Война - 7

Как-то днём я сидел на кочке недалеко от штаба и что-то писал. Ко мне подошёл наш новый политрук Тулинцев. Он в гражданское время был директором школы в Саратовской области. Он знал, что я также был из этой области. Меня он всегда называл ( когда были наедине) по имени и отчеству. «Слушай Сергей Степанович, что же ты не пишешь заявление в партию, пора ведь?» «Да, что вы (имя отчество я забыл), я считаю, что мне ещё рано, не дорос я ещё до этого, вот повоюю… тогда». «Что вы, что вы. Я вполне уверен, что вы достойны. Вы один из самых дисциплинированных в радио взводе. Вы всегда точный в исполнении приказов. У вас имеется тридцать три поощрения. Я дам вам рекомендацию, а другую даст комбат. Давай пиши». «Нет, - ответил я,- я ещё повоюю». А сам подумал, что вступать в партию мне нельзя, так как по родителям я не кристально чистый (родители были репрессированы). Он не стал настаивать дальше, разошлись друзьями. Он был умный человек. Я с ним познакомился ещё на допризывной подготовке при Татищевском райвоенкомате. И с того времени мы всё время служили вместе.

С начала войны и до сего дня никто из нас не получал писем, а писать нам не было возможности. Забывали даже думать о доме и о родных. С раннего утра и до ночи в голове одна мысль: до этого часа дожил, и уже хорошо. А вот через час, не говоря уже о завтра – кто его знает. Может вот сейчас стукнет, и конец. Каждый, кто был на передовой скажет то же. Думали только о настоящем времени. Мы огрубели, обросли, не всегда можно было побриться. Были грязны, никаких бань не было, да и о них некогда было и думать. Лишь изредка, когда было затишье, то мылись в каком-нибудь попавшемся поблизости водоёме. Я на одном месте редко находился. Меня часто использовали, как офицера связи. То направляли в батальон, то командировали с разными поручениями. На рации работать ключом приходилось редко.

Живой силой наш батальон пополнялся совершенно мало. Хорошо ещё, что боеприпасы доставляли, было хоть чем отбиваться. Но силы были неравные, и нам приходилось постепенно откатываться на восток. Из второго батальона приняли радиограмму: «Радист убит, радиостанция разбита». Командир взвода приказал мне: «Козлов, бери одного радиста с радиостанцией и быстрей следуй во второй батальон». «Есть, во второй батальон.»-отчеканил я. Приказал радисту Ивану Шарапе взять новую радиостанцию РБ, их недавно получили, и мы быстро двинулись на передовую. От штаба полка шли по лесу около километра. Лес простреливался, и нам приходилось опускаться на землю и переползать прогалины. Лес был разный: и большие деревья, кусты и большие поляны. Наконец добрались. Время было утреннее, было прохладно. Фронт гудел, то и дело проносились со свистом снаряды, рвались мины. Взрывы происходили беспрерывно по всей передовой. Немцы яростно наседали, стремились сорвать наше сопротивление. Но мы давали отпор. Теперь наши воины научились совершенно по-другому относиться к немецкому наступлению: вгрызались глубоко в землю и метко поражали немецкую цепь. Поэтому немцам становилось всё труднее прорывать передовую. Кроме того мы строго следили, чтобы фашисты не обошли нас.

И вот мы в штабе второго батальона. Убитого радиста уже предали земле. Разбитая рация лежала в стороне от костра, вокруг которого грелись трое военных: командир второго батальона, замполит и адъютант комбата. Костёр располагался в низине, в гуще леса. Метров десять-пятнадцать начиналось открытое место вплоть до передовых расположений наших рот. До них метров двести- триста. Каждый красноармеец имел глубокий окоп, где мог спастись от взрывов снарядов, но и в любое время незаметно из-за бруствера поразить противника. Я доложил комбату о прибытии. Он сказал: «Давай быстро развертывай рацию, мне нужна срочная связь». Я хотел подальше отойти от них (от штаба), так нас учили, да и война вносила свои коррективы, а командир крикнул: «Ты куда? Давай тут! Да быстрей!» Я лёг между кочками в полутора метрах от них, за мной рядом лёг Шарапа и начал развёртывать радиостанцию. Получил бумажку от комбата, стал кодировать. Тем временем Иван связался со штабом полка и получил согласие в приёме радиограммы. Всё шло нормально. Радиограмма была передана. Я доложил. «Хорошо,- ответил комбат,- вот ещё передай». Я сказал комбату, что вторую радиограмму буду передавать с другого места: «Шо? Да как ты смеешь! Передавай тут и сейчас же. Е… твою… мать!- выругался он». Но я всё же сказал: «Товарищ капитан, немецкий пеленгатор нас может засечь – это дело опасное, я уже имею в этом некоторый опыт». В ответ: « Хватит, нечего паниковать, передавай!» Пришлось подчиниться: за неподчинение –расстрел на месте. Иван начал передавать вторую радиограмму. Ещё и половину не передал, как комбат опять крикнул: «Вот, возьми ещё, да побыстрей!» Я начал кодировать третью радиограмму и услышал выстрел немецкой дальнобойной пушки. Приостановив кодирование, стал слушать приближающийся свист снаряда. Он перелетел нас и упал, взорвавшись недалеко за нами. Опять выстрел, снаряд недолетел до леса, где находились мы и разорвался. Я подумал: «Нас запеленговали. Надо немедленно сменить место и нам и штабу». Но на войне самовольно ничего делать нельзя. А поэтому Иван продолжал передачу второй радиограммы, а я продолжил кодировать третью. Начальство мирно беседовало, греясь у огня. Вдруг услышали третий выстрел, он отличался от прифронтового шума. Снаряд приближался. Я инстинктивно почувствовал, что он летит прямо на нас, но пронесёт ли его. Когда высота звука полёта снаряда стала возрастать, я инстинктивно опустил голову к земле. И тут потерял сознание. Долго ли лежал, сказать не могу, да и никто этого не знал.

