1954 год. Беззаботное детство

1954 год. Беззаботное детство

Весна 1954 года выдалась очень дождливой. Это было очень здорово! Как и все мои друзья, я рвался на улицу гулять по грязи и пускать кораблики в придорожной канаве, которая наполнялась до краёв. Кораблики мы обстреливали камнями. Из густой и липкой грязи лепили, как из пластилина, различные фигуры: танки, самолёты, корабли. Делали в их донышках углубления и «бахали» об асфальт. Звучал хлопок, и мы соревновались, у кого получилось громче.

Но вторая половина апреля была уже солнечной и тёплой, почти как летом, только без удушающей жары.

И это время ознаменовалось двумя событиями: в школе рухнул потолок и у меня заболел зуб.

Потолок рухнул потому, что от дождей протекла крыша. А стены и потолок бараков делались из заштукатуренной дранки, которая не выдерживала влаги.

А зуб не заболел, а начал качаться, и болел при каждом нажатии, когда я кушал. У меня уже выпадали передние зубы, и я знал, что зуб надо расшатать и оторвать. Но этот был боковой и держался крепко. Он мучил меня, и бабушка сказала, что надо меня отвести к зубному врачу, чтобы растущий снизу новый зуб не начал расти вбок.

Врача я боялся. И когда увидел у неё в руках клещи, заорал и начал вырываться.

Тогда эта тётечка в белом халате отложила клещи и сказала.

- Не бойся, я ничего не буду делать, только посмотрю, как он качается.

Я успокоился, видя, что она не держит страшные клещи. А она, взяв в пальцы кусочек бинта, покачала зуб… И вдруг резко повернула его… я услышал треск отрывающегося мяса десны и почувствовал вкус крови… От резкой боли у меня глаза налились слезами, но я не заплакал.

- Вот и всё! Молодец, даже не заплакал. Сколько же тебе лет?

- Седьмой год, - сказала мама.

- Скоро в школу! Вы уже записались?

 Тут выяснилось, что пора записываться в первый класс, а мама думала, что это надо делать в конце августа.

Наш военный городок, примыкавший к территории воинских частей именуемых дивизией, был очень большим. В начале располагались пять больших домов буквой «П» и назывались они «офицерскими». Потом проходила дорога, отделявшая эти дома от «финских» домиков, одно и двух квартирных, в которых жили тоже семьи офицеров и старшин сверхсрочников, которых было почти триста штук, но разделённых в центре одноэтажными бараками. В этих бараках были: почта, продовольственный магазин, поликлиника и школа. Школа была начальной и располагалась в трёх бараках, по два класса в каждом. Два первых, два вторых, третий и четвертый. А старшеклассники ездили в городскую школу.

И когда моя мама собралась записать меня в школу, выяснилось, что первый класс будет только один потому, что в другом рухнул потолок, а учеников уже больше, чем мест. И маме посоветовали привести меня в следующем году потому, что в школу принимают с семи лет, а мне семь исполнится только в конце ноября.

- Но если ваш мальчик очень хочет учиться, приводите, может, найдём ему место.

Мальчик не горел желанием сидеть за партой. Тем более, что мама боялась, как бы потолок снова не рухнул, да ещё на голову сына.

А ещё выяснилось, что мой «друг» - напарник по играм Валик Тризна тоже не идёт в школу. И я обрадовался такому жизненному повороту.

Как пошёл я в школу позже, так и всё в жизни я получал позже, чем должно это было случиться! Позже попал в армию, позже окончил институт, позже женился, позже добился успеха в жизни…

А тогда всё казалось прекрасным. Мы дружили и играли вместе, иногда дрались, обижались, но через час забывали обиды и снова играли вместе.

Все мы были равны, Олег, Серёжка, Костя. И только Валик Тризна отличался от рождения недоразвитыми пальцами правой руки. Но мы мало обращали на это внимание.

Мы придумывали друг другу прозвища и дразнилки, которые иногда приклеивались прочнее, чем настоящие имена, и это было обыденно.

Но вдруг, однажды, Валик обозвал меня «евреем». Я не знал, что означает это слово и не отреагировал. Валик был крупнее и сильнее меня, но я был ловок и в играх часто обыгрывал его. Это его заедало, и он опять начинал дразнить меня «еврей, еврей…».

Я подумал, что это плохое слово и пошёл жаловаться его матери, надеясь, что она отругает его.

- А ты и есть еврей, - сказала она.

 Я ушёл удивлённый, и рассказал всё своей маме. В том возрасте я ещё не делил людей на национальности и относился ко всем одинаково, деля всех только на хороших и плохих. И вдруг мама говорит: «А ты разве не знаешь, что твой отец еврей, а я русская?» Для меня это был шок, я впервые узнал, что люди делятся на национальности. Для меня отец не имел национальности. Он был просто «ОТЕЦ». Видя моё молчание, мама сказала: «Разве от этого он изменился или стал хуже»?

