Голгофа - 25

 19
 Однажды, когда мы ужинали, к нам пришла Агафьюшка. За чашкой чая она рассказала - возвратясь домой после сбора целебных трав, очень удивилась, что её, как обычно, не встретила собака. Предчувствуя беду, подошла к дому. У порога лежала собака с разбитой головой.
Дверь в дом была открыта. Исчезли все продукты. Агафьюшка решила проверить своё хозяйство. Спустилась во двор и обнаружила, что часть кур и гусей пропала. Возле чурбака нашла отрубленные головы птиц. Тут же валялся и топор. Агафьюшка растерялась: такого за всю её долгую жизнь в их деревне не случалось. Прибравшись в доме, пошла звать соседей. Собрались женщины и начали припоминать: да, случалось в это лето, то у одной, то у другой, живность пропадала. Грешили на зверьё. Но чтобы так, да ещё пса убить, да продукты из дому забрать – это уже разбой. Вспомнили также, что деревенские собаки часто лаяли в сторону леса. Так и связалось у них всё в едино: разбой человек учинил, и они поспешили о такой беде сообщить в сельсовет.
 В посёлке начался переполох. Жители посёлка на сходе решили вора изловить и наказать по обычаю. Обычай был суров: исходили из того, что до властей далеко, и если к ним обращаться, то воровство не пресечь. И тогда поступали, как было заведено исстари: вора ловили и сталкивали его в яму, им же самим прилюдно выкопанную, и, как он не просил прощения, не прощали. Могилу поверх закрывали дёрном. На следующий год место, где захоронен вор, найти было невозможно. Да и не искал никто: ни власти (им спокойнее было от такого обычая), ни родственники вора – стыда не оберёшься. Вести о наказании вора быстро распространялись по сёлам и деревням и давали повод задуматься нечистым на руку людишкам.
Вот по этой причине в Сибири и замков на дверях не видывали, а только запоры от зверья делали. Приткнут дверь палкой – значит, хозяев нет дома. Двери всегда наружу открывались, и зверь в жилище войти не мог: зверь-то глупый, он наваливается на дверь, чтобы открыть её, он не приспособлен, чтобы дверь на себя тянуть.
 Власть от бесчинства, случившегося с Агафьюшкой, не смогла отмахнуться. Изловить вора поручили Степану-охотнику. Секретарь парторганизации съездил в район и привез в помощь Степану Гришку-чекиста с полномочиями милиционера. 
 Степан поставил на след своих собак, и уже через пару часов они привели мужиков к заброшенной в глухомани охотничьей избушке. Тропа к избушке заросла основательно: с самого начала войны никто в избушку не заглядывал. Однако опытный глаз Степана всё же разглядел след. Новый след, лукавый. Кто-то ходил не по тропе, а в стороне, петлял, уходил в сторону, и потом возвращался на тропу.
Степан подал знак Гришке, чтобы осторожен был, и стал красться к избушке. Шёл так, что ни одна веточка не хрустнула под ногами. Шаг охотника – скользящий, носком обуви раздвигающий травы, нащупывающий дорогу. Вскоре Степан увидел собак, они лежали рядышком, уши насторожены. Весь их вид говорил, что они ждут команды - значит, в избушке кто-то есть. Подав собакам знак, чтобы ждали, он подкрался к единственному окошку и заглянул внутрь. На лежанке возле маленькой печурки спал бородатый мужик, под рукой у него лежало ружьё-двустволка, на столе – недоеденная курица. Степан обошел избушку, подал знак Гришке, тот бесшумно приблизился. Степан, указал ему на окошко. Гришка заглянул в избушку - вытащил наган, встал наизготовку.
Степан осторожно проник в жилище, даже дверь не скрипнула, и травинкой пощекотал под носом у мужика. Тот чихнул и, не открывая глаз, отпустив ружьё, провел рукой, по лицу как бы, снимая паутину. Этого было достаточно - ружьё оказалось в руках у Степана. В дверь вошел Гришка и, хохоча во все горло, заорал:
- Ну, Степан, ловко ты его! - не успел договорить - мужик вскочил и ударился головой о балку, нависавшей над ним, и, оглушённый, затих.
- Сердешный, никак зашибся!? - притворно ласково пожалел мужика Степан, стаскивая его с лежанки. Тот брякнулся на пол, пришёл в себя, вскочил и закричал:
- Вы что!? Чего вы!? – но, узнав Гришку-чекиста, замолк.
Гришка долго всматривался в лицо мужика и вдруг с удивлением воскликнул:
- Ба, да ты никак, без вести пропавший Сергей! Да год назад мы на фронт тебя проводили! Ах ты, сукин сын! Вот ты где воюешь – старух грабишь! Жена твоя, да мать, все глаза повыплакали. Детей своих хотя бы пожалел! – и так его съездил кулаком по лицу, что тот грохнулся на пол и затих.
- Гришка, ