Пять моих несчастий

П я т ь   м о и х   н е с ч а с т и й

 Некогда будет к этой теме вернуться, скажу здесь. Уже в эмиграции в США я как-то подумал, что, не считая многократно расшибленных коленок, сломанной руки, кирпича, раскроившего в детстве мне голову, арестов, этапов, тюрем и пересылок, всех этих жизненных мелочей, у меня было пять долговременных несчастий: рост, косоглазие, национальность, то, что я родился в той стране, и мой отец. Порядок перечисления не очень важен. Хотя всеми первыми четырьмя несчастьями я строго генетически обязан пятому.

 Но, во-первых, можно себе локти до ногтей обкусать или наоборот, но ведь именно генетически и ни от кого другого родиться не мог. Я не верю в реинкарнацию душ, а значит от любых других родителей родился бы кто угодно, только не я. Так что это не вопрос люблю-не люблю. «Так исторически сложилось», как говорил один из моих коллег по всякому поводу.

 Во-вторых, не все так фатально плохо, от той страны я избавился по той же причине. Если у меня будут внуки, то они родятся где угодно, но не в этой стране. Так что тоже подвиг не подвиг, но спасибо тому же папе.

 И, наконец, последнее.

 Фантазировал я, что было бы, если бы я с остальными несчастьями родился и жил в этой, нынешней стране. Косоглазых здесь полно, вплоть до политических деятелей и артистов кино. Остальным делают удачные операции с не вполне удовлетворительными последствиями. Национальность? Тут полно евреев. И много антисемитизма: «Даен очень хорошая женщина, нет, правда-правда, еврейка, но очень хорошая... Вплоть до Ку-клукс-клана, но, когда я вижу толпы евреев и еврейчиков с массой детишек, с визгами и криками возвращающихся из субботней синагоги, я вовсе не хочу к ним присоединиться, но радуюсь за них. Им и в голову не приходит стесняться того, что они евреи. Я, между прочим, тоже перестал стесняться. Черт-те во скольких фильмах главные герои – евреи. Свадьбы показывают с католиками, протестантами. Во многих сериалах, в мыльных операх вдруг в двадцать шестой серии узнаешь, что главный положительный герой – еврей. Почему это я раньше так стеснялся? Я ведь в этом даже не виноват, заявления не писал, родился евреем и никем другим не мог генетически, живу как могу, у меня от моего еврейства никаких дивидендов.

 Папа-палач? Тут тоже есть палачи. Работа такая, но никому в голову не приходит их самих за дело, на которое они были наняты, потом судить и казнить. Даже и осуждать. Гордиться особенно нечем, как и ассенизаторам, например, но если что-нибудь действительно сверхординарное, как тот сержант, что вешал фашистов после Нюрнбергского процесса, или – простите, если кому пример, само сравнение, аналогия покажется неуместной – тот летчик, что бросил атомную бомбу на Хиросиму, тоже никакого позора. Хорошая пенсия. Почетная, хорошо оплаченная старость. Я думаю, дети этих изуверов, написав и опубликовав книгу «Мой отец бомбил Хиросиму», вполне могли бы повысить собственный рейтинг и с этим багажом баллотироваться в какие-нибудь мэры или конгрессмены.

 Так вот и я...

 Сижу, пишу книгу «Я – сын палача».

 Едва ли бы я решился на это, живя в той стране.

 Последнее – рост. Действительно несчастье. Диссертант-исследователь работает над темой Рост – последний неразоблаченный вид дискриминации. Масса забавных, интересных, но и обидных по результатам экспериментов. Детям-дошкольникам предлагают грубо вырезанные из белой бумаги фигуры людей, одинаковые, но одна поменьше, вторая средняя, а третья самая большая. Вопрос такой: один из этих людей нехороший, бандит. Какой? Большинство малышей указывает на маленького. Только некоторые на среднего, никто на большого. Большой – добрый, сильный, защитник. А мелкий - гнусь, только и мечтает урвать, сожрать, хоть укусить или нагадить. У меня у самого в Томске в аспирантуре был парень, назовем его Т. Как теперь пишут, шкаф два на два, на самом деле за метр девяносто, не то, чтобы толстый, но крупный, большой, несколько вальяжный что ли и рыхловатый. По моим представлениям средних способностей. Потом я уже, не веря себе, спросил его друзей сокурсников по аспирантуре, они подтвердили, нет, далеко не самый умный, не семи пядей во лбу, а всего трех, не самый знающий, не к нему обращались с вопросами. Конечно защитился, кто же не защищается. Но сразу почти по возвращению в свой вуз был там избран ректором. Ректором! По росту, по ранжиру. Ну да! Его бы может и раньше выбрали, но все же надо, чтобы остепененный. Большой, представительный. Все, включая иностранных гостей, на него снизу вверх смотрят, как бы заискивают. Представьте себе ректора ниже среднего роста, а если еще он косоглазый? Ему же никто руки не подаст. Как это у Жванецкого:

 - Что может сказать хромой об искусстве Герберта фон Караяна, если ему сразу сказать, что он хромой?

 Видел тут несколько американских политических фильмов о России. Сталин почти самый маленький, меньше него только Берия. А, легко догадаться, самый крупный в Политбюро – Хрущев. Хотя на фотографиях совсем не так.

 Об американских президентах весь мир спорит: демократ, республиканец, патриот, консерватор, богатый, овальный кабинет, оральный. Но стоит появиться среди претендентов одному менее, чем шестифутового роста, да еще с растопыренными как у парашютиста ушами, ату его! Демократ ли он, миллиардер или расист... Да никогда! Ростом не вышел. Будь он хоть не семи, а восьми пядей во лбу, никогда Америка не проголосует за человека, кто от горшка так и не дотянул до шести футов. Разве что в случае войны... революции... Только во времена больших социальных катаклизмов, кризисов и катастроф вождями становятся люди маленького роста. Так появляются Наполеоны, Мараты, Ленины, Сталины, Талейраны, Тьери, тираны, деспоты и изуверы, чем и подтверждают общее мнение о духовных качествах низкорослых.

 А ведь на деле маленькие-то ничуть не хуже и никак не глупее больших. Вы их выберите, назначьте, не пожалеете, это они вас пожалеют.

Вот и получилось, что вовсе не отец, а рост – худшее из моих несчастий. Но тоже от отца, я ведь по прикидке даже повыше его. Мне бы дополнительных двадцать сантиметров роста, у-у-у-у, я даже фут не прошу! Я бы тогда куда как больше в жизни сделал и успел, и не только по дамской части, тут за меня мои сыновья справедливость восстановили, а вообще в жизни. Дрался бы куда чаще, я ведь боли очень боюсь, страшусь обиды, поражения, унижения, того, что нужно будет обидчика со света извести... Смелей бы вел себя, позднее по улицам ходил, смелее бы писал, выступал, даже мыслил бы отважней. Меня моя трусость, опаска быть оскорбленным и униженным всю жизнь гложет, со свету сживает.

 И все это мне понадобилось сказать в качестве предисловия к тому, как проходило мое сексуальное становление.