Дневник Владимира Ламсдорфа - 28

Суббота, 10 января

Выходя из канцелярии около 10 1/2 часов, узнаю, что получена масса телеграмм, из которых пять уже расшифрованы. Моренгейм сообщает, что Флуранс приезжал, очень обеспокоенный и указывал ему на более или менее неоспоримые симптомы агрессивных намерений Германии, которая собирается обратиться к Франции с требованием разоружения и готовится к войне весной. Он якобы спрашивал у нашего посла, может ли Франция рассчитывать на моральную поддержку императорского правительства. Мне кажется странным, что Лабуле не был об этом осведомлен. Уж не скрываются ли за этим Моренгейм и Катакази. Поднявшись к министру, я предлагаю ему немедленно и полностью передать эту телеграмму в Берлин и запросить графа Шувалова. Гире одобряет эту мысль и дает свое согласие. Моренгейма можно пока оставить без ответа, а для успокоения государя сказать ему, что полученные из Франции сведения будут проверены нашим послом в Берлине.

К несчастью, Нелидов тоже начинает немного путаться. Он говорит о программе Цанкова, будто бы за регентством нет никакой партии, а пересмотра конституции следует требовать до выбора князя. Таким образом, он отступает от нашей программы, стремящейся прежде и больше всего к упразднению нынешнего регентства и установлению в Болгарии законной власти, с которой мы могли бы иметь сношения. Вторая телеграмма Нелидова передает: Шакир заявил, что мы берем назад кандидатуру князя Мингрельского, отчего Порта, как и Болгария, почувствовала удовлетворение, а это могло бы стать прекрасной почвой для переговоров. Мы пишем всем нашим послам циркуляр, сообщая им нашу вчерашнюю телеграмму Нелидову относительно кандидатуры мингрельца.

Я предлагаю министру пригласить к себе до предстоящего во вторник доклада Мещерского и потребовать у него объяснения по поводу непристойной статьи в "Гражданине", на которую ему указывал Швейниц. Это прежде всего отвечало бы желанию государя и дало бы возможность Гирсу иначе говорить с Его Величеством. Но министру слишком противно иметь дело с отвратительным редактором "Гражданина". Мы, во всяком случае, подпишемся на этот листок, чтобы иметь возможность следить за его стряпней.

Гире рассказывает, что, отправившись вчера говорить с генералом Ванновским по поводу просьбы Груева, о которой ему вчера сообщил государь, он еще раз имел случай оценить глупость нашего военного министра; при этом он основывался не на том, что последний согласился на просьбу болгарского офицера, которую он лично нашел невыполнимой, а на высказанных им своих политических планах. Ванновский находит, что мы должны воспользоваться теперешними обстоятельствами и броситься на Австрию, "которую мы бы славно раскатали"; мнение свое он основывает на заявлении Бисмарка, что мы (то есть Россия и Австрия) должны сами столковаться по вопросу о господстве над балканскими государствами. Он уверяет, что говорил об этом с государем, который якобы ему возразил: "Да, но немцы нас в Вену не пустят", на что военный министр будто бы заметил: "Я имею в виду не Вену, а Карпаты; нам взять Галицию, а там я проложу границу".

Гире замечает ему, что это было бы довольно рискованным, ведь между Германией и Австрией существует оборонительное соглашение, но нам неизвестен точный смысл его статей. Гире спрашивает наконец, что явилось бы поводом к этой войне; на это генерал Ванновский как всегда отвечает: "А это дело дипломатии". Мне это напомнило, как во время афганских осложнений г-жа Ванновская выразила желание, чтобы все кончилось мирно, а генерал ей ответил: "А что, вы разве не хотите быть графиней?". Хорош государственный деятель! Гире правильно замечает, что хочется просто бежать.

Около 4 часов приходят барон Жомини и Влангали. Барон тоже полагает, что сообщения из Парижа являются измышлениями барона Моренгейма, объясняющимися отчасти тоном нашей прессы и особенно Каткова, с которым он поддерживает сношения. Новичок Флуранс, вероятно, поддался влиянию нашего посла, а возможно, что и хотел воспользоваться этим обстоятельством, чтобы прозондировать почву относительно наших намерений, особенно после новогодних поощрений Лабуле со стороны самого государя.

Влангали обедал вчера у княгини Барятинской с графом Александром Адлербергом, который рассказывал им о канцлере и между прочим о том, как тот в бытность свою в Штуттгарте заказывал своему повару великолепные меню для ряда обедов, которых не давал, а затем "по рассеянности" вкладывал эти меню в пакет, посылавшийся канцлером графу Нессельроде, чтобы тот думал, что он живет широко.

Уйдя писать в свой второй кабинет, получаю пакет возвращенных государем бумаг. На телеграмме Нелидова, в которой сообщается, что, по мнению Цанкова, пересмотр конституции не может быть достигнут ни путем оккупации Болгарии и назначения российского комиссара, ни во время нескольких месяцев безвластия, потому что обе комбинации невыполнимы, и поэтому он хочет включить в свою программу пункт, гласящий, что, выбирая князя, собрание декретирует и необходимость в будущем пересмотреть конституцию, государь помечает: "По-моему, это справедливо". На второй телеграмме Нелидова по поводу неверных сообщений Шакира относительно кандидатуры князя Мингрельского Его Величество делает следующую помету: "Именно чего я боялся, так и случилось. Нелидов сбит с толку". На пресловутой телеграмме Моренгейма около заключительной ее части "До меня дошел слух, что французское правительство очень бы желало знать, может ли оно рассчитывать на какую-либо моральную поддержку со стороны императорского правительства (в случае получения из Берлина требования о разоружении), государь пишет: "Конечно, да".

"Вот так путаница", - говорю я себе. Мы только что просили моральной и весьма деятельной поддержки императора Вильгельма в целях воспрепятствования возвращению к власти Баттенберга, в деле успешного проведения нашей программы в Константинополе и разрешения болгарского кризиса. Граф Шувалов нам доносит, что старый император оказал ему наилучший прием, что везущий его ответ фельдъегерь находится уже на пути в Петербург, а мы тем временем обещаем Франции нашу поддержку против Германии, потому что до барона Моренгейма дошел слух, что первая очень бы желала знать, что может на таковую рассчитывать. Извольте вести политику при такой последовательности в высших сферах.

Около 11 часов Ола возвращается с обеда у Толстых-Щербатовых. Пресловутые пометы нашего августейшего дурня производят и на него сильное впечатление. Мы можем их объяснить только неблагоприятным для Гирса настроением и желанием показать ему, что наступает эра политики, противоположной той, которую он всегда рекомендовал.