Сёстры - 1

П Е Р Е Д   У Н И В Е Р С И Т Е Т О М

С е с т р ы

 Неля была старше меня на девять лет. Обычно, я много случаев знаю, при разнице в возрасте в десять лет и более отношений между братьями и сестрами уже нет. Знают друг друга, узнают, здороваются, но даже не интересуются как живешь. Целое поколение. В нормальном демографическом смысле слова поколение, разница в возрасте между родителями и детьми. Двадцать пять – тридцать лет приблизительно, а более точно и не нужно.

 Состав в литобъединении, скажем, студенты вуза, штат служащих на работе, мода на песни, кумиры поколения, набор любимых фильмов, модных книг – тут поколения меняются еще чаще. Семь – десять лет.

 Однако у нас с Нелей были довольно хорошие отношения, дружеские. Она уже в школу ходила, а я еще не родился. Когда я в школу пошел, она уже была выпускницей.

 В своей 175-й правительственной школе она была первым математиком и ей настоятельно рекомендовали поступать на мехмат МГУ. Спецшкол тогда еще не было. Она и поступала в МГУ, но не добрала. С этими же баллами ее взяли в МИХМ. Она сумела полюбить и этот технократический вуз.

 Мы в Крым переехали, она в Москве доучиваться осталась. Потом уехала с мужем в Сибирь, в Ангарск. Потом меня посадили. Они с мужем обосновались в Заполярье, в городе Заполярный, там платили хорошо, и не столько приезжали в Крым на отдых, сколько мама моя ездила к ним, помогала Галю воспитывать, мою старшую племянницу, а потом и Лену – младшую. Виделись мы не часто, но каждый год.

 Я любил, когда она в Москву в командировку с Виктором, мужем, приезжала. Я жил голодно, впроголодь, а они меня в ресторан водили. Правда и тут они вели себя как хозяева. Я предлагал им сходить в Баку, поесть бастурмы или по-карски, суп пити. Или в Узбекистан плов поесть, лагман или монпар. Они рассматривали меню и заказывали осетрину по-польски. Я им говорю:

 - По-польски, это лучше может быть в Варшаву идти, а здесь, в Баку, лучшие шашлыки.

 Был такой ресторанчик Варшава на Октябрьской, с хорошими лангетами и бифштексами с яйцом. А они:

 - Нам хочется осетрины.

 Витя, Нелин муж, вообще меня не любил. Не то, чтобы ненавидел, но не любил, как бы несколько презирал как нахлебника за бесполезность и гуманитарность. Еще и сидел. Ясное дело, я его тоже не слишком жаловал. Светлана говорила, что он и ее тоже не очень уважает. Он не злой был человек, хороший в деле и даже с чувством юмора. Неля несколько раз мне приводила такое наблюдение. Был у них на курсе круглый отличник, умница и грамотей. Ничего из него не вышло на производстве, остался в какой-то хлипкой конторе мелким клерком.

 - Я, говорила Неля, была как бы в середине. Отличницей не была, но и никогда не заваливала. И стала рядовой начальницей средней руки. С работой справляюсь, получаю хорошо, но как и в институте, не звезда. А Витька был из самых последних, жидко троечных, учился плохо, почти хуже всех – стал большим начальником, уважаемым человеком, орденоносцем (не слишком убедительный пример к моей теме «О вреде образования»).

 Неля ко мне относилась хорошо, как добрая старшая сестра, она и вправду была самой доброй и мягкой из всей моей семьи. Первый наш разговор произошел в 55 году. Она приехала в Симферополь рожать свою первую дочку, мою племянницу Галю. И как-то сказала мне:

 - Я конечно умру во время родов, поэтому запомни и сделай как я скажу.

 Не обратил внимания, не вдумался, не запомнил. Сердце не дрогнуло. Неля была и выглядела здоровой крепкой девушкой, с чего бы это ей помирать.

 Отец у меня был светлый, почти белый, с некоторой белесой рыжизной-желтизной. Мама жгучая брюнетка. А мы, дети, в наборе. Светлана светлая, почти как отец. Не скажу, что блондинка, но светло-соломенного колера. Я – средней темноты шатен, нынче почти полностью седой, а Неля – темная шатенка, цвет ее волос ближе всех к материному. Она и статью пошла в мать, крупноватая, предрасположенная к приятной дамской полноте. Мы со Светланой мелкие в отца.

 Когда я женился, Неля улучила минутку и спросила меня:

 - Ты уже взрослый. Скажи мне, бывают ли на свете мужчины, которые в день могут более чем один раз?

 Я мысленно поставил крестик, в смысле нолик, своему зятю и запел:

 - Да ты что, да я...

 И пошли в ход цифры, включая двузначные. А умноженные на дни недели, так и трехзначные.

