Война

СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ ГЛАВА 6. ВОЙНА

На фото отец - Дьяченко Степан Романович, 1937 год. Приказ о награждении отца орденом Красной звезды.

 Войну вспоминала мама как каждодневную борьбу с голодом, тяжелый труд и постоянный страх за отца.

 Отца мобилизовали в июле. Проводила на вокзале в Тулуне и ушла домой. Увезли его на восток в учебный лагерь. Но случилась задержка состава, новобранцы выскочили на перрон, отец набрал детям гостинцев, а мамы уже нет. Шестнадцатого сентября уже обученные солдаты проезжали Тулун с востока на запад, на фронт. Кто знал, встретили и проводили родных, а мама была на работе в подсобном хозяйстве и узнала поздно. В отчаянии пришла на железную дорогу и пошла вдоль пути безо всякой цели. Вдруг увидела бумажку с привязанным к ней камешком. Это было ей письмо от отца. Он бросил его в надежде, что путевой обходчик подберет и отправит по адресу. В этих воспоминаниях о несостоявшихся свиданиях – вся горечь расставания, а может и безвозвратной потери.

 Мама осталась одна во главе большой семьи – четверо детей. Ее старенькая мама, Александра, понимая, что дочери одной на чужбине без родных тяжело, приехала в 1942 г. поддержать ее, помочь. Каждый день с замиранием сердца ждали письма. А вдруг - похоронка?! Валя и Зина под диктовку мамы писали письма отцу через 2-3 дня.

 Зина с Валей в годы войны учились уже в Тулуне. Жили в том домике, который родители купили по приезде. Не продали, когда уезжали в Азей, разрешили там жить женщине, чтобы топила печку, сохранила его. Знали, что детям учиться придется в Тулуне, в Азее только начальная школа. Образование родители очень ценили. В свое время получили минимум, достаточный для крестьянской жизни, отец - 6 классов, а мама - 2. Отец потом подучивался на курсах. Помню его свидетельство об окончании курсов при Бодайбинском горном техникуме. Учился еще на курсах в Кемерово. Мама видела новые возможности в жизни и страдала от своей безграмотности.

  Валя училась в медучилище, Зина в школе. Отец на фронте, мама измотана работой, а подростки, предоставленные самим себе, рвения в учебе не проявляли. Когда Валя, подрастив своих троих детей, устроилась на работу санитаркой в медпункт, мама удивилась: «И не брезгует плевки в зубном кабинете убирать! А мне тогда заявила, что выпускные экзамены сдавать не будет, медсестрой работать не будет, брезгует, в морг на практику ходить отказалась. Ругала ее, доказывала - все без толку. Не отшлепаешь, здоровая. Отправила в подполье за картошкой, закрыла крышку и на нее сундук поставила. Посиди, подумай. Пошла по делам во двор, возвращаюсь, Зинаида сундук отодвинула, сидят и смеются. Ну что ж, сама свой выбор сделала».

 В этом же 1944 г. осенью Зина отказалась идти в 7-ой класс, объяснив свое решение сильными головными болями. Мама ей верила и сочувствовала. Так она мне рассказала, так всю жизнь и думала. А на самом деле Зине была назначена переэкзаменовка на осень, она ее сдавать не собиралась. Обе пошли на работу. Сестры сами выбрали свое будущее и никогда обиды на родителей по поводу того, что им не дали образования, не было.

 Рассказы мамы подтверждают печальную истину поговорки «Кому война, а кому – мать родна». Одни поддерживали друг друга, другие наживались, упивались властью. Отдельные ее воспоминания воссоздают картину того, что пришлось пережить за годы войны.

 Мама гордилась тем, что дети ее не опухали с голода, выжили. Ей удалось все годы продержать корову. Одна, а где с помощью дочек-подростков, накашивала сена на зиму, вывозила с поля, разрабатывала землю под огород, засаживала, обрабатывала его, а потом стерегла еще не собранный урожай, ходила на обязательные работы в подсобное сельское хозяйство. Ниже привожу ее рассказы, запомнившиеся мне.

 «Косить не умела, у нас на Дальнем Востоке косили только мужики. А в Сибири женщины большие да сильные, показали, как косить, вот и я научилась. Иду на покос, забираю весь хлеб, иначе без сил литовку не потяну. Капа сидит на завалинке, худая, маленькая и только потихоньку спрашивает: «Мама, когда покос окончится?» Было ей в годы войны 3-7 лет. Как ребенку лучший кусочек ей доставался, а тут приходилось терпеть. Когда мы переехали в Худоеланск, помню, как тетя Катя, глядя на Капу, все удивлялась, что из такого синего заморыша выросла красивая девушка.

