что вы сказали мне. Тогда, поскольку Хрущева сняли и все дела, что связаны с ним, с его именем сейчас с удовольствием пересматриваются и удовлетворяются, я вот что думаю сделать. Попробую добиться того, что вы просите, реабилитации вашей по политической статье.

 Если в лоб не пройдет, как минимум попытаюсь заменить эти политические статьи на какие-нибудь безвредные.

 И я согласился.

 Трус.

 Надо было прямо у него в кабинете облить себя керосином и поджечь. Кто бы тогда эту книгу писал?

 Трус!

 Я сдался и с ним согласился. Трус!

 Приспособленец. Да, приспособленец. Нашел куда свою соломку от всех бед нести.

 Клоун. Принес свою спасительную соломку на проверку в генпрокуратуру. Умник.

 Прохиндей. Проверьте меня на лояльность к стране, которую я ненавижу.

 Мудрец. Му...дрец!

 Теперь эта соломка из пословицы стала бушелем дерьма. Упал, спасся, весь в дерьме. Находчивый. Что мне неймется? Девушка 90-60-90 ищет приключений на свои вторые девяносто. Как это один строитель крепостей о другом, своем друге и учителе, высказался: «Если умный хочет сделать глупость, он придумает такую, до которой ни один дурак не догадается».

 Я ведь почему в прокуратуру пошел? Осознал, что эта мерзкая власть надолго. Ни мне не удастся ее своротить, никому. Кто может быть и мог, тем головы давно поотрывали, а другие сидят тихо, а кто и не тихо сидит, того эта власть не боится, на крючке держит, как дрессированных. Ни мне эту власть не свернуть, ни при мне. Ни даже при детях моих.

 Будет себе коммунария гнусная тихо маразматически гнить, загнивать, лет через сто сама отвалится.

 Тем более я женился, отвечаю уже не только за себя лично.

 Кто же знал, что уже Горбачев не за горами.

 Через какие-нибудь шесть-десять месяцев получил официальную бумагу, что я по политической статье полностью реабилитирован, а то, что я отсидел, то пусть так и будет, но считается совсем по другой, безопасной статье. Не помню даже как эта статья формулируется. Зачем пошел, то получил. Могу гордиться.

 Но один раз другой сиделец, очень уважаемый мной человек, в сильной форме упрекнул меня за то, что я якобы лгу и никакой я не политический, он наводил справки, и там я уголовник и все.

 Я знаю где правда, у меня и документы есть.

 Но! Неприятно. Тошно.