Дневник Владимира Ламсдорфа - 95

Четверг, 16 февраля

Поднявшись в обычное время к своему дорогому министру, нахожу конверт с только что возвращенными государем бумагами. На телеграмме, где граф Шувалов счел нужным подчеркнуть корректное поведение германского правительства, только что запретившего котировать заем, который болгары пытались заключить в Берлине, и заявившего, что подобный заем со стороны незаконного и не признанного Германией правительства не может быть допущен, Его Величество пометил: "Это второй, а первый, кажется, удался". Это не совсем верно, потому что займа не было, но это свидетельствует о том, с каким отвращением государь относится даже к услуге со стороны Германии.

Наш генеральный консул в Неаполе, г-н Генне, сообщает телеграммой от третьего дня, 14/26 февраля, что там крупный заговор, нигилисты хотят уничтожить при помощи адских машин стоящий на якоре в порту итальянский флот, арсенал и военные склады. Очень этим встревоженное правительство предписало прессе хранить по этому поводу молчание. Государь делает помету: "Интересно будет знать подробности".

Перлюстрации телеграмм, посылаемых Лабуле в Министерство иностранных дел в Париже, доказывают, что его все более и более тревожит "неудовольствие прессы и общественного мнения, очень взволнованного жертвами и не поддающегося воздействию правительства". Его Величество пишет на полях в конце этой депеши: "Надо его успокоить. Главный агитатор, я уверен, - это Игнатьев".

Чувствую себя целый день не в своей тарелке при мысли о том, что вечером должен ехать на придворный бал; решился на это, чтобы не создавалось впечатление, что я всю зиму сознательно не желал там бывать. Одна мысль о необходимости быть в обществе уже причиняет мне жестокие страдания, поэтому делаю над собой большое усилие, чтобы одеться, и отправляюсь затем около 10 часов с Оболенским в Зимний дворец. Войдя в концертную залу, где я столько раз присутствовал на праздниках в течение почти четверти века, я поражен ослепительным, почти чрезмерным освещением - результатом усовершенствования его системы. Зал переполнен; вместо 800 человек, приглашенных сейчас, раньше их бывало не более 300. Их Величества и Их Высочества выходят из малахитовой залы тотчас после 10 часов, и бал открывается вальсом. Большой и ужасно громко играющий оркестр; уверяют, это объясняется тем, что заведующий и руководящий придворными оркестрами барон Штакельберг почти глух. Ни одной красивой мелодии, ни одного увлекательного танца: барабаны, колокольчики, адский шум и монотонные темпы. Какая разница с оркестром, которым когда-то дирижировал Лядов!

Государыня в декольтированном бальном платье с палевым треном, со светло-зеленой отделкой, диадема и ожерелье из бриллиантов с бирюзой. Ее Величество имеет вид маленькой грациозной и элегантной молодой особы; она принимает участие в танцах, но мне не очень нравится, как она танцует мазурку. Мария Павловна, как и г-жа Богарне, - в оранжевом; у обеих немного вид кокоток. Елизавета Федоровна бесцветна туалетом, внешностью и манерой себя держать; Елизавета Маврикиевна кажется серьезнее и умнее других; великая княгиня Александра Иосифовна, седая, в белом туалете, с великолепной бирюзой на шее и около корсажа, более других носит на себе отпечаток высшего общества - это обломок блестящего двора прежних времен. Принцесса Алиса, которую мне так хотелось видеть, отсутствует.

Государь удаляется в малахитовую залу, где играет в карты. Наследник танцует, но без увлечения и веселья. Что бы ни говорили, а Его Высочество не вырос и не возмужал. Это довольно миловидный офицерик; белая, отороченная мехом форма гвардейских гусар ему идет, но в общем вид у него столь заурядный, что его трудно заметить в толпе; его лицо невыразительное; держит он себя просто, но в манерах нет ни элегантности, ни изысканности. Великий герцог Гессенский танцует с увлечением. Я встречаю некоторых добрых знакомых - князя Александра Оболенского, Михаила Корфа и Эндена, друга по Ливадии, с которым мы вспоминаем наше пребывание в Крыму и нашего дорогого покойного императора.

На этом балу нововведение: несмотря на то что церемониймейстеры в мундирных фраках, они имеют при себе обычные жезлы - по-видимому, на последнем празднике был такой беспорядок, что сочли полезным, чтобы они появились при присвоенных им эмблемах. Перед самым началом мазурки их усилия растянуть grand rond вызвали столько шума и крика, что мы с Энденом перепугались и прервали наш разговор в дверях на другом конце зала, чтобы посмотреть, не случилось ли чего.

Около 12 1/2 часов идут ужинать в Николаевский зал, убранный на этот раз не пальмами, как на двух первых балах, а лавровыми и апельсиновыми деревьями. Эти подстриженные деревца менее гибки и менее красивы. Я сажусь около Эндена и Розенбаха. Влангали садится слева от меня. Ужин скверный. Блюда тяжелые и плохо приготовленные. После ужина танцы возобновляются.

Всех смешит один молодой артиллерист, выделывающий в мазурке всевозможные па с уморительной к тому же жестикуляцией. Государь отмечает эту манеру танцевать и обращает на нее внимание государыни, которая с трудом удерживается от смеха. Графиня Богарне, тем не менее, приглашает танцора, хотя с ним не знакома. В высшей степени польщенный, несчастный артиллерист делает великолепнейшие прыжки и старается проделывать это как можно ближе к дверям малахитовой залы, где находятся высочайшие особы; общая веселость достигает крайних пределов, и безумно хохочущий великий князь Владимир вынужден уйти в соседнюю комнату. Идут справиться, кто этот танцующий офицер? Оказывается, что это Гире, дальний родственник моего министра!

Г-жа Нарышкина, урожденная Чичерина, приглашает самым странным образом на свой бал: то мужа без жены, то дочь без матери и т.п. Людям, которых она не приглашает, она говорит, что намерена созвать только цвет и сливки общества, одним словом, дать чистенький бал. Мой министр, которого она приглашает очень настоятельно, но одного, без г-жи Гире, отказывается под каким-нибудь предлогом. Но, несмотря на то что она исключила великого князя Владимира и его супругу, прокричав везде, что не желает видеть у себя ни этого "обжору", ни его жену, великую княгиню Марию Павловну, которой она не симпатизирует и которая "недостаточно с ней любезна", Их Величества и Их Высочества принимают, по-видимому, приглашение и примиряются с беспримерной дерзостью по отношению к младшему брату монарха. Последний смеется, говоря о своем исключении, но всем это кажется совершенно недопустимым. Ко двору великого князя Сергея г-жа Нарышкина, напротив, проявляет живейшие симпатии; она называет его "своим двором", что не мешает ей оставить без приглашения как обер-гофмейстерину княгиню Голицыну-Борейшу, так даже и фрейлину Козлянинову, приглашения для которой великая княгиня решается у нее просить.

Бал кончается около 3 часов, и я с удовольствием возвращаюсь домой.