 Я понял, что я ещё во многом не разбираюсь в этой жизни. Но я уже знал, что люди бывают очень злы, но скрывают свои чувства и даже лгут в глаза. Поэтому в другой раз, когда у меня произошла ссора с Валиком, я понял, что сейчас он будет драться и может побить меня потому, что он был крупнее и сильнее меня. И я подумал, что одолею его, если начну первым и неожиданно. Я бросился на него и ударил его в нос, а потом повалил и начал молотить изо всех сил. Я понимал, что сейчас он сбросит меня и сильно побьёт. Но он вырвался и убежал домой.

Позже его мама приходила к моей жаловаться. Моя мама спокойно выслушала её, пообещала наказать меня, но не стала этого делать, помня мой рассказ.

 Я боялся, что Валентин отомстит мне и не играл с ним целый следующий день , но он больше никогда не нападал на меня и не обзывал. Урок пошёл впрок. А вскоре всё забылось, и мы снова играли вместе.

Сколько бы я не вспоминал о своём детстве, всегда рядом была моя бабушка Галя. Она была медиком: фельдшером – акушеркой. Она и приняла роды у моей мамы, когда я рождался.

На самом деле её звали Глафира, или Глаша, но мой дед, её муж хотел, чтобы у них имена были интеллигентные. Поэтому он называл её Галя, а себя – Андрей, хотя звали его по паспорту – Игнат. Этот мой дедушка умер в 1937 году, но это отдельная история…

Бабушка Галя была человеком со сложным характером. Соседи её не любили, моя мама на неё обижалась, отец стеснялся её поступков и злился, а на работе её хвалили, ценили как опытного специалиста, принципиального сотрудника, требовательного начальника.

Роды – дело ответственное. И будучи старшей на суточном дежурстве, она требовала чистоты, порядка и ответственности. Никогда у неё не было смертных случаев, а любая патология благополучно разрешалась её опытными руками.

А с соседями постоянно ругалась, требуя от них чистоты и порядка в туалете, в ванной комнате и на общей кухне.

Моя мама ей говорила: «Ты здесь не начальник, не делай им замечания. Лучше я уберу или домою за них, чем устраивать с ними скандалы».

Отец приходил с работы усталый. В то время он был старшим лейтенантом, в должности командира роты. А это означило уходить на работу к подъёму солдат роты, и возвращаться после отбоя. Да ещё ночью бежать на поиски ушедшего в самоволку солдата. Ведь вокруг не родные люди, а чужой мусульманский мир. Где свои, непонятные для русского человека, законы.

И когда среди дня отец приходил на обед или ужин, надеясь доспать, хотя бы час, а его встречали высказывания негодующих соседей, то его нервная система не выдерживала. И он ругался с бабушкой.

Скандалы эти меня не касались никоим образом. А с внучкой главной противницы – скандалистки моей бабушки, я очень дружил. Мы совершенно мирно играли в какие-то совместные игры, когда на улице шёл дождь или не было моих друзей - пацанов.

Эту рыжую Вальку Ольшевскую я помню до сих пор изначально в белом капоре, которые тогда другие не носили. Они приехали с прежнего места службы – из Германии. И считались богатыми. У них был даже холодильник, невероятная вещь по тем временам. Валька мне нравилась потому, что была очень доброй девчонкой. В играх не заедалась, соглашалась с любыми правилами. Выносила из дома то пирожки, то конфеты, что было по тем не сытым временам не всем доступно, и щедро делилась со всеми.

Мы жили в одном коридоре и меня она часто приглашала к себе, но из– за скандалов бабушки я стеснялся ходить к ним в гости.

Позже, когда отцу присвоили звание майора и назначили начальником штаба полка, мы переехали в соседний подъезд, нам дали две комнаты тоже в коммуналке. Новые соседи лучше реагировали на бабушку, и мы зажили спокойнее.

Помню, что я просыпался от грохота печных конфорок, бабушка, придя с ночного дежурства, растапливала печку. Или мыла полы и скоблила их ножом. Тогда не у всех были крашеные полы. Белые доски пола «красили» акрихином – лекарством, таблетками жёлтого цвета, разводя их в ведре для мытья полов.

А по вечерам, когда не дежурила, вязала носки или читала мне детские книжки. Тогда не было ни телевидения, ни радиоприёмников. Точнее, приёмники были, но редко в какой семье. Вот эти вечерние читки одних и тех же книжек привели к тому, что я выучил наизусть почти каждую. И, когда однажды мои родители пришли из гостей, я заявил, что могу читать. И прочитал на память небольшую книжку, зная, где надо переворачивать страницы. Родители сделали вид, что удивились, и мне было приятно.

Позже, соотнеся звуки с буквами, я действительно сам научился читать. И долго мучился в первом классе, когда учительница заставляла читать по слогам, когда я уже хорошо читал слитно.

Летом большую часть времени я проводил на улице. Но осенью и зимой, особенно в плохую погоду, часто смотрел из окна. Наблюдал, как плывут тучи на небе, как поливает дождик, или сыплется снег. Наблюдал за стаями птиц, жалел мокрых собак.

Это было беззаботное дошкольное детство…