 «Все разговоры вокруг еды. Приходит соседская девочка, говорит: «Мы сегодня суп из крапивы ели, а он ни капельки не жалится». «Ах, ты ж дитятко мое» - плачет моя мама».

 «Жила по соседству учительница начальных классов. Остатки вермишелевого супа выливала на помойку, а дети ходили и вермишелинки подбирали с земли. Для чего она это делала, что хотела показать? А еще учительница. Правда, была бездетная, может, поэтому и души не было».

 «А другая учительница посоветовала Зине и ее подружке пойти на каникулах поработать в лес на заготовку чурочек для машин. Мол, и заработаете там денег и накормлены будете. А видит, что обманывают девчонок, голодные к себе на квартиру приезжают, так сама подкармливала их со своих скудных припасов. У кого сколько совести».

 «Картошка родила мелкая. Еле хватало на зиму. Почему? Да потому что каждый год приходилось новый участок разрабатывать. Пока получишь участок, расчистишь его от кирпичей, стекла, корней - уже июнь к концу. А в сентябре копать, огородине расти некогда. На следующий год опять выделяют новый неразработанный участок, а прежний, от таких, как я, беззащитных солдаток, уполномоченный забирает и своим подружкам, друзьям раздает».

 «За скотинку надо было налог платить. Платить нечем. Лишиться коровы страшно, будет нечем и суп крапивный забелить. Дети без молочка замрут. Собрали нас солдаток, не уплативших налоги, отвезли в тюрьму, три дня продержали, выпустили. Не наказали и коровки наши остались у нас».

 «Подружилась с беженкой, полькой Зосей. Она научила и помогла вылечить теленка. Спасли. Было мясо на зиму, хоть немного, а не пустой суп ели. Вырвали у меня как-то весь лук. Все караулила, на грядках ночевала, а тут замерзла, ушла домой и на тебе... Кто-то тоже караулил, когда уйду. Зося видела и рассказала кто, но просила, чтобы я ничего воровке не говорила. Боялась, что те люди могут ее убить. Весной, когда Зося уже вернулась на родину, пришла воровка ко мне просить лука, а то цинга одолела. Я ей говорю: «Ты ж у меня его в августе съела». Молча крутанулась в дверях и ушла».

 «Жито серпом жали. Под снопы подстилали тряпку, чтобы потом собрать осыпавшееся зерно. Ссыпали в сапоги, уносили. Да, приходилось воровать. Закон о трех колосках знали. Рисковали, но как-то надо было выжить и детей сохранить. А без хлеба сил на работу нет. Зерно в ступе растирала, смешивала с лебедой, крапивой и пекла оладьи. Весной только снег сойдет, так дети по полям ходят, колоски собирают. Растираю, варю кашу. Без хлеба всегда голод. Как ту траву, овощи не вари, а сытости от них ненадолго».

 "Дети подрастают, одежда, обувка поизносилась, а нового не купить. Перешиваю младшим из старья от старших. Из нарядной скатерти, которую в приданое получила, Капе два платьишка пошила. Хорошо Никита посылку с Севера с тканями прислал. Научилась шкуры выделывать, кожушки детям лепила. Спрашивают: «Кто научил со шкурами работать? Отвечаю: «Нужда». И валенки подшивала, и унты шила».

 «Была у нас начальница, Дубиниха, с Катериной дружила. Выписала мне столько часов общественных работ, что я без сил домой приходила, а дома четверо деток и мама старенькая с палочкой, полуслепая – голодные. Скотина не присмотрена, огород запущен. Пропадет хозяйство – с голоду умрем. Не выйти на работу – тюрьма. А Дубиниха еще и похваляется, что она принципиальная, никого не жалеет ради дела, даже родню своей подруги. Написала на фронт отцу. Он переговорил с командиром, и с фронта пришло письмо в сельсовет – не законно она это сделала, для матерей с малыми детьми были льготы. Легче мне стало. Но пока все уладилось много времени прошло, думала – не выживу».

 Однажды Наташа, когда мы жили уже в Худоеланске, зашла домой и мама спросила у нее что-то про тетю Катю. Наташа ответила, что сидит на лавочке с какой-то Дубинихой. Мама ничего не сказала, ушла. Потом я уже узнала, что она этой Дубинихе высказала все, что за годы в душе наболело. Маму успокаивали, а Дубиниха сбежала. Посиделки с подругой не удались. Я была удивлена, потому что мама была всегда сдержана, терпелива и нас тому же учила. Но не все можно забыть и простить.

