Дневник Владимира Ламсдорфа - 42

Понедельник, 26 января

В пакете возвращенных государем дел находится перлюстрированная телеграмма Бисмарка по поводу сообщенного г-жой Флуранс; Его Величество на ней пишет: "Странно, что ничего не знают об этом ни Моренгейм, ни Лабуле".

Спрашиваю себя, не был ли наш монарх к этому до некоторой степени подготовлен. Мне кажется, он должен быть удивлен главным образом смелостью поступка французского военного министра.

Министр и мой Ола говорили мне о перлюстрированной телеграмме Мориера, якобы неправильно передавшего слова государя; я этому почти возрадовался - вот средство показать Его Величеству, насколько трудно достигнуть того, чтобы быть хорошо понятым дипломатами, и нельзя возлагать на министра всю ответственность за неточности их донесений.

Но, отыскав бумагу, вижу, что Гире и мой дорогой друг ошиблись - это телеграмма от Солсбери и передает сообщение Педжета из Вены. Император Франц Иосиф сказал последнему, что считает князя Мингрельского "антирусским"; наш государь поставил против этих слов знаки. Далее Педжет телеграфирует: "Мое впечатление, подтверждаемое и мнением других, что Австро-Венгрия не отнесется к продвижению русских на болгарскую территорию только как к casus belli и что Германия предоставила России в этой провинции свободу действий с условием, чтобы та осталась нейтральной в случае войны между Германией и Францией и чтобы она не нападала ни на какую австро-венгерскую провинцию".

Государь на этом пишет: "Если подобный слух дойдет до наших газет, это будет фатальным, и ему все поверят".

Поднявшись около 11 часов к министру, я указываю ему на ошибку и обращаю его внимание на смысл императорских помет, который совершенно разный, потому что вышеприведенная оценка относится к г-ну Педжету. Гире озабочен. Вчера на балу ни государь, ни государыня ничего не сказали ни ему, ни г-же Гире по поводу предполагаемого у него раута. По словам княгини Кочубей, она в разговоре с государыней зондировала почву, но, хотя вопрос и решен в принципе, Ее Величество пожелала переговорить по этому поводу с государем. Министр думает, что государь не решится поехать к нему из боязни не угодить Каткову; ему кажется также, что он замечает некоторое недружелюбие со стороны великих князей, которые могли оказать влияние на своего августейшего брата. Гире говорит, что жена его должна теперь чувствовать, что сделала глупость, затевая весь этот праздник, но, желая выдержать характер, она не отступает от своего плана. Я возмущен глупостями, которые читаю в "Гражданине". Вслед за самой низкой лестью по адресу государя Мещерский, описывая последний бал в концертной зале, делает самые нелепые замечания по адресу министра. Забавно, что он заканчивает свою глупую статью утверждением: министр иностранных дел уже не играет большой роли в России, потому что политикой руководит сам государь. Катков в своей газете в тот же день констатирует слабость и нелепость нашей политики. Надо признать, что органы нашей привилегированной прессы льстят Его Величеству не вполне искусно.

Завтракая со своим Олой, я говорю о дворе. Говорю, что министр ухудшает свое положение излишней деликатностью и скромностью. Ему следовало бы однажды откровенно высказать государю, что он нисколько не дорожит своим местом; впрочем, он ведь так говорил при своем назначении, что если останется на своем посту, то только потому, что не считает себя вправе дезертировать и не гонится за своим личным престижем. Когда-то в России министр пользовался поддержкой монарха. Теперь считают, что угождают Его Величеству, нападая на Гирса и на дипломатию, а государь со своей стороны делает все, чтобы дискредитировать последнюю.

Около 4 часов приходит Зиновьев и заявляет нам, что только что вернувшийся из Государственного совета министр вызвал там большую сенсацию - он приостановил решение по ограничению гласного судопроизводства, высказав соображения по этому поводу, развитые в переданной ему перед самым заседанием профессором Мартенсом записке, в которой доказывалось, что с изменением судопроизводства наши договоры о выдаче преступников утратят характер обязательности. Большая часть присутствующих, противников реформы, бросаются к министру, приветствуя его и выражая ему свою благодарность; некоторые, в том числе и старый граф Пален, бывший министр юстиции, говорят ему, что он спас Россию. Набоков замечает, что было бы очень жаль, если бы такой важный вопрос получил разрешение при столь резких разногласиях, и хочет воспользоваться отсрочкой, вызванной затронутым Гирсом вопросом, чтобы внести на обсуждение Государственного совета проект реформы, который мог бы устранить разногласия. Председатель Совета, великий князь Михаил, с согласия министра юстиции Манассеина, делает распоряжение передать все это дело для нового рассмотрения департаментами Государственного совета. Почти все торжествуют, когда к концу заседания приезжает Победоносцев. Узнав о результатах, тот приходит в ярость, рвет, говорят, на себе остатки волос и, по-видимому, готов поносить бедного Мартенса, труд которого повлек за собой весь этот инцидент. Я говорю Зиновьеву, что сам факт этот, и особенно вызванное им по адресу министра шумное одобрение со стороны его коллег, меня немного тревожат, так как государь, конечно, не будет этим доволен.

Телеграммы из-за границы, недавняя от Бутенева из Лондона и сообщения Катакази из Парижа опять отмечают движение среди нигилистов и эмигрантов-анархистов, которые говорят о предстоящем в ближайшее время покушении на жизнь государя. В городе было много арестов, особенно среди военной молодежи. Наши ценные бумаги продолжают падать, и причина этого лежит не только в слухах о войне. Передвижения войск, на которые нам со всех сторон тайно указывают, конечно, не могут действовать успокоительно, но, кроме того, говорят о заговоре нескольких банкиров за границей и Зака здесь, решивших играть на понижение курса наших ценных бумаг, чтобы навредить Вышнеградскому, на которого они злы.