 После этого мы еще несколько раз говорили на эти темы. Я показывал ей порнографию. Сами картинки не изумляли ее, я думаю мысленно она это себе многократно представляла. Что действительно поражало ее, это полная атрофия стыдливости, что девки согласились это показывать, фотографироваться с этим позором во рту. Узнаю себя самого.

 Галя была в восьмом классе, пришла из школы и прямо с порога:

 - Мама, я ненавижу евреев.

 Неля, как и ее папа и мама, решила уберечь дитятко от серьезных и драматичных вопросов, никогда не говорила дочкам о том, что за люди евреи и какое лично мы имеем к ним отношение.

 - Галя! Ты вот говоришь, что ненавидишь евреев, а ты хоть знаешь одного из них? Знаешь ли ты, что я, твоя мама, еврейка, что твоя любимая бабушка еврейка, что твой любимый дядя (тогда я был еще любимым дядей) – еврей?

 Крушение мироздания.

 Наша мама никогда не работала. Сначала очень скромно, очень экономно жила на деньги, оставшиеся после отца, а их осталось очень много. Я как-то сказал Неле:

 - Я видел сберкнижку матери, там семнадцать тысяч...

 В смысле ого-го! Неля посмотрела на меня со снисхождением:

 - Ты что... Семнадцать? Гораздо больше.

 Задним числом я понимаю, что отец с матерью очень экономили. Вроде бы ни в чем себе не отказывали, ели хорошо, но ничего специального, дорогого себе не покупали. У мамы не было, или почти не было золота, вообще никаких побрякушек.

 У меня никогда в жизни не было велосипеда, я так и не научился кататься, и поэтому у моих детей всегда велосипедов было по два на душу. И радиоприемника у меня не было. И фотоаппарата. Поэтому, став доцентом, я накупил их несколько.

 Может быть они предвидели такой конец, предполагали, готовились...

 Маме предлагали работу. Особенно мне понравилось, когда ей предложили место капельдинера в нашем театре. Близко, два квартала, в центре города. Работа легкая, правда и зарплата мизерная. И главное – при культуре. Театр. Мне кажется и до сих пор, что пойди мама на эту работу, она бы и утешилась быстрее, и прожила бы может быть дольше.

 Так вот, когда деньги, оставшиеся после отца, кончились, именно Неля кормила ее до конца своей жизни. А когда Неля умерла, мама стала получать пенсию по утрате кормильца.

 Как-то мы с Нелей беседовали и я критикнул маму.

 - Знаешь Валера, мне тоже не все в нашей маме нравится, но критиковать ее я не могу позволить даже тебе.

 (Вспоминаю такой эпизод: приходит какая-то тетка и начинает сильно ругать мою маму. Я сижу в другой комнате, чем-то занимаюсь, но тут... Маму ругают. Видимо за дело. Мама практически не оправдывается, не защищается, а та и снова и опять. Понять не могу, не все слышно и как-то бессвязно – язык длинный, сказала кому-то чего не следовало. Это общееврейская черта. И один круг, и другой, и следующий. Вроде все, помолчат и заново. Те же аргументы, те же факты, ничего нового, только позорит и позорит. Наконец я встал:

 - Слушайте, тетка. Я вас не знаю и знать не хочу, не знаю как вас зовут, и надеюсь не придется. Моя мама, видимо, допустила какую-то ошибку, с кем не бывает, вот и Господь Бог ошибался. Вы приходите в наш дом, в мамин дом, и позорите ее при мне, ее сыне. А у моей мамы жизнь и без вашей брехни выдалась тяжелая, несладкая. Идите-ка вы отсюда и побыстрее, и чтобы я больше не только в нашем доме, но во дворе вас не видел.

 Бабка стремительно ушла. На меня и так пальцем показывали, мол уголовник, в тюрьме сидел. Мама все же ее проводила. Вернулась.

 - Ты стал взрослым. Защитник.

 Когда отца арестовали, маме было еще только сорок два года. Мужа арестовали и расстреляли. Квартира сгорела. Сына арестовали. Она все еще неплохо выглядела. К маме сватался длинный носатый еврей, кажется Аркаша.

 Я ей говорю:

 - Женись, хватит тебе бедовать.

 А она:

 - Ты что, сынок! После отца такой длинный и такой бестолковый.

 Не все моя мама делала правильно, но и жизнь ей перепала – не позавидуешь).

 Эпизодов, реальных встреч, разговоров было мало, нечего вспомнить. Но осталось общее отношение, чувство. Неля была деловая, добрая, понятливая, чуткая сестра. Она умела слушать – это редко и соглашаться, а это еще реже. Ее шутки и остроты не были заряжены язвительностью, скорее обобщением ситуации. Неля не была кичливой, наоборот – самокритичной. Говорила она не торопясь, доходчиво, с частыми повторами.

 - Неля, не надо так часто повторять, я понимаю с первого раза.

 - Привычка. Мне приходится работать с людьми, которым необходимо повторять два раза, чтобы они сделали правильно, а лучше три раза. Чтобы поняли.

 Мне кажется, что нас, всю нашу семью как-то характеризует то, что ни один из нас не был на свадьбе другого. И мама наша не была ни на одной из трех свадеб своих детей. Отнюдь не горжусь этим. Но случись кому-то жениться многократно, все бы повторилось, создание новой семьи – вне этой семьи.

 Как-то у Нели спрашиваю:

 - Ты «Не горюй» видела? Странное дело, но мы с ней чаще всего именно об искусстве говорили. Литература, театр и больше всего – кино.

 - Видела. Мне фильм не понравился.

 Мама говорила в таких случаях:

 - Я не очарована.

 - Но ведь смешно. Нель. Лучшая комедия.

 - Совсем не смешно. Я не то, чтобы не смеялась, кажется, ни разу и не улыбнулась.

 - Как же так? Что ж такое? – спросил я обескураженно. И стал ей рассказывать один эпизод за другим. «Гоги, сними штанишки». – «Замечательно, Виссарионом клянусь!» - «Что, рядом никого другого не нашлось?» - «А чтоб я себе голову откусил...»

 Неля смеялась, закатывалась. Хохотала, стала просить меня остановиться, а то она сейчас лопнет от смеха.

 - Ты же говоришь, что не смешно. Почему же ты смеешься теперь, когда я тебе неумело все это воспроизвожу?

 Но может быть это имеет отношение к тому эффекту, что нам иногда нравится, начинает нравиться, или наоборот, мы понимаем, что этого не любим, более того, на дух не приемлем именно после второго просмотра.

 Однажды Неля как бы обидела меня. Не хотела конечно. Попросила меня провести ее по залам Пушкинского музея изобразительного искусства. Как раз это был пик моей любви к живописи. Я имен знал сотни и о многих картинах мог рассказать. Было у меня свое видение, совершенно не скромничаю сказать об этом.

 Искусство – дело субъективное, у каждого свой вкус, но я знаю, мои личные рассказы о картинах производили впечатление.

 Виктор, мой зять, сразу же ушел вперед, изо всех сил продемонстрировав презрение к моим вкусам и оценкам. Ничего – ресторан за ним. А Неле я подробно, с массой цитат, со сравнением картин и стилей долго рассказывал не обо всем, тут за неделю не управишься, а только о самых любимых полотнах. Неля внимательно слушала. Я рассказал как надо смотреть полотна, с чего начинать, о мазках, о методах передачи движения. Часа три. Потом мы вышли, Витя с недовольством на лице уже ждал. Неля, не доходя до мужа, тихонько, чтобы он не слышал, сказала:

 - Ну, спасибо тебе. Мне совершенно ничего не понравилось. Я, конечно, мещанка, ничего не понимаю, но по-моему – мазня, к живописи, к искусству отношения не имеет.

 Поскольку я как бы утратил сознание и умение говорить, она несколько смягчила:

 - Вот этот, я записала, который воду рисовал, - Марке, этот ничего, от него хотя бы не тошнит.

 За всю мою жизнь я не получал более отрицательной характеристики моим повествованиям.

 Через полгода, зимой, Неля написала мне в очередном письме:

 - От своих слов не отрекаюсь, ничего не понравилось. Но когда летом мы приедем в отпуск в Москву, опять поведешь меня в музей, без Вити, и расскажешь все заново. Мне, понимаешь ли, эти картины по ночам снятся, я еще не научилась их любить, но постепенно я перестала их бояться.

 Она приехала, услали куда-то Виктора, и я стал водить ее по залам. Вернее, теперь она меня. Я демонстрировал обиду и нежелание. Ну разве что, если в ресторан сводите. Рассказывал только о тех полотнах, о которых она просила меня рассказать. Но и о них я говорил без азарта, отбывал номер и не скрывал этого. Уложились в полтора часа. Вообще-то в хороших музеях я эмоционально очень устаю, полтора часа моя норма. Дальше все начинает мешаться и мешать друг другу. Вышли, я ожидал еще один втык, стоял, обиженно полуотвернувшись. Неля сказала:

 - На сей раз мне понравилось гораздо больше. Во-первых, в главных, ничего не было противно как в первый раз. А некоторые картины, которые снились мне чаще других, я кажется просто люблю.

 Потом я стал покупать для нее альбомы по ее вкусу и выбору и отсылать в Заполярный.

На похоронах Нели я горько плакал.