Хрущёв

Х р у щ е в

 Я не люблю Хрущева. Почему я должен его любить? Я и говяжью печенку не люблю, надеюсь, что хоть по этому поводу мне разрешено иметь собственное мнение. Правда, печенку я не люблю, в смысле практически не ем, а Хрущева не люблю, в смысле ненавижу.

 Никита Сергеевич сделал свою карьеру при Сталине, «сталинский жирный голубь», как рассказывали о нем в одном из анекдотов. Значит трудоспособный, упорный, исполнительный, инициативный, цепкий, решительный, волевой – других Хозяин при себе не держал. Образование не важно[1]. Не очень важен и ум, его можно заменить цепкостью, хваткой, а у Хрущева это было. Однако я думаю, что Н. С. вполне можно назвать умным. Не только хитрым, но именно умным. Сметливым. Ум у него не научный, не теоретический, но для политика это даже плюс. Тут, пожалуй, Ленину минус.

 Хуже, что этот ум непрозорливый, недальновидный, но и это не большая беда, если вокруг много профессионалов и эрудитов, или сам не на пике власти, а только рядом с ней. А вот реальному главе, вождю прозорливость очень добавляет. Однако самое главное, что ум Никиты Сергеевича, как и у многих практиков, догматичен, запрограммирован, не готов воспринимать новое и потому сам он в своей политической деятельности не бывает объективен, своей правдой, известной ему до опыта, подменяет этот опыт, собственно правду.

 И вот, последнее – ум Хрущева эмоционален. Вообще-то это не только не плохо, это огромное преимущество. «Пусть будет добрым ум у нас, а сердце умным будет...» (Маршак), и это во многих случаях верно. Но не для главы огромного государства, не для вождя кровожадной империи. Тут все-таки лучше иметь холодный ум, ясную голову. Будь он прозорливей и не столь вспыльчив, не случилось бы этого глупого эпизода со стучанием ботинком по высокой международной трибуне. Как-то он сам рассказывал, что на проводах его царственной особы на вокзале где-то за рубежом вполне дружественных, почти восторженных проводах, он заметил как в конце толпы провожающих кто-то показал ему кулак. Тогда он не растерялся и покрутил в ответ пальцем у виска. Покрутил-то он тому, кто ему за чужими спинами кулаком грозился, а видели это тысячи людей, вполне дружественных. Они об этом кулакастом даже и не знали ничего. О чем они подумали, когда им всем Хрущ у виска пальцем идиотов показывал. Что можно сказать об императоре, поступающим подобно любому простолюдину из толпы?

 Примеров сотни: про кукурузу, про совмещенные санузлы, где ванна в одной крохотной комнатке с туалетом, про кузькину мать, про Андрея Вознесенского, про скульптора Эрнста Неизвестного, есть и другие, не общеизвестные. В газетах как-то писали, что Хрущев учил интеллигентов как вести себя при иностранцах. Приводил в пример сознательного рабочего. Ударника и новатора. К нему иностранный корреспондент подкатился с провокационным вопросом сколько костюмов передовой рабочий может купить на свою месячную зарплату. И тут пролетарий продемонстрировал буржуазному прихвостню полную меру своей классовой бдительности. В пересказе Хрущева он сказал, с презрением глядя на писаку:

 - Такой как на мне, - один, а таких как на тебе – два.

 О том, какой костюм был на сталеваре, можно судить по сохранившимся историческим фотографиям. Хрущев с Булганиным и Отто Гротеволь с Вальтером Ульбрихтом, взявшись за руки, вчетвером приветствуют восторженную толпу немцев. У руководителей ГДР руки задраны вверх, но костюмчики висят вдоль тела, по-европейски, а у наших начальников пиджачки задраны колом, торчат на пузах, их благородные сталеварские лица загораживают. Во-вторых, времена были такие, что за любую иностранную тряпку, особенно если с лейблом... Цены такой не было. Иначе говоря, если бы до обмена дошло, то никак бы не устоял продукт фабрики «Большевичка» перед одной лишь наклейкой на рубашке американца. Но самое главное, что изумило и капиталистических читателей, квалифицированный американский рабочий такой костюм, как у передового пролетария, мог взять за малые деньги на барахолке, а для того, чтобы купить действительно неплохой, ему понадобится два-три дня работы, никак не месяц. Так туповатый ответ сталевара по недомыслию вождя стал образцом.

