Глава десятая. Переезд из Восточной Сибири в Западную.
Прощание с тюрьмою. -- Лагуны Селенги. -- Байкал. -- Буря. -- Кн. В. М. Шаховская. -- Сообщение. -- Население. -- Исправник. -- Трудолюбие. -- Смышленость. -- Промышленность. -- Опрятность. -- С. Г. Краснокутский. -- Н. С. Бобрищев-Пушкин. -- А. Н. Муравьев. -- Верещагин. -- Ф. М. Башмаков. -- Горский. -- Фирстова деревня. -- Гр. Мошинский. -- Кн. Сангушко. -- Крижановский. -- Старый знакомец.
В ильин день 1832 года простился я с товарищами и с тюрьмою: охотно с тюрьмою, но грустно с оставшимися товарищами. Душевно уважал их и теперь, вспоминая, уважаю и люблю их. Со многими ли из них опять увижусь? Все ли дождутся своего освобождения? Много воспоминаний и много испытаний породнили меня с ними! Не менее грустно было мне проститься с нашими дамами: они с полным самоотвержением делали все для облегчения нашего состояния, а сами терпели гораздо больше нас; и с ними желал я опять увидеться, но где? когда? Ответа не было. У тюремных ворот стояли две тройки, при них унтер-офицер и рядовой, мои проводники. Почтенный комендант Лепарский приказал позвать меня в особенную караульную комнату, где простился со мною и простосердечно сказал мне, что жалеет, что не прежде был знаком со мною на воле. Я просил его беречь моих товарищей, как он поступал до того времени. Когда спустился по ступеням караульни, то еще раз увидел товарищей, стоявших под сводом ворот, и голосом, движением рук, выражением лиц еще раз простились.
Я ехал с М. Н. Глебовым до Верхнеудинска, там я расстался с ним; он был поселен недалеко от этого города в селении Кабанках, где он прожил девятнадцать лет; сначала вел мелочную продажу в лавочке, потом скучал и все жаждал и скучал и умер в 1851 году. Я без отдыха не скакал, а летел, как птица из клетки; чудные берега Селенги мелькнули пред глазами, дни и ночи ясные освещали все предметы где яркими, где бледными красками, но душа попеременно была то в Иркутске у жены и сына, то у товарищей в оставленной мною тюрьме. Не доехав до Посольского монастыря, где главная пристань судов, велел я по совету проводников своротить по берегу Селенги к другой пристани -- Чертовкиной, откуда большие рыбацкие суда, отправляющиеся в Иркутск, чрез устье Селенги входят в Байкал, Лишь только приблизились к селению Чертовнику, как увидели в версте оттуда плывущий баркас; у пристани не застали других судов, и оставалось одно средство -- догнать отплывшее судно. Пошел, ямщик, пошел! Неслись мы лихо по деревне, как вдруг услышал пронзительный крик, повторявшийся несколько раз отрывисто. Я оглянулся -- увидел человека, бегущего за моею повозкою, махающего рукою, и как он упал, выбившись из сил. Я воротился, поднял его и узнал в нем, в крестьянской одежде, моего петровского конвойного солдата Визгунова, георгиевского кавалера, который за год перед тем вышел в отставку и просил меня усердно взять его с собою. "Сам, брат, не знаю, куда еду, и места нет тебе, любезный друг; но когда устроюсь на поселении, охотно приму тебя, ты в Иркутске узнаешь, где я буду поселен". Между тем он не нуждался, пользовался хорошим здоровьем, выгодным местом у селенгинских рыбаков и перевозчиков, своих земляков. Откуда же эта привязанность? я не давал ему ни копейки, узнал он меня, когда во время болезни жены моей он был бессменным моим стражем; быть может, заслуженный воин дорожил ласковым словом и хлебом-солью. Как часто грешим мы против людей, упрекая их в неблагодарности и выставляя им в примере привязанность собаки, кошки и коня; но если бы мы берегли людей, как многие страстно берегут и холят собак и коней, то, право, люди были бы привязаннее, вернее, лучше и полезнее для всех.
Далее поскакали по берегу реки целиком чрез поля и луга. Чрез полчаса поравнялись с плывущим баркасом; из всей силы кричал я судовщикам: "Остановитесь! Возьмите нас с собой!" -- "А дашь ли 25 рублей?" -- "Охотно!"-- "А 30 рублей?" -- "Изволь!" -- "А 35 рублей?" -- "Хорошо!" -- "А 40 рублей?" -- "Дам. Живее лодку!" И два рыбака спустились с баркаса в небольшую лодку и причалили к берегу. С проводниками моими мы быстро пересели, был у меня только чемодан, салфетка с хлебом и с бутылкою чудного вина от Е. И. Трубецкой на дорогу. Я не имел времени запастись провиантом на случай противного ветра; к тому же ветер дул попутный, с ним можно было переплыть Байкал в пять часов. По Селенге баркас плыл с помощью бечевой, которую медленно влачили три человека, с кормчим было всего шесть человек. Поперек баркаса, во всю ширину его, стоял тарантас с поднятыми оглоблями, в нем заметил я седую голову и военную шинель. Маленькая лодка, быстро перерезывая прозрачную воду Селенги, догнала судно. Взобравшись туда, поклонился старику попутчику, приказал унтер-офицеру заплатить все деньги кормчему и просил сего последнего употребить все усилия, чтобы сегодня переплыть Байкал, и что я готов в таком случае щедро наградить его работников. Эти байкальские моряки, проводившие всю жизнь на озере, возившиеся с рыбою, были медленнее водоземных, не знали, что значит спешить и торопиться, -- были хладнокровны и равнодушны ко всему, кроме живота своего. Было три часа пополудни, до устья Селенги оставалось плыть верст шестнадцать, они располагали прикрепить бечевую к дереву, чтобы отобедать на судне. "Успеем, -- говорили они, -- ветер попутный, завтра рано перелетим, лишь бы благополучно выбраться из Селенги, изливающейся в Байкал многими рукавами, затрудняющими плавание по множеству мелей и шхер". Баркас остановился у самого берега; я уговорил моих проводников выйти на берег и тянуть бечевую, пока перевозчики отобедают и отдохнут. Молодцы солдаты, перекусив хлеба, тотчас последовали за мною; втроем потянули, и шаг за шагом все подвигались вперед. Соскочив с баркаса на берег, я повредил себе ногу в самом сгибе у пятки, вероятно оступился; но с каждым шагом было все больнее и больнее; до того ли мне было, когда я знал, что жена моя, без вести обо мне, верно, в сильном беспокойстве проводит каждую минуту разлуки, продолжавшейся многими днями долее определенного срока! Я тянул за бечевую до вечерней зари. Крепко устал, а перевозчики собирались прикрепить бечевую к берегу и поужинать. Кормчий божился, что вечером опасно выбираться в море по извилистым рукавам реки, что с утреннею зарею в час времени выплывем из Селенги, а там натянем парус. Для меня вечер казался светлым, луна в первой четверти довольно светила; но я был с ушибленной ногою. Попутчики-солдаты были утомлены, несведущи с плаванием, незнакомы с местностью, и мы должны были покориться воле кормчего. Я завернулся в шинель, лег на палубе, слышал, как попутчик в тарантасе расспрашивал обо мне моих проводников, и скоро уснул.
Свободное копирование
