Письмо 5
МОИ РОДИТЕЛИ
ОТЕЦ
Дорогой Миша! Знай: нет ближе и дороже людей на свете, чем родители. Когда я после похорон отца в 1993 году приехала в Рославль, я вдруг поняла, что у меня нет больше родительского дома. И на меня навалилась такая безмерная тоска, и я ощутила такое одиночество и душевное сиротство, что на какое-то время дальнейшая жизнь мне показалась бессмысленной.
Забыть родителей невозможно. В своём сердце я постоянно ощущаю их присутствие, мне кажется, что они живут рядом со мной. Я вижу их лица, очертания фигур походку, слышу их голоса... я мысленно обращаюсь к ним за советом, прошу их помощи, и я просыпаюсь счастливой, когда они приходят ко мне во сне...
Сегодня расскажу тебе о своём отце, твоём прадеде.
Как-то я, однажды приехав в Пятовск, в беседе спросила у отца:
– Папа, какое качество в человеке ты считаешь главным?
– Совесть, – ответил он не задумываясь.
Именно вот так, по совести, прожил свою жизнь мой отец.
... Когда я смотрю на фотографии 1939 года, когда ему было всего лишь 37 лет, через призму времени я вижу живого отца, широкоплечего, белолицего, кареглазого, с густыми чёрными бровями, со щербинкой в передних зубах его улыбающегося рта, смеющегося, подбрасывающего вверх Валика... Его очень любили в нашем селе и называли только Петровичем.
Я помню, когда мне было лет семь-шесть, мать посылала меня в кузницу отнести папе обед. Она завязывала в узелок горшочек с едой, стакан, ложку и бутылку с чаем. И вот я иду улицей, путь кажется длинным, а ноша тяжёлой... Прихожу, останавливаюсь у порога кузницы и боюсь переступить его. А там зияет огнедышащая пасть горна, раздуваемого кожаными мехами, в которую отец бросает металл... сейчас он раскалится, станет белым, отец выхватит его клещами и бросит на наковальню!
И вот уже в один миг в чёрных руках его – металлический стержень – и рассыпался дробью молоток на наковальне! Молотобоец Кузьма Новиков хватает огромный молот и бьёт из-за плеча со всего размаху по тому месту, к которому прикоснётся отец своим молотком. Идёт ковка! Сыплются горячие искры, белый металл краснеет и принимает другую форму, и отец, пританцовывая, разливая серебряный звон по наковальне, играя и наслаждаясь работой, на глазах творит чудо.
«Ну и работает, сукин сын», – слышится в гомоне толпы заказчиков. А заготовка через несколько минут опускается в кадку с водой, вода бурлит, шипит, и опять отец выхватывает клещами своё изделие и бросает в огонь. Работа продолжается!
А я всё стою и жду, обед остывает, начинаю хныкать... но папа меня не замечает. Некогда!
«А, Манька обед принесла, ну, давай его сюда», – скажет он застенчиво, когда закончит работу...
... Как я хорошо помню довоенные застолья в нашем доме! Отец никогда не был пьющим человеком, но обожал компанию, особенно по праздникам, когда можно было отойти от повседневных дел и отвести душу. Как правило, к Рождеству или к Пасхе резали поросёнка, «пудов на шесть», как любил преувеличивать отец. И всегда почему-то к нам приходили папины друзья, когда пахло свежатинкой.
«Собираешь всяких пьяниц, – как наяву слышу голос мамы, – съедят поросёнка, а мне год надо кормить семью...».
Отец молчит. Он знает, что мама права, но ничего не может сделать с этим, он не звал, не приглашал своих друзей, но они придут.
И вот они вваливаются с мороза, отряхивают от снега обувь, ставят на стол бутылки...
Мама подаёт на стол сало, яичницу, квашеную капусту, картошку...
Сидят, выпивают, толкуют «за жизнь», колхоз, «получку» на трудодни, тихо озираясь, что-то шепчут о Москве, правительстве... Чарка за чаркой, мужики хмелеют, и кто-то вдруг скажет: «Петрович, запевай!»
И взлетает папин красивый и мягкий тенор: «Распрягайте, хлопцы, коней...».
Мне не забыть этого импровизированного застольного пения! Вслед за голосом папы по очереди вступают густые, зычные голоса мужчин, а затем к хору невзначай присоединяется звенящий, как натянутая струна, голос мамы... он трепещет где-то там, высоко, витает над мужскими голосами, переливается, ликует и уводит моё детское воображение то в «зэлэный гай», что «пiд горою», то на Муромскую дорожку, где «стояли три сосны», то в степь, где «умирал ямщик...».
Но особенно волновала меня любимая песня отца, пришедшая к нам из Малороссии и певшаяся на стародубском диалекте:
Копав, копав крыныченьку
неделечку, две,
любив, кохав дивчиноньку
не людям – собе...
Ой, жаль, жаль!
Непомалу любив дивчину смалу,
любив дивчину смалу,
любив, да не взяв.
Ой, жаль, жаль!.. и т.д.
Любимая и моя эта песня!
Пели долго, вдохновенно. И вот теперь я думаю: кто наделил этих убитых работой деревенских мужиков даром излить через песню свою душу, выплеснуть печаль, любовь, надежду...
Всё-таки прекрасен и талантлив русский народ! И пример этому – наш отец. Он работал не покладая рук. Кузнец-самоучка, он во всё проник и всё умел: расчистить копыто лошади, сделать подкову, «вухнали» (гвозди для копыт) и подковать самую строптивую кобылу; он прекрасно делал плужки, и никто лучше его не мог посадить лемех; сотнями зубил серпы и делал «цапки» (тяпки), ножи, ручки к дверям, топоры! Он чинил замки, часы, мог отковать вал для машины и повозки, сделать обручи для колёс... около его кузницы стояли десятками на ремонт веялки, косилки, молотилки, жатки – нехитрые механизмы, когда комбайны были ещё редкостью и крестьяне обходились этими орудиями труда.
