Голгофа - 62

 7
 К исходу лета мы с сестрой по-настоящему подружились с местной детворой и чувствовали себя на новом месте жительства настоящими старожилами. Мама практически не занималась нами, и мы полностью были предоставлены сами себе и в полной мере пользовались свободой. 
 Мама была озабочена выполнением плана в связи с требованием треста «Новосибмаслосырпром» ежемесячно наращивать выпуск продукции, а для этого необходимо было молоко, которого катастрофически не хватало. С мастером - маслоделом и председателем сельсовета мама обходила дома жителей села, втроём они уговаривали хозяек добровольно сдавать молоко сверх установленного налога. Хозяйки, понимая, что неспроста их просят сдавать молоко, памятуя годы коллективизации, добровольно несли молоко на маслозавод. В результате такой «агитации» маслозавод выполнял повышенный в очередной раз план по выпуску продукции. Из треста приходило новое распоряжение об увеличении плана выпуска маслозаводом продукции. Маму замучила бессонница и головные боли, она исхудала и, наконец, не выдержав ежедневной нервотрёпки, написала в трест ругательное письмо. Ответа из треста не последовало, но вскоре в полдень на территорию маслозавода въехала ЭМКа: из машины вышли прокурор, следователь и с ними к нашему удивлению и радости – отец и старший брат Аркадий.
 Прокурор со следователем отправились в сопровождении мамы знакомиться с хозяйством маслозавода, а папа, посмеиваясь, принялся рассказывать, как им с Ариком случилось приехать на ЭМКе, да ещё вместе с такими важными особами.
- Ужинаем мы с Ариком, - рассказывал отец, - как вдруг стук в дверь. Открываю. Заходят двое. Спросили: «Здесь проживает гражданка Тарасова?». Я подтвердил, но сказал, что она в отъезде, и жду, что последует за этим вопросом. «Гости» представились: один из них оказался прокурором, другой – следователем по особо важным делам. Я их спросил, что означает столь представительный визит? «А означает», - ответил прокурор, что ваша жена оставила без присмотра маслозавод и уехала в город, домой и спросил: «Где она?». Ответил, что она там, где ей полагается быть – в Крутологово. В наш разговор вмешался следователь и, обращаясь к прокурору, заявил, что он знает Софью Александровну как ответственного руководителя и не по одной ревизии на маслозаводе. Пояснил, что по анонимным доносам «бдительных» граждан ему приходилось не один раз участвовать в проведении ревизии в составе комиссии. Не могла директор в разгар молочного сезона, летом, бросить завод и куда-то уехать, не такой она человек. Не стесняясь нас с Ариком, стал высказывать своё мнение по поводу решения обкома партии, поверившего очередному доносу директора треста, и командировавшего в Крутологово не кого-нибудь, а прокурора и следователя для ареста директора маслозавода, тем самым показательно для населения села на корню «задавить хищение продукции». Убедившись в отсутствии гражданки Тарасовой С.А. и после состоявшегося разговора, и, наверное, чтобы не испугать нашу маму неожиданным приездом представителей власти, прокурор предложил мне поехать вместе с ними. На два дня директор завода Кравцов, когда я ему рассказал о случившемся, направил меня в Крутологово, якобы, договориться о возможности прямой поставки продукции маслозавода в заводской детский сад. Арику удалось отпроситься на недельку из училища. Вот так по случаю мы с шиком и приехали к вам в гости.
 Вечером за ужином мама подробно рассказала нам, что и как проверяли на заводе прокурор со следователем. Они расспрашивали женщин-работниц о случаях кражи масла и сыра. Когда стали записывать показания мастера - сыровара в тетрадь, женщина расплакалась и заявила, что до такого позора никто не может из них дойти, все понимают, что масло и сыр на фронт отправляют для их мужей и сыновей. «Мы что у них воровать будем?! Что у нас совести нет?! А что касаемо нашего директора, - сказала она, – то не надо напраслину нести: с её заведованием мы план в два раза перевыполняем. Она вон по деревням мотается – упрашивает хозяек молоко до капельки сдавать на завод и её слушаются. Не то, что ваших дураков уполномоченных, которые только и умеют народ стращать. У нашего директора к народу свой подход, человеческий». 