Брат отца Василий не был мобилизован. Не знаю то ли по здоровью, то ли броня была. Работал он шофером на завозке грузов в северные районы. Жил в Заярске с женой и двумя детьми. Жили скудно, имели на выход одну тужурку на двоих, называлась «москвичка». Взял сосед на время, да и не отдает. Жена Василия ему: «Ты бы вернул «москвичку», а то у нас фуфайка на все случаи: и на работу, и в магазин в ней же грязной. Он разозлился, угрожал, мол, попомнишь ты эту тужурку. Был коммунистом. Написал донос в органы НКВД о том, что Василий Дьяченко на проходной стоял перед портретом Сталина и всяческими словами поносил советскую власть и вождя. Осудили, сидел в тюрьме в Хабаровске. Нашла я о нем сведения в Книге памяти «Жертвы политического террора в СССР» Иркутской обл.

Дьяченко Василий Романович

Дата рождения: 1908 г.

Место рождения: Амурская обл., дер. Ново-Алексеевка

Пол: мужчина

Национальность: украинец

Профессия / место работы: работал шофером Заярской автобазы

Место проживания: Иркутская обл., Братский р-н, пос. Заярск

Партийность: б/п

Дата ареста: 21 октября 1944 г.

Осуждение: 30 декабря 1944 г.

Осудивший орган: Иркутский облсуд

Статья: 58, п. 10 ч. 2 УК РСФСР

Приговор: 8 лет ИТЛ

Дата реабилитации: 14 января 1992 г.

Реабилитирующий орган: реабилитирован заключением прокуратуры Иркутской области

Архивное дело: Дело 16473

Источники данных: БД «Жертвы политического террора в СССР»; Книга памяти Иркутской обл.

 Мама с Екатериной по очереди каждый месяц собирали посылку: сухари, пропитанные маслом, сало, чеснок и высылали в Хабаровск маминой сестре - Марии. Тетя Мария в 1988-1989г. мне рассказала, как все было. Муж Марии был шофером у начальника другой тюрьмы. Начальники тюрем договорились, и Мария с мужем получили разрешение на свидания каждую неделю. Разрешил начальник для поездок использовать служебную машину. Василий был на хорошем счету у начальства, добросовестно работал. По воскресеньям они подъезжали к тюрьме, Василий выходил, садился в их машину, и они его подкармливали. Был он здоров, выглядел хорошо и надеялся на скорое освобождение. Но в одно из посещений не вышел, им сказали, что умер. Как и почему, будучи неделю назад здоровым, вдруг умер, не пояснили. Тетя Мария, зная порядки, царившие в тюрьмах, предположила, что его уголовники или заставили с ними бежать, чтобы использовать в качестве «коровы» или, что, скорее всего, он сопротивлялся и его убили.

 Когда в 2011г. мы, все сестры, съехались к Наташе, я передала этот рассказ тети Марии. Наташа даже рассердилась, что я ей не верю. Была она уже взрослая, своими глазами видела сообщение о смерти Василия на Сахалине, и по просьбе родителей несколько раз его перечитывала им и тете Кате. Может потому и просили несколько раз перечитать, потому что не могли поверить, знали, что сидел он в Хабаровске. Пожалуй, знали они и о возможных причинах его смерти, потому что к этому времени уже ездили на родину, Мария приезжала к нам. А молчали они о многом, так как не раз убеждались, к чему может привести неосторожно сказанное слово.

 Оказалось, что мы обе правы. Слушала по телевизору воспоминания бывшего сотрудника ОГПУ, где он рассказал, что было принято решение – в сообщениях о смерти заключенного родственникам не сообщать действительное место его смерти. Так, на всякий случай.

 Не обошла эта беда и маминых родственников. Был осужден ее младший брат Данила по той же статье, что и Василий. Что на самом деле было, мама узнала позже при встрече с родными.

 Пришел в кузницу местный активист и о чем-то разговаривал со старшим кузнецом. Разговор перерос в громкий скандал, и активист написал донос в органы ОГПУ. Данилу вызвали свидетелем. Он сказал, что видел бурный спор, но стоял далеко, возле горна, и из-за шума слов не разобрал. Посадили за укрывательство врага народа. Работал на лесоповале. Очень сильно тосковал от такой несправедливости. Сидел под деревом, на него упала лесина, погиб.