Ему везли «работу» из окрестных деревень, бабы несли серпы, лопаты, ножи – наточить, назубить, привести в рабочее состояние. И папа все просьбы исполнял...
Но каким он был бескорыстным! Совестливым и безотказным!
Сделает, к примеру, нож...
– Сколько табе, Пятрович, за работу?
– Да нехай... (это значит – бесплатно).
– Нельзя... Вот табе десяток яец (яиц)!
А бывало и «пяток яец», и «руб».
Мать пилила его: «Работаешь бесплатно... там, где надо пять рублей взять, ты оцениваешь свою работу в рубль...».
Папа никогда не мог, работая за «трудодни» («палочки»), приписать, схитрить, оценить достойно свой труд. Там, где надо было поставить в ведомость два трудодня, он поставит один или 0,75 трудодня. К отчётному году у рядовой колхозной бабы было 500 трудодней, а у папы, редкого специалиста, – 400. Вот таким порядочным он был во всех делах, больших и малых.
Окружающий его мир отец видел в розовом цвете. У него не было плохих людей.
«Этот?.. Хороший человек!» «На Барлычах живут замечательные люди!» «Василь... никогда не сделает подлости...». И редко когда скажет: «Бессовестный. Собака!» Это приговор. Но и «бессовестному» не откажет, не выставит за дверь, не нагрубит, а просто промолчит или уйдёт, тоже молча.
Наш папа обладал прекрасным даром речи. Он грамотно и вдохновенно произносил тосты, философствовал, рассказывал о своей жизни и прошлых временах... он был любознателен: читал газету, слушал новости по радио и телевидению, мог пересказать спектакль, фильм; привёз из Барановичей книги по медицине, пчеловодству, любил красивые вещи и за последние копейки их покупал: репродукции с картин, красивую посуду, часы... например, из Германии он привёз не тряпки, как другие, а часы с боем и слесарный инструмент... Сестра рассказывала, что до войны он купил в Москве альбом «Грузино-Кавказская дорога», обои и др. вещи.
Папа по-своему понимал жизнь. Он ценил в человеке ум, достоинство, честность и образование, гордился своими детьми, которые отлично учились и получали дипломы. Как-то я получила письмо от него, где он писал: «Я польщён вашими успехами в деле подвига научных основ».
Вот к какому высокому стилю выражения мысли стремился наш отец! Были и смешные моменты на этот счёт. Получаю в институте посылку, на бланке пометка: «Уценённая пять рублей».
Папа никогда не наказывал нас, детей. Не кричал, не поучал, но его молчание было хуже «ремня». В свой адрес я часто слышала от мамы: «Подожди же, змея, всё батьке расскажу про твои проделки». Она и рассказывала, и взывала к крутым мерам, а папа молчал. Один раз, помню, по требованию мамы папа запер на ночь Валика в сарае за то, что Валик, бросая на крышу школы бураки, попал в окно и разбил его. Дома об этом стало известно от Трусева Г. В., директора школы... Когда Валика закрыли, мы, дети, все замерли от ужаса такого небывалого наказания, заплакали, я стала вопить... Родители не выдержали, и провинившийся был освобождён досрочно.
Мама всегда воспитывала в нас уважение к отцу, кормила завтраком его первым и нам говорила: «Подождите, подождите, батька идёт на работу, а вы успеете...».
Он приходил с работы очень уставшим, но понимала это только одна мать: нагреет таз воды, сама помоет до локтя ему руки, шею, подаст полотенце... и только потом ужин – всегда свежий суп и чай. Папа любил сладкое: мёд, чай, сладкое вино, ликёр. Мама старалась угодить его вкусу, ценила в нём кормильца и жалела его.
Я всегда обожала отца... этого неисправимого романтика и мечтателя. Я прощала ему его рассеянность, забывчивость, неаккуратность. Я любила его слушать, училась у него порядочности и всегда перед ним испытывала чувство долга.
Когда умерла мама, несмотря на свою занятость, я часто ездила к нему, привозила продукты, обстирывала, убирала в хате... а когда заболел открытой формой туберкулёза в 1986 году, я поместила его в Рославльский тубдиспансер, где он лечился 8 месяцев, а потом жил у меня до весны.
Последние годы папа жил с Прокоповной, соседкой-вдовой, которую уважал, но вот «по части кулинарии она слабовата», говорил, огорчаясь.
Я счастлива от мысли, что последний месяц ухаживала за ним, слышала его последний вздох и закрыла ему глаза. Я горжусь им, своим незабываемым и святым отцом, и оплакиваю его...
Я часто вижу его во сне – тихого, светлого, доброго. Он молчит, посидит и уйдёт. А я волнуюсь: не накормила, не спросила, не оставила у себя...
И просыпаюсь...
Я думаю, у папы за его высокий моральный дух был свой ангел-хранитель. Папа трижды призывался в армию (1923 г., 1939 г., 1943-45 гг.) и возвращался домой. Он прошёл через бойню в Отечественной войне, но не был разбомблен, как его сослуживцы; не попал под пули на Белорусском фронте; не отравился немецким спиртом, как его 18 умерших от этого товарищей; не умер от тифа, когда с температурой +42 его везли в каталке в морг; не утонул, когда провалился с лошадью в речку и, ухватившись за клочок примёрзшего сена, выполз на берег и спас лошадь...
Дал Господь дожить ему почти до 91 года и излучать свет своей доброй души на всех нас...
Свободное копирование