Когда же пришёл в сознание, то первое, что почувствовал, это сильное давление на тело и необыкновенную тишину. « Может фронт удалился, - подумал я, - но не может быть, чтобы прекратили стрелять». Сознание восстанавливалось, но голову я поднять не мог. Я не мог вспомнить, где я, куда шёл, что делал. Еще полежал немного, периодически пытаясь поднять голову. Когда же, наконец, мне это удалось, я увидел всё вокруг и вспомнил, где я. Я увидел лежащего Ивана и начал толкать его рукой. «Иван, ты живой?» – тряс его я. Он и я были под небольшим слоем земли. Иван задвигался. «Живой, живой!»- обрадовался я. Он также приподнял голову. Мы помаленьку выкарабкались из земли и увидели страшную картину: снаряд попал в костёр, теперь там была воронка, а начальства не было. Радиостанция наша была разбита. «Иван, ты ранен?»- спросил я. Он смотрел на меня с удивлением. Я догадался, что он не слышит. Когда я его спрашивал, то почувствовал, что голоса своего не слышу. Встал на ноги, они дрожали, ухватился за дерево, постоял и внимательно осмотрелся. Увидел, что все трое наших начальников отброшены от воронки и разорваны. Нижняя часть тела у всех более менее цела, а верхняя разорвана, головы неизвестно где, кишки растянулись вокруг. Мы собрали кое-какие бумажки, очевидно из сумок, нашли документы, я нашёл один пистолет, засунул его за голяшку сапога. Пистолеты других не нашли. С Иваном стал переговариваться с помощью написания на бумажках. Из разорванных тел шёл пар, кругом кровь. А мы искали «смертники» и испачкались кровью. Наконец, до моего сознания дошло, что мы остались единственные в штабе второго батальона, штаб перестал существовать. Что же делать? Только сейчас до меня дошло, что это очень серьёзно. Нужно немедленно что-то делать. Я решил и отдал приказ Ивану: «Забери разбитую радиостанцию, а также все эти документы и возвращайся быстро в наш штаб, там расскажи, что случилось, а я останусь здесь, пока не пришлют кого-нибудь». Иван ушёл. Я сижу и думаю:» что делать, если появятся посыльные из рот? А у меня ни связи, ни одного помощника». Так и есть. Я увидел, что кто-то ползёт с передовой. Как только дополз до леса, встал и, пригибаясь подошёл ко мне. Начал говорить, смотрит на меня, а потом кругом. Я ничего не слышал, а ему сказал: «Я ничего не слышу, напиши на бумаге, что тебе надо. Меня контузило, а начальство штаба вон», - я показал на разорванные тела. Он написал на бумаге, что он из третьей роты, что нужны патроны, мины, гранаты. Я понял, что он меня слышит и понимает. Поэтому ему сказал: «Передай командиру роты, что боеприпасы скоро будут, старайтесь держаться. Я сейчас временно за командира батальона. Иди!» Он козырнул и ушёл. А от опушки леса пополз – очевидно стреляли плотно, но для меня была мёртвая тишина. Вдруг в голову мне пришла мысль: « А что если Иван не дойдёт, если его убьют, что тогда мне делать?» Но я гнал от себя эти мысли. Должен дойти, обязательно должен. Иначе надо было бы вызывать какого-нибудь командира роты и передавать ему командование. Вскоре приполз ещё посыльный из второй роты. Убило командира роты, команду принял замполит, просил также боеприпасы. Я сказал посыльному, что скоро будет новый штаб батальона, а пока чтобы старались удерживать позицию. Посыльной уполз. Я сижу на кочке и все записываю, что сообщили мне посыльные. И думаю: «Вот в жизни что случается: хочешь, не хочешь, а делайся комбатом самозванцем. А что, неужели я не смог бы командовать батальоном? Но я ведь командую уже». Сижу, внимательно слежу за передовой и часто оборачиваюсь назад. И вот вижу – идут трое. Да это Шарапа, с ним наш радист и какой-то пожилой старший лейтенант. Я доложил ему все, что случилось. Но ему со мной говорить было трудно: он писал мне на бумаге. И вот нас четверо. Старший лейтенант стал что-то писать, а мы трое тем временем прикопали останки бывших начальников. Затем связались с нашим штабом. Оттуда получили приказ: мне и Шарапе явиться в штаб.