В Париже - 4

 Париж, октябрь 1897 г.

Иаков борется.

(Отрывок.)

 По возвращении моем в Париж в конце августа 1897 года я сразу почувствовал себя одиноким. Мой друг философ, ежедневное общество которого стало для меня нравственной поддержкой и который дал мне слово приехать в Париж следом за мной и там провести зиму, застрял в Берлине, при чём он не может объяснить, что задерживает его там, так как цель его путешествия Париж, и он сгорает от желания увидеть светлый город.

 Итак, я три месяца ожидал его и получил впечатление, что Провидение пожелало оставаться со мною с глазу на глаз, чтобы я отстал от света и удалился в пустыню, где карающие духи основательно потрясут мою душу. В этом Провидение было право, так как одиночество воспитало меня тем, что заставило обойтись без приятной радости общения и отняло у меня опору друга. Я приучился беседовать с Господом, Ему лишь доверяться и как бы потерял потребность в людях: это всегда мерещилось мне как идеал независимости и свободы.

 Даже от монастыря, в котором я думал найти для себя защиту в религии, я должен отказаться. Я смотрел на жизнь отшельника как на кару и на способ воспитать себя, не говоря уже о том, что в сорок восемь лет очень трудно свои старые вкоренившиеся привычки заменить другими.

 Я живу, как упоминал раньше, в маленькой комнатке, не просторней монастырской кельи, с решетчатым окном наверху, под самой крышей, и с высокой стеной, обросшей плющом, перед окном.

 Там сижу я после утренней прогулки вплоть до половины седьмого; завтракать мне приносят в комнату на подносе.

 Вечером я выхожу, чтобы пообедать, и перед обедом не выпиваю уже для аппетита рюмочку ликера, который стал мне противен. Почему именно я выбрал маленький ресторан на Boulevard St.-Germain -- мне трудно было бы объяснить. Быть может, воспоминание о двух страшных вечерах, проведенных в прошлом году с другом моим оккультистом немце-американцем, приколдовывает меня настолько, что всякая попытка идти в другое место причиняет мне неприятность, которую я назвал бы тенденциозной, и я постоянно возвращаюсь в этот трактирчик, который ненавижу. А основание этому следующее: мой прежний приятель остался здесь должен, а во мне при моем появлении признали его спутника. На этом основании и потому, что слышали, как мы разговаривали по-немецки, меня принимают за пруссака и, следовательно, не стараются мне угождать. Не помогают и мои молчаливые протесты, заключающиеся в том, что я, как бы нечаянно, оставляю после себя свою визитную карточку или старые конверты со штемпелем из Швеции. Мне приходится за должника страдать я платить за него. Никто, кроме меня, не увидит в этом логичности, не усмотрит, что это искупление за прегрешение... Это просто проявление в весьма невинной форме закона, и я в продолжение двух месяцев питаюсь до невообразимости дурной пищей, пахнущей анатомическим театром.

 Мертвенно-бледная хозяйка, восседающая у кассы, кланяется мне с торжественным видом, а я думаю про-себя:

 "Бедная старушка, ей вероятно пришлось покушать крыс во время осады Парижа в 1871 году!"

 Мне кажется, что она сочувствует мне, убедившись в моем глухом подчинении и терпении. Бывают моменты, когда мне кажется, что она становится еще бледней, видя меня всегда одного и всё более худеющим. Действительно, когда по истечении проведенных таким образом двух месяцев мне понадобились воротнички, то пришлось вместо воротничков в 47 сантиметров купить в 43, что составляет разницу на целых 4 сантиметра. Щеки мои втянулись, а платье висит складками Вдруг стали мне отпускать более сносную пищу, а хозяйка мило мне улыбалась. В то же время прекратилось колдовство, и я шел себе спокойно, как бы освобожденный от бремени, с сознанием, что искупление за грехи с моей стороны, а быть может и со стороны отсутствующего приятеля, выполнено. Если я только воображал себе, что со мной дурно обращаются, и если хозяйка в этом не виновата, то прошу у неё прощения, и в таком случае я, следовательно, сам себя наказал тем, что наложил на себя заслуженное наказание.

 "Карающие духи управляют воображением виновного и достойного наказания и пользуются этим способом для его улучшения тем, что всё представляют ему в искаженном виде". (Сведенборг.)

 Сколько раз случалось, когда я хотел доставить себе действительно тонкий обед, что все блюда казались мне противными, несвежими, тогда как мои застольные товарищи все единогласно хвалили хороший обед.

 "Вечно недовольный" -- несчастный человек, заложник невидимых сил, и его с полным основанием избегают потому, что его судьба -- быть всегда нарушителем удовольствия, осужденным на одиночество и связанной с ним тяжестью, на покаяние за тайные проступки.

 Тем временем живу я сам для себя, а когда, после того как несколько недель подряд я не имел случая слышать свой собственный голос, я отыскиваю кого-нибудь, то я так надоедаю этому несчастному моей болтливостью, что он расстается со мной утомленный и невольно дает мне понять, что не согласен повторить наше совместное пребывание.

 Бывают и такие минуты, когда желание видеть человеческое существо побуждает меня искать дурное общество. В таких случаях бывает, что среди беседы меня охватывает неприятное чувство, сопровождаемое головной болью, и я замолкаю; нет возможности слово вымолвить. И я принужден бываю покинуть компанию, которая никогда не стесняется достаточно выказать, насколько её сочленам приятно отделаться от невыносимой фигуры, которой там и делать нечего.