 Сиротами остались четверо детей. Голодали. Младшая дочь его Алла рассказывала мне, что родственники хоть помочь материально и не могли, но на каникулах их, детей, разбирали по своим семьям - подкормить и при этом боялись сказать, чьи это дети. Отвечали на вопросы что-то неопределенное. Такое время было страшное. Нашла сведения о Даниле в «Книге памяти Хабаровского края». Реабилитирован. А жизнь у человека отнята, искалечено детство его детей. Алла вспоминала, что с ранней молодости мечтали с мужем построить дом, завести корову и эта мечта сбылась. А вот образование какое хотелось бы иметь, так и не получила, так как надо было зарабатывать с ранних лет на кусок хлеба. Она интересовалась вопросами мироздания, читала научно-популярную литературу, посылала свои размышления на эту тему в краевую газету. Их печатали.

Чуйко Даниил Григорьевич (1910)

Дата рождения: 1910 г.

Место рождения: Амурская обл., Ивановский р-н, дер. Алексеевка

Пол: мужчина

Национальность: русский

Профессия / место работы: работал молотобойцем в депо на ст. Литовка Хабаровского края

Место проживания: ст. Литовка ДВЖД.

Дата ареста: 29 января 1944 г.

Осуждение: 6 марта 1944 г.

Осудивший орган: Военный трибунал ДВЖД

Статья: 58, п. 10 УК РСФСР

Приговор: 8 лет л/св. ИТЛ

Дата реабилитации: 16 октября 1989 г.

Реабилитирующий орган: По определению Судебной коллегии ВС РСФСР

Основания реабилитации: по Закону РФ от 18.10.1991 г.

Архивное дело: П-160915

Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Хабаровского края; Книга памяти Амурской обл.

 Война подходила к концу. Дмитрий Болелов уехал в Худоеланск, устроился там механиком в гараж леспромхоза, хлопотал об устройстве семьи на новом месте. Готовилась к отъезду и Екатерина с Наташей. Наташу забрали, потому что была она удочерена Екатериной. Родители согласились на временное удочерение из тех соображений, что ребенок будет сыт, обут и одет. А также знали привязанность Екатерины к Наташе со дня ее рождения. А Екатерина, как бездетная, могла быть мобилизована на фронт. Муж ее был действительно болен, возилась она с ним, как с ребенком. Жили они безбедно. Он работал, она шила людям. Не голодали. Так Наташа и прожила на две семьи. Своих приемных родителей называла – дядя Митя и мама, в глаза, а за глаза – мамка. Не из лицемерия, а чтобы знали, о ком речь – родной маме или тете Кате. Ухаживала за больными стариками и похоронила их.

 Наконец, победа и ожидание фронтовиков домой. Однажды забегают в дом люди, кричат: «Что же вы сидите, ваш отец по улице идет». Выбежали, а его нет. Он, считая себя обязанным выполнить печальную миссию, зашел к вдове погибшего товарища.

 Слез больше, чем радости, много односельчан погибло. Вернулся отец 15 сентября 1945г, попросил машиниста притормозить на полустанке. Если бы проехал до станции, где поезд должен остановиться по расписанию, вернулся бы точно в день, когда проехал на фронт после учебных сборов и сбросил маме письмо – 16 сентября. За четыре года разлуки много чего произошло, разговоров, воспоминаний хватило надолго.

 Помню хорошо, когда мне было лет 5-6, мы, дети, я и старшие внуки, играли с медалями, кто-то погрыз красную обшивку колодки, отец с укором посмотрел на маму, и она спрятала награды. А я тогда награды рассматривала с точки зрения красивая - некрасивая. Желто-красные цвета нравилась, серые, черные, синие полосы – нет. Точно помню орден Красной звезды. Никаких почестей, льгот ветеранам-фронтовикам не было, день победы не отмечали. Позже, уже в хрущевские времена, когда люди стали более свободны в разговорах, а я повзрослела и стала прислушиваться, узнала, что отец закончил войну в Венгрии, в городе Секешфехервар. Мне, подростку, было обидно, что не в Берлине. Фронтовые дороги его прошли от финских болот через Ленинградскую область, Белоруссию, Польшу, Чехословакию, Австрию. Мирное население, в основном дружелюбно относилось к освободителям, но в Польше командир предупредил, чтобы поздно и поодиночке не ходили.

