|
|
20.07.1853
Фоминское, Вологодская, Россия III. Дедушка Павел Михайлович вставал рано и рано ложился спать; после обеда отдыхал; в осеннее ненастье и зимой, когда его, бывало, "развалит" к погоде, любил "сумерничать" долее обыкновенного. Летом ходил в рощу за грибами, гулял по саду, бросал в пруд карасям хлебные крошки, а дома вязал мережу и неистово бил мух. Хлопушки для мух лежали у него на столе, на подоконниках, всюду, - и посетитель каждый раз доставлял ему большое удовольствие, если, вооружившись хлопушкой, начинал вместе с ним умерщвлять мух; если же посетитель промахивался, то доставлял тем дедушке еще высшее наслаждение. Однажды при мне посетитель завел с дедушкой разговор по поводу мух. - Ведь и мухи для чего же нибудь созданы! - заметил он. - Может быть, они воздух очищают... - Воздух очищают! - с негодованием вскричал дедушка, тряся головой. - Мухи-то воздух очищают!.. Да они, проклятые, только пакостят... И он с яростью треснул хлопушкой по столу. В летнюю пору мухи так сильно досаждали ему, падая ему в чай, в кушанье и жаля его лысину и затылок, что он без злобы не мог смотреть на них. Зимой дедушка иногда, изредка, читал преимущественно книги исторического содержания, а также календари за старые года, чаще же всего занимался своею мережей. Немалое развлечение также доставляли дедушке его прирученные четвероногие и пернатые друзья. Возьмет он, бывало, несколько кусочков сырой говядины и пойдет искать свою любимицу - ручную ворону, выйдет в сени и старческим, надтреснутым голосом кричит: "Каргуша! Каргуша!" И ворона с радостным карканьем спешит на его зов, бочком прыгая к нему по ступеням крыльца. Дедушка берет ее, садит к себе на левую руку и начинает угощать ее. Ворона вертит головой и, посматривая на него искоса, с воровскими ужимками выхватывает у него кусочек мяса. Дедушка улыбается. - Каргуша! Ты ведь воровка? - спрашивает он ворону, тряся ее за клюв. Ворона, освободив клюв, тащат другой кусочек, и с жадностью проглатывает его. - Воровка! - утвердительно говорит дед и, скормив весь запас мяса, отпускает свою "каргушу". Но она еще несколько минут прыгает около него, клюет подошвы его сапог и с самым вызывающим видом налетает на него... Или возьмет дедушка своего ежа, поставит его перед собой на стол, сядет в кресло и начинает с ним разговаривать. - Еж! Ежинька! - говорит он, проводя своею дрожащей рукой по колючим иглам. - И погладить-то тебя нельзя, Еж Ежович! На что ж мордочку-то спрятал... ну, покажи-ка! Посмотри на меня! Еж на мгновенье высовывал мордочку, своими темными глазками взглядывал на де душку и опять свертывался в комок. -- Уж и струсил! Ну, чего ж испугался? - с усмешкой говорил дедушка. Кормление кота также занимало немало времени, а иногда даже принимало трагически оттенок и составляло событие дня. Его старый черный кот, разумеется, всегда был сытехонек, накормлен до отвалу. Но дедушке, бывало, покажется, что кот голоден, что его надо непременно покормить. В чашку наливались сливки, разбавленные теплой, кипяченой водой, и крошились кусочки белого хлеба... Дедушка брал кота и подносил к чашке. Сытый кот, понятно, воротил морду в сторону. Дедушка сначала ласково упрашивал его, уговаривал и урезонивал всячески. - Ну, поешь, коша! Поешь! - шамкал он, поворачивая кота к чашке. Кот упорствовал и продолжал пятиться от чашки, разыгрывалась в лицах басня о Демьяновой ухе. Дед начинал сердиться. - Отчего не ешь? Ну! Что ж тебе еще надо? А? Тебе сливки - не сливки... Морду воротишь! - ворчал дедушка, тыча кота носом в чашку - ешь, ешь, тебе говорят... Кот фыркал, отбивался и начинал жалобно мяукать. Тут уж дело его становилось совсем плохо... Дедушка в виду такого явного, закоснелого упорства окончательно приходил в бешенство. - У-у-у! упрямая скотина! - шипел дед и, схватив дрожащими руками кота за шиворот, торжественно нес его из комнаты. Кот, зажмурив глаза, оставался неподвижен, как бы уже приготовившись к восприятию самых жестоких мук. Дело кончалось тем, что дедушка с видом непреклонной решимости сбрасывал его с крыльца, как с Тарпейской скалы, и гневно кричал вслед удиравшему коту: - Пошел, негодяй! И не смей мне на глаза показываться!.. И дедушка, глубоко расстроенный и рассерженный, возвращался в комнату со слезами на глазах: то были слезы жалости и досады на "неблагодарную, упрямую скотину". Впрочем, contra между дедушкой Павлом Михайловичем и его черным котом были непродолжительны. Через час дедушка уже забывал прегрешения своего любимца и, выйдя на крыльцо, мягким, нежным голоском зазывал его к себе: "Коша, коша! Где ты? Коша!". И если кот, задрав хвост, со всех ног бежал на его зов, дедушка умилялся и радостно принимал его, как раскаявшееся блудное детище, брал на руки и, гладя и целуя его в голову, нес к себе в комнату. Дедушка был вообще ласков к детям, по крайней мере, под старость. Он благоволил ко мне и часто уводил меня в свою комнату. Мне нравились эти посещения, потому что в дедушкином шкапу находился, по-видимому, неистощимый запас винных ягод, фиников, чернослива, синего изюму и проч., и проч. И он каждый раз щедро наделял меня этими сластями. В дедушкиной комнате, кроме шкафа с его "провизией"; стоял еще книжный шкаф. В этом шкафу в нарядных переплетах красовались за стеклом: История Петра I, Суворова, Наполеона, Фридриха Великого, История войны 1812 года, Картины вселенной, Путешествия Дюмон-Дюрвиля, Тайны инквизиции, Труды Вольно-Экономического Общества, Les fables d'Esope phrygien (Копенгагенское издание конца прошлого столетия) и др. На стенах в красных рамках висели старинные гравюры, с изображением каких-то морских сражений, битвы под Полтавой и при деревне Лесной, а также портрет Куракина и какого-то, не помню, важного духовного сановника. На стене около двери висели большие стенные часы; на циферблате их вверху выглядывал из-за скалы тигр, каждую секунду страшно вращавший глазами... В последние годы жизни дедушка Павел Михайлович большую часть своего времени, особенно зимой, проводил в этой комнате со своим старым неразлучным служителем Васильем Шило и со своим черным котом. Опубликовано 02.09.2021 в 22:02
|