Прокурор, однако, сверил по журналу учёта наличие продукции на складе. Следователь проверил отпускные ведомости не только за текущий квартал, но и за всё время работы на заводе нового директора. Убедившись, что на заводе сокрытия и воровства продукции не было, прокурор, собрав работниц в сыроварне, поблагодарил их за честную работу, угостившись молоком, ушёл на квартиру, пообещав вечером зайти к нам в гости.
- Ждите «дорогого» гостя, - и наказала мне. – Лёвка, смотри не сболтни чего лишнего. Насочиняешь – а мне потом расхлёбывай твою болтовню!
Старший брат влепил мне в лоб щелбан:
- Вспомни, как карбюратор в Маслянино нашёл?!
- Отстаньте, я теперь учёный, и про карбюратор и про грибы помню, - и почесал себе лоб – он зачесался от щелбана, но, наверное, больше при воспоминании о тех давнишних щелбанах. – Буду молчать и, вообще, вашего прокурора знать не хочу! 
Только мы поужинали, как в двери постучались, пришёл прокурор.
- Добрый вечер! – приветствовал он нас.
Мама пригласила прокурора за стол. Пили чай и, конечно разговор вился вокруг общенародной заботе – войне. Мама охотно рассказывала о возникающих трудностях сбора молока: приходится часть молока оставлять хозяйкам – у многих на руках малолетние дети. Говорила о примитивной, даже древней технологии маслоделанья и сыроварения. Рассказала, что лишь недавно удалось отдавать сыворотку и часть обрата на колхозную свиноферму, начальство не разрешало, объясняя свой запрет очень просто: «А вдруг вместо обрата молоко начнут вывозить с завода» - и эти продукты просто сливали в овраг. Сегодня за эти отходы от производства основной продукции колхоз обеспечивает маслозавод дровами. Да, ещё мама высказала своё удивление по поводу того, что запретили брать на работу немцев - переселенцев с Поволжья, а среди них и механики и маслоделы, и попросила прокурора как-то помочь. Может, ему самому разрешить использовать специалистов из переселенцев, если, конечно, у него имеются такие полномочия. Мама говорила и говорила, а прокурор слушал и помалкивал, но всё же высказался:
- Я думаю, что нет необходимости каких-то особых полномочий для того, чтобы разрешать вам принимать на работу специалистов, если они даже из переселенцев, а тем дуракам, что препятствовать будут, скажите – прокурор разрешил.
Дальше беседа потекла без жалоб на трудности в работе, на недостаток рабочих рук, на дураков уполномоченных. На то, что зима не за горами, а дров на зиму недостаточно заготовили. Говорили о детях, которых как-то надо вырастить, прокурор незаметно перевёл разговор об охоте на уток. Оказывается, он захватил с собой ружья и мечтает пострелять уток на наших озёрах. Мама посоветовала пригласить на охоту местного любителя такого развлечения – Михаила Торсон, завтра утром она обещала прислать его за прокурором и следователем. Прокурор собрался уходить, но решив выказать маме полное доверие, протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги:
- Софья Александровна, возьмите на память! – мама, развернув листок и вчитавшись в текст, побледнела. – Это как же, вы приехали меня арестовывать?! Это же ордер на арест!
- Да, - подтвердил прокурор. – Из докладной записки, поданной директором треста секретарю обкома партии, следовало, что вы злостный расхититель социалистической собственности, то есть масла и сыра, а если просто сказать – злостная воровка, настоящий враг народа. Мне ничего не оставалось, как самому во всём разобраться, так как следователь, которому было поручено это дело, был не согласен с обвинением и доказывал начальству, что докладная директора треста это лживый донос и цель директора одна – отстранить вас от должности. Наверное, директором маслозавода в тресте хотели видеть более покладистого человека, чем вы. Я разобрался во всём и доложу в обкоме партии, что в действительности кроется за этим доносом. Вот так-то, директор маслозавода, уважаемая Софья Александровна, - помолчал немного и продолжил. – Время сейчас сложное. В тресте, думаю, не успокоятся. Директора треста мне не свалить – номенклатура! Донос, если даже и ложный, рассматривается как сигнал. Так что вас будут и впредь потихоньку выживать. Думаю, такой удар вы выдержите. Мой совет, будьте очень осторожны и в работе и в общении с работницами.