 Однако всего этого в совокупности вовсе недостаточно, чтобы Никиту Сергеевича Хрущева не любить, в том смысле, что ненавидеть. Тем более, что это он, именно он сделал то, за что я должен, прямо-таки обязан если не любить его, то крепко уважать. Это он нанес первый и, как выяснилось, непоправимый урон социальному монстру, создал щель в том, что до того казалось несокрушимым. Главная функция знаменитого «железного занавеса» состоит именно в недопустимости критики замкнутой монолитной системы. Там, с той стороны «занавеса», злобствуйте, критикуйте нас сколько угодно, мы ваши враждебные голоса не слышали, не слышим и на всякий случай глушим.

 Отдельных людей в этом монолите мы и сами можем критиковать и разоблачать, и уничтожать, чтобы не подрывали единства. Критика одиночек даже поощряется, а самокритика приветствуется. Самокритика стала той соломинкой, за которую цеплялись утопающие в подозрениях, ее, как спасительную солому, пытались заранее расстелить те, кто чувствовал за собой погоню. Помогало. Публично покаяться, разоружиться перед партией, спасало. Берешь на себя вину, значит не опасен. Зато тот, кто в самых прекрасных словах, из самых добрых побуждений критиковал саму Систему, сразу и безоговорчно попадал под действие 58-й статьи как антисоветчик, как контрреволюционер.

 Союз как некритикуемая целостность был и казался нерушимым, несмотря на поголовные чистки, аресты отдельных людей, их массовое истребление. Даже в некотором смысле благодаря им. Война, голод... Ничто не могло поколебать монолитности сатанинской ленинско-сталинской империи.

 До секретного доклада Хрущева.

 В этом докладе Хрущев показал, что недавно умерший бог, это вовсе не Бог, что страна, символ всего самого светлого в мире, это огромная тюрьма с одним бачком баланды на всех, с карцерами, расстрельными камерами.

 Правы те, кто назвал Никиту Сергеевича первым диссидентом.

 Он и породил диссиденство как явление, разъедающее монолит.

 Он показал куда бить, чтобы разбить.

 Как же его за это не любить и не хвалить?

 Как же не простить ему всего остального, кукурузы и самодурства, например?

 Попробую объяснить или же ответить. Чувство. Разве его словами объяснишь? Нелегко представлять словами чувства, раскручивать непрерывность эмоций в дискретных словах... «у огня по частям снежинку разобрать» (Н. Матвеева).

 Ну, во-первых, я, как и многие другие, убежден, что сделал это Хрущев не из высоких социальных соображений, а из низкого и подлого чувства мести. Я знаю это чувство! Оно гложет. У многих народов месть считается достаточным и достойным основанием для совершения ответного преступления. Да и я бы, слава Богу у меня никто не спрашивает, в судах рассматривал чувство мести не как отягчающее, а именно как сильно смягчающее обстоятельство. Но делать большие, огромные, всемирного масштаба поступки, исходя из чувства мести, глава державы просто не имеет права.

 Во-вторых, тут сказалась именно хрущевская недальновидность. Породивший диссидентство человек, сам вовсе не был диссидентом, более того, был врагом диссидентства. Он был до конца коммунистом, не знал, но глубоко и искренне верил в марксизм. Он-то хотел, во всяком случае говорил, что хотел очистить коммунизм, возвысить его и укрепить. Этого уже достаточно для суммарного неуважения его, но еще недостаточно для ненависти.

 В своем докладе Хрущев в самых гнусных, позорных словах сказал о моем отце, о единственном моем папе. Я не Павлик Морозов. Враг моего отца – мой враг. Если бы имя моего отца не было названо в докладе, его все равно приводили бы во многих списках бериевских палачей. А теперь, после доклада, клянут как главного, чуть ли не единственного, наиболее кровавого палача, заплечных дел мастера, как изувера, прирожденного садиста.

 Ну можно ли это простить?

 Я пытался.