Круглый год уже прожили в новой тюрьме, когда должен был расстаться с женою по случаю приближения родов. Она наняла другую квартиру, дом отставного чиновника Занадворова, где жила Трубецкая, пока ей строили собственный дом. Все наши дамы, кроме жены моей, имели собственные дома, и все, кроме Юшневском, Фонвизиной и Нарышкиной, имели детей. Тоскливо и грустно было нам расставаться. За неделю до разрешения жены от бремени мне позволено было оставаться при ней; на квартире находился при мне часовой, который сменялся чрез сутки и провожал меня, как нянька, когда из квартиры выходил я на работу и на мельницу. 5 сентября родился второй сын мои Кондратий; с любовью принял сына на руки; впоследствии очень часто, когда родились еще три сына и дочь, терзала меня грустная мысль о будущности их. С того времени я дал себе слово употребить все старание, чтобы самому воспитать детей и указать путь, по коему человек, независимо от гражданских отношений, мог быть счастливым и полезным во всяком сословии и во всяком месте. Добрейшая жена моя уже по рождении первого сына доказала, что вполне умела быть вместе и матерью, и кормилицею, и нянькою; она одна выполняла три должности, как водится в народе у самых бедных людей, но и у них есть и бабушки, и тетушки, и сестрицы, но у нее их не было в Петровском. Лишь только мать поправилась силами, то осталась одна; я должен был возвратиться в тюрьму, откуда только дважды в неделю имел позволение навещать ее на несколько часов. Это время было тягостно. Хотя в Петровской тюрьме каждый из нас имел особенную свою келью и больше простора и покоя, чем в Чите, хотя артель и здесь была общая и по-прежнему старались все обеспечивать нужды всех, -- однако по разъединении нашего помещения, позволившего каждому отделиться или избрать для себя тесный круг по сердцу и уму, исчезла та идеальность, которая одушевляла всех в тесном общем остроге читинском. Годы, здоровье, расстроившееся с продолжительностью заточения, должны были содействовать к тому. На работу выходили уже не с хоровыми песнями, реже собирались в общий круг, составился десяток кружков по родству, по наклонности характера. Иной становился все задумчивее в одиночестве, чего в Чите случиться не могло. Самую деятельную жизнь из всех моих товарищей в петровской тюрьме вели Ф. Б. Вольф и А. З. Муравьев, первый из них был ученый, отличный доктор медицины, второй -- практический хирург; они в сопровождении караульного вестового могли во всякое время выходить из тюрьмы, чтобы помогать больным. Старик наш, комендант, лечился только у Вольфа, также много заводских чиновников и рабочих; приезжали также страждущие недугами из окрестных и дальних мест. Вольф справлялся с большою аптекою с помощью А. Ф. Фролова, который помогал растирать, толочь, варить и процеживать лекарства. Слава Вольфа распространилась далеко, и после каторжной работы увеличилась слава в Иркутске и под конец в Тобольске, где он скончался в 1854 году, оставив небольшой капитал, собранный самым бескорыстным постоянным трудом, своему бедному товарищу и помощнику А. Ф. Фролову.
А. З. Муравьев пускал кровь, выдергивал зубы, ставил вантузы или банки, перевязывал раны. Быв командиром Ахтырского гусарского полка, он, наверно, не думал сделаться фельдшером; находясь в отпуску за границею, он в университетах с жадностью слушал лекции хирургии и посещал клиники; на поселении он продолжал помогать больным, пока не имел несчастье переломить себе руку, после чего он хворал и скончался в 1845 году в селении Малой Разводной, близ Иркутска. Во всю бытность мою в Чите и в Петровском Заводе в продолжение шести лет мы не знали смерти в кругу наших товарищей в остроге и в тюрьме; обстоятельство довольно примечательное, если сообразить, что по принятым расчетам смертности из 75 человек ежегодно умирают двое; нас было 82 человека, и не все молодые люди, было несколько и по 60 лет от роду. Вероятно, к этому способствовала жизнь однообразная, пища умеренная, не сложная.
Свободное копирование
