Марат Чешков

М а р а т   Ч е ш к о в

 Теперь о группе Льва Краснопевцева столько написано, читай, не ленись. Второй человек в группе, Николай Николаевич Покровский, академиком стал, на всякий случай по чему-то средневековому. Сам Краснопевцев что-то о себе с гордостью писал и это несколько расходится... Какая-то недобрая о нем параша ходила, ну да я заведомо никому не судья. Даже не историк.

 Так исторически сложилось, что я знал если не всех девятерых членов этой группы, то определенно восемь из них. Ко Льву Краснопевцеву и Николаю Николаевичу и еще третьему – Ренделю я даже и близко никогда не подходил, они вдвое старше меня были; так, издалека за их разговорами наблюдал – ученые, остепененные люди. С Володей Меньшиковым в футбол играл. Как, впрочем, и с Сашей Гидони, из другой компании, но за которым тоже двойная слава ходила. С Вадимом Козовым, его в лагере за французский язык называли Козавуа, мы в одном восьмом номере журнала «Вопросы философии» за 1972 год были напечатаны. Забавное совпадение. Говорили, что он потом навсегда во Францию переехал. Еще писали, что он поэт... Что-то много со мной поэтов сидело. Но мы с Вадимом никогда ни одним словом между собой не обменялись, хотя помнится, он глазами тоже косил. А дружил я, надеюсь, что имею право сказать, что дружил, только с одним, с Маратом Чешковым (в книге своей я его назвал Робеспьером, Робиком Чумновым).

 На нашей 7/1 зоне я знал две молодежные группы. Одна «Елдышия», к которой сам как-то был приписан, и московская «Лимония», куда входило человек двадцать, а то и тридцать. Иногда их звали «Колобсы», потому что один из самых главных в той компании был некий Колобов, даже как выглядел не помню.

 Еще там был Порташников, уже здесь, в Америке, я услышал, что он большой и уважаемый человек в Израиле, сменил свое имя на полностью еврейское и сделался издателем или редактором Еврейской энциклопедии. Или что-то вроде того.

 Почему «Лимония» не ясно. По одной завистливой елдышевской версии, потому что они были богатенькими. Может быть не все. Но посылки им приходили максимально допустимое число раз, чуть ли не каждый месяц. И присылали им не продуктовый минимум, оптимальный по числи калорий на затраченный рубль, сахар да сало, а конфеты, дорогие конфеты, шоколад, фрукты. Свежие фрукты. В лагерь. Зимой – лимоны! Потому и «Лимония».

 Мне больше нравится другая версия.

 Вождем, вожаком «Лимонии», ее интеллектуальным центром был Марат Чешков. По памяти Марат был не просто хороший человек, а очень хороший. Его имя пару раз попадалось мне в «Гранях», в перечне бывших политзэков, в прошедшем времени, без настоящего. Не знаю ни где он, ни как. И какая могла быть дружба между нами?

 Марат взял надо мной шефство. Заставлял по утрам делать зарядку и зимой обтираться снегом. Оказалось, если не хватать истерически снежный наст и не обдирать им кожу, а из-под этого наста набирать в жмени рыхлого, почти теплого снежка, то ничего страшного.

 Каждый день после работы Чешков по несколько часов сидел в библиотеке, диссертацию писал. Приведите мне другой такой пример. Много ли таких? Какая-то сила в нем, в Марате, была и чувствовалась. Меня к себе, может по росту, по минимальному весу и образованию, по возрасту в свои подопечные он сам и выбрал, а к нему и без меня со всего лагеря танулись слабые и неустроенные.

 Что-то в его диссертационной теме было о Вьетнаме или вьетнамцах. Говорили, что этот язык он на редкость хорошо знает. Его приглашали переводить и дублировать. Еще он свободно владел французским, как любой образованный вьетнамец. Кроме того, Марат знал английский, потому что учил его и сдавал в школе и университете, а учеником он был отменным.

 Если Чешкова просили что-нибудь сказать по-вьетнамски, он не кочевряжился, а тут же отвечал целой фразой с горловым коротким пробулькиваньем и подпевами.

 Когда его просили станцевать национальный вьетнамский танец, не помню случев отказа. Исполнял он, правда, только один – танец Бабочки. Ладный такой хлопец, мускулистый, на голову выше среднего вьетнамца, он скакал в кирзовых сапогах по кругу секции, мелко перебирая ногами, издавая распевные клякающие и лопающиеся звуки и похлопывая руками-крыльями. А наш хохот был ему не в унижение, потому что выражал восхищение, хотя и в лагерной, извращенной форме.  

 Чешков был в авторитете.

 Говорил он не больше и не дольше других лимонов, вообще редко говорил. Вкрапливался, приправлял беседу. Присаливал, подслащивал, принимал чью-то сторону. Никаких конкреций, чисел, событий и дат. Когда к нему прямо с этим обращались, доброжелательно отсылал просителей и адрес указывал самих посмотреть, посчитать, проверить. Сам любил только общие качественные проблемы. Вот когда возникал, а всегда возникал, каждый день возникал и тут же яростно взвивался спор на какую-нибудь идеологическую тему, тогда и проявлялся Чешков в своей лидерской роли. Мораль, судьбы народов, причины войн, теософия, философия, оккультизм и религия, короче, на темы, по которым веками спорили и будут спорить люди, пока не утратят право и интерес называться разумными.

 В мелких подробностях ежедневного, вечное было вотчиной Марата. Взвинченные соперники по виду готовы были уже и в кулаки (такого-то не бывало, не припомню, не при мне) и предварительно обращались к Чешкову. Он с охотой выступал арбитром, отвечал на все вопросы.

 Никогда Марат не поднимал мозгодробильной дубинки, даже шпаги, не снисходил до позиции поединщика, словесного дуэлянта. Суждения его и выводы никогда не уплощались в «да» и «нет. Он чурался низменных конкретных результатов с их утлой определенностью. Разгребал и раздувал пену пышнословия и демагогии, добирался до корней противоречий и истоков расхождений. Иногда уже этого оказывалось достаточно. Незначительность того, в чем реально не были согласны оппоненты, смущала их, и они примирялись.

 Оратором он не был, но умел видеть проблему и прямиком шел к ней. После его суховатых вставок, как маршрутная карта, хочешь идти туда – на! Вот какие встретятся тебе проблемы и вот какие авторитеты. Направо пойдешь, коня потеряешь, а прямо – ты уже один раз попытался... Сколько тебе дали?

 Кстати, и о наших с ним беседах, отношениях. Он отвечал на мои вопросы. И в ответах не старался меня поразить или себя показать, а рисовал общую картину, схему проблемы, давал ей неоднозначную оценку и не столько давал ответ, сколько намечал пути как самому ответить. Больше методологии, чем информации.

 Молодежь лагерная была все-таки не совсем обычной, не первые попавшиеся люди с улицы. Народ социально активный, до агрессивности. Другие в сторонку отойдут, но эти сами подходят, в спор встревают, соратников ищут, а еще лучше – оппонентов и противников, а точнее, приключений на все места собственного организма.

 Интеллектуально зрелые ребята, не зеленые уже. Иные перезрели, перестарились в непосильных заботах о человечестве в целом, другие так изначально с гнильцой, на любителя. У каждого мания собственного величия. А со своей, может невысокой кочки, все другое-остальное растет криво и низко.

 Нетрудно заключить какое к Чешкову было отношение. Спорить не пытались, прилюдно уважали, за спиной хорохорились, язвили, ехидничали, передразнивали. Называли его за глаза Вьетнамец. Желтый. Или прямо Лимон. От этого, я так думаю, и вся возглавляемая им группа стала прозываться «Лимонией».