Мама во время этой тирады прокурора сидела на лавке точно пришитая, не шелохнулась, только по её лицу пробегали гримасы то удивления, то гадливости – будто её мазали дерьмом. Прокурор замолчал и мама, наконец, выдохнула комок, застрявший в горле:
- Спасибо, не ожидала ничего подобного в свой адрес, - и на её глазах навернулись слёзы.
Прокурор подсел к столу:
- Софья Александровна, не огорчайтесь! Надо жить и работать!
Отец до этого молчавший, вмешался в разговор:
- Соня, помнишь, я говорил, что такая работа не для тебя, на такие места зарится всякая сволочь. Хотя бы на этот раз послушайся знающего человека, следуй его советам.
 После ухода прокурора в нашем доме долго горел свет: родители решали, как поступить. А мы, соскучившись по брату, забрались на полати и устроили возню: щекотали старшего брата, пытались связать его полотенцами. Арик вроде как сдавался, но, в конце концов, подмял нас под себя и привязал друг к другу полотенцами. Родители просили нас утихомириться. Отдышавшись от борьбы с нами, Арик принялся рассказывать нам военные истории, которые, якобы, совсем недавно случившиеся с солдатом Васей Тёркиным. Мы радовались тому, что Тёркин всегда побеждал врагов и из всяких переделок выходил целым и невредимым. Брат убедил нас в правдивости историй с Тёркиным очень веским аргументом: «Сам читал о Тёркине в газете!». Военные истории Тёркина Брату были интересны, так как он надеялся повоевать с фашистами, а вот нам с сестрой больше нравились сказки бабушки Гретхен. Мы вдруг вспомнили её, вспомнили сказку о волшебном горшочке. В нашем варианте, тут же сочинённом, горшочек одаривал нас конфетами, булочками, а сестра даже хотела извлечь из него для себя чулки, шарфик и к зимним холодам - варежки. Мы живо представили, как это происходило бы на самом деле, развеселились и до слёз смеялись. Родители шикали на нас и пообещали не то в шутку не то всерьёз, если мы не успокоимся, разогнать компанию, кого - на печку, кого – на лавку, а самого шумного – под кровать.
 Проснулся, в окна светило солнце. Дома никого не было. С улицы слышались удары топора. Слез с полатей и вышел на двор.
- Выспался?! – не то спросил, не то удивился отец. – Все при деле: мама на работе, Арик чуть свет ушёл с охотниками пострелять уток, Светлана хлопочет по дому. Позавтракай и приходи помогать мне – будешь укладывать дрова в поленницу. «Ничего себе укладывать! - подумал я, посматривая на гору поленьев. Что поделаешь – придётся потрудиться». Мы с отцом работали, а вот сестра даже ни к одному полену не прикоснулась: она изображала из себя хозяйку, занятую приготовлением обеда. Сходила за мамой на маслозавод – позвала её обедать и кормила нас обедом. Потом мыла посуду, но как только мы с отцом сложили дрова в поленницу, она объявилась во дворе:
- Пришла помогать складывать дрова.
- Светланка - сметанка, мы женщин не принимаем в мужскую компанию. Хитрая ты лиса! – обозвал сестру и она даже не обиделась.
- Подумать так ты мужчина?! Ты малявка и, вообще, Кощей - бессмертный! – огрызнулась сестра.
 Отец сидел на чурбаке, курил вонючий табак и посмеивался, слушая нашу перепалку. Возле дома залаяла собака: она прижилась у нас и считала наш дом своим, а меня – единственным её повелителем.
- Чего гавкаешь? – спросил я собаку, и она мне ответила помахиванием хвоста и тихим рычанием в сторону тропинки, на которой вскоре показались охотники. 
Арик важно выступал, демонстрируя нам четырёх уток, висящих в связке у него через плечо, ружье он нёс в руках. Прокурор и следователь тоже были не без добычи.
 - С добычей! – приветствовал охотников отец. – И что вы с утками делать будете по такой жаре? Далековато до Новосибирска от здешних мест - протухнут в дороге.
 - А мы отдадим уток работницам маслозавода, - нашёлся прокурор.
 Меня отправили на маслозавод с сообщением, что охота была удачной. Вскоре к нашему дому пришли две женщины и забрали уток. Ужинали мы жареной утятиной. Кроме того женщины принесли для прокурора «подорожники» - трёх зажаренных уток, упакованных в пергаментную бумагу.
Утром следующего дня прокурор и следователь уехали в город, а через два дня - отец с братом.