 В конце 60-тых вышли хорошие фильмы про войну, как я считала, реалистические. Заставила его сходить. Сходил, посмотрел, на вопрос: «Ну, как?» - махнул рукой, и обсуждать не стал. Ходили разговоры о грубости маршала Жукова, спросила о том, били ли у них командиры солдат. Ответил, что командиры у них были хорошие, заботились о солдатах как могли. А если бы кто и ударил, то в первом же бою пулю в затылок получил. Пуля в лоб или в затылок были у него определяющими для характеристики человека. Свердловчанин в начале войны предложил ему перейти на сторону немцев. Все равно войну проиграем, жена, больная, парализованная, скоро умрет, а детей государство вырастит – такие вот рассуждения приводил он в свое оправдание. На что отец ему ответил: «Лучше я пулю в лоб получу, да семья моя сохраниться, чем потом пулю от немцев в затылок, а семью разбросают - детей по детдомам, жену в лагерь».

 Иногда, по случаю, отец очень коротко вспоминал фронтовые истории.

 «Попали в окружение, 21 день плутали. Нашли часть свою, а нас не узнают. Обросшие скелеты. Долго не признавали, не могли поверить, что мы вернулись через столько времени».

 «Разжег костер, помешиваю варево в котелке. Командир: «Солдат, что у тебя там?» - «А подходи, попробуй». Поел, не побрезговал, конина была с сильным душком». Ведь нам по радио финны кричали, что у вас на букву "М" один только Микоян, а больше ничего нет: ни мяса, ни масла, ни молока.

 «Курево да спирт мне без надобности. Выменивал на хлеб. Товарищи мои примут свои сто грамм для храбрости и отчаянные – в атаку, а я под пули бегу на трезвую голову».

 «Ноги болят, так я их в финских болотах оставил, в ледяной грязи часами стоял».

 "Финны были сильные противники. Быстрые, на лыжах, в белых масхалатах, появлялись там, где их никто не ожидал. Мы, мужики, против них неповоротливые. В одном бою у нас из восьмисот человек осталось пятьдесят бойцов. Если бы меня не перевели в радисты, вряд ли бы я жив остался. А как осенью 43-го года посадили меня на санитарную машину, так я уже, можно сказать, войны не видел». «Вез раненых в госпиталь, командир наказывает: «Не проговорись, что власовцев везешь, разорвут их, если узнают». Среди раненых было двое власовцев».

 «С мародерством, воровством строго было. А когда мир объявили, уже в Секешфехерваре, командир открыл магазин: «Набирайте на пять посылок домой, имеете право».

 Очень восхищался Ильей Эренбургом, говорил он несколько часов с солдатами и на вопрос: «Когда закончится война?», ответил, что враг будет побежден и война закончится в Берлине. Запали эти слова в солдатскую душу. Когда отец читал какую-нибудь статью Эренбурга в газете, всегда вспоминал эту фронтовую встречу.

 На тридцатилетие Победы, в 1975 г., их бывший командир организовал встречу ветеранов. Встреча состоялась в Иркутске, в институте, где он работал. Отец уже был болен, слаб, но поехал. Радовался встрече с друзьями-однополчанами. Уважал Л.И. Брежнева как фронтовика. «Кто войну прошел, долго не живет. Сначала я умру, потом Брежнев, он помладше меня».

 Родителям, пережившим жестокие годы, нравились установившиеся порядки, вздыхали: «При такой жизни, что не жить, да здоровья уже нет».

 В свой последний приезд к родителям я увидела звездочку на воротах, спросила маму о шефах. Ответила: «Приходили пионеры, помощь предлагали, на встречу в школу приглашали. Помощь нам пока не надо, справляемся. На встречи отец не ходит, лицемерить не хочет, а то, что видел, говорить нельзя».

 О чем молчал отец, я поняла, когда прочитала повесть Виктора Астафьева «Прокляты и убиты».

 Правнуку удалось найти в Интернете приказ о награждении отца орденом Красной звезды. В приказе упоминается, что он ранее был награжден медалью "За боевые заслуги".

 Еще во время моей учебы в школе, мама, перебирая бумаги, нашла фронтовое письмо отца и дала мне прочитать. Он спрашивает об учебе девчат, хватит ли на зиму сена корове, сколько картошки накопала, о себе сообщает только, что жив, здоров, бьет врага. В конце письма приписка: «За Родину, за Сталина! Если погибну, прошу считать меня коммунистом». Зная более чем прохладное отношение отца к Сталину, я удивилась. Мама ответила, что без этих строчек письмо бы домой не дошло. Все письма проверялись.

 Похоронили отца в декабре 1976г. Награды положили на красной подушечке в гроб. Не было среди них юбилейных, все оплачены кровью. При жизни отца по своему малому разумению я не особо интересовалась его фронтовыми историями, считала, что про войну и так все знаю из книг, учебников. А когда появились вопросы, задать их было уже некому.

 Жаль. Нестерпимо жаль. До слез.