Валёк Довгарь

В а л е к   Д о в г а р ь

 Из всех, кто проходил свидетелем по моему делу, включая Плачендовского, кента-подельника, в этой книге чаще всех упоминается Валек Довгарь. Наверное, мы были близки. По жизни мне так не казалось – никогда близко не дружили, ни я ему, ни он мне не был лучшим другом, но сталкивались, пересекались часто. В Симферополе он вообще входил в другую дружественную компанию.

 Окраинными зубчиками наши компании цепляли друг друга. Валька все наши знали, он считался моим другом, и он всех, но из его компании в этой книге только Нурик был один раз упомянут. А ведь там у них был чемпион страны по боксу среди юношей Толя Никитин, с которым у меня были определенно хорошие отношения, Мельников Игорь, чемпион по числу мелких ежедневных неудач, болячек и числу венерических заболеваний, грек Попозуло, бренчавший на гитаре приторможенной рукой, да много еще кого. Обо всех не напишешь.

 Валек жил в одном дворе с Юрой Гориным, и жилье его достойно описанию.

 Две центральные и параллельные улицы, борющиеся за звание проспектов: улица Карла Маркса и Горького. Улица Горького, когда мы с мамой на нее переселились, была еще Советской, а до того и до революции – Дворянской. Одна из самых красивых улиц этого, в общем скучноватого городка. Деревья, каштаны в четыре ряда летом создают живой шатер, нежно шумящий в дождь. Улица пешеходная, не проезжая.

 А Карла Маркса, наоборот, очень даже проезжая, с троллейбусными рельсами над головй, застроена двух-четырехэтажными домами городской псевдоархитектуры времен начального этапа эпохи зрелого застоя. А за внешними стенами каменных построек татарского типа дворы, застроенные одноэтажными домиками и сараями. Все в кустах, цветах, фруктовых деревьях. Голая, немощная земля, трава, иногда неудобный для ходьбы, а особенно для велосипедов, выпирающий булыжник. В отдельных местах заплатки асфальта. В середине дворов островки дополнительных строений, где спиной к спине налеплены три-четыре жилища-пещеры. Мазанки. Пристройки, веранды. Заборчики с палисадничками. Крохотные оконца. Занавески. Туалеты на два общих очка в вонючем углу двора.

 Один из таких дворов был на самом деле проходным между обеими улицами-проспектами. Пацаны, которые там жили, об этом знали, в это играли, пользовались этим, когда удирали, а новый человек едва ли быстро бы нашел. Лабиринт. Трехэтажный дом членов обкома и музыкантов при нем, и в нем высокий арочный проем для проезда грузовиков.

 Внутри этого проема, приблизительно на середине, дверь. Не так часто бывает, чтобы в подворотне – дверь. Не прямо на поверхности стены будто нарисованная, а в углублении, в нише. С каменными тремя ступенями, заметно протоптанными в центре. За этой дверью квартира. С дверью наружу, но без окон. Точнее, не квартира, а одна комната... точнее ванная комната. С туалетом. В этой квартире со всеми удобствами – ванной комнате и жил Валек. То есть не он, а его мама жила со своими двумя сыновьями, Вальком и его старшим братом.

 Никаких шкафов в комнате не было, как и места для них. Поэтому кое-какие, все какие не есть шмоточные вещи этой семьи, были упакованы в два-три чемодана, которые располагались на дне ванны. А над чемоданами они соорудили дощатый топчан строго по размеру ванны. Ванна поэтому получилась многослойная, как несъедобный сэндвич. Тряпочки, чемоданный фибр, досочки топчана, а сверху еще и сама Валькова мама.

 На этом топчане, еще на тюфячке, как принцесса заморская, спала мама Валька, угрюмая женщина. Она работала кем-то на железной дороге и оттуда приволокла в дом довольно приличного вида верхнюю полку отжившего свое мягкого вагона. Братовья приторочили эту полку к стене над ванной. Днем полка была как ей по жизни положено, как и привыкла в вагоне, в прислоненном состоянии, а на ночь ее опускали и на нее залазил спать старший брат Валька по кличке Здоровячок. Такая вот неуклюжая кличка для действительно крепкого, аж сутулого от обилия мышц, корявого парня, как бы теперь сказали, качка.

 В этой ванной – семиметровой квартире, в самом дальнем ее углу красовался вполне действующий унитаз. И когда кому-нибудь приспичило воспользоваться этим бешеным комфортом, то все другие должны были, во-первых, выйти, а, во-вторых, немного погулять. Так что дворовые соседи всегда знали, если двое из Довгарей гуляют, около квартиры топчутся, третий – тужится.

 Унитаз прятался, но выступал из-за ванны, а у стены, противоположной ванне, был еще стол. Стол не стол, так, самоделка. Длиной два метра, а шириной в простую скамейку. Стульев не было. Сидя на ванном топчане перед столом, ребята днем делали уроки, а ночью на этом столе Валек спал.  

Валек как раз был высоким (метр восемьдесят пять), стройным парнем. Летом ровный загар на атлетическом теле, зимой – гимнастика. При таком росте он не только креста на кольцах, но даже сальто путного не мог слепить. До второго разряда еле дотянул. Но смотрелся замечательно. Какие ласточки на вольных, спичаки и бланши. Прямые, длинные, как у манекенщицы ноги, высокий лоб, интеллигентные очки.

 Учился он в параллельном классе. Был лучшим другом Юры Е., тоже гимнаста, не такого красивого, но более успешного, какое-то время и моего лучшего друга и главного свидетеля по делу.

 Валек хорошо, хотя и без медали, закончил школу, поступил в медицинский, лучший тогда институт нашего города. Выучился на редкого тогда сексопатолога, но поскольку самого секса, как было через пару десятков лет заявлено с экрана ТВ, в те времена еще в советской стране не было, то переквалифицировался в нарколога. Водки как раз было много. Хоть залейся. Иные и заливались.

 Довгарь несколько раз женился, и каждый раз удачно. Он оставлял женам детей и заводил новых. Переехал в Москву, женившись на полячке с двумя маленькими детьми. Работал на скорой помощи, лечил от запоев Высоцкого, показывал мне фото с очень дружественным автографом. Валек рассказывал, что Высоцкий ему даже одну песню посвятил. Но я однажды потом слушал эту песню в авторском исполнении с другим посвящением... Черт их разберет. Людей много, больше, чем песен. Вышло, что известная песня – одна на двоих. Или на троих.

 Сам Валек играл на гитаре, множество песен знал и пел, без особого мастерства и слуха, зато с удовольствием. Даже сам сочинять музыку начал, в стиле брям-брям, но на чужие стихи. Не считая ванной квартиры, в подворотном прошлом имел массу преимуществ, был удачлив в любви и друзьях.

 В организованной мной партии (тут точка! И торжественная тишина!) был одним из самых постоянных и безусловно самым молчаливым членом. Часами с общим другом Юрой мы прогуливались втроем по именитым улицам, спорили, строили планы светлого будущего для себя, а заодно и для всего остального отсталого человечества, а Валек терпеливо ходил рядом и не вставлял ни одного слова. Ни одного. Даже на прямые вопросы уклонялся отвечать.

 Проиллюстрирую степень его молчаливости. Как-то мы с Юрой Е. (и Вальком) шесть часов провели вместе. Пляж гнусного искусственного водохранилища, где купались и подозрительно часто тонули мои земляки, улицы, переулки, площади и площадки, закоулки, скамеечки... Мы обсмеивали все подряд, перешучивались, бродили, меняли темы, тратили время.

 Валек преданно молчал. Уже более пяти часов подряд. Ни одной ремарки.  

 И тут Юра сказал, что у него появился блат в Польше, и он может достать кое-что из подарочных кондиций. Что бы я посоветовал для его подружки и мамы... Я начал придумывать тогдашние дефициты и в какой-то момент сказал:

 - Если ты достанешь (не помню что) для своей девушки Нонны, то она поцелует тебя в жопу.

 И тут Валек впервые за весь длинный день и вечер вставил свое застоявшееся слово:

 - Вот на это я хотел бы посмотреть.

 Написал это, подумал-подумал и решил покаяться. Все это правда было, случилось, но в Москве, много позже и совсем с другими персонажами. Без влагохранилища и Нонны. Почему я это вставил сюда? На Валька тех времен похоже, а реального примера я не вспомнил.

 На следствии Довгарь вел себя достойно. Упирался, что не знает ничего, если что и слышал, не запомнил, не понял, не вник, не заинтересовался.

 Ему (и Коле Стернику) первому (или второму) еще с дороги я написал письмо.

 В Москве у него были две квартиры в одном парадном, с двумя кухнями и с двумя ванными. Он производил впечатление полностью удовлетворенного жизнью человека. Ни на кого не полагаясь, только сам вперед и выше. Что-то в нем было исключительно надежное, спокойное до отрешенности. Он как будто бы знал некую истину, чем вовсе не гордился.

 Если бы кто-нибудь предложил мне расположить всех моих друзей по степени непредрасположенности к суициду, я поставил бы Валька на одно из самых-самых последних мест.

 Он вскрыл себе вены, лежа в теплой ванне. По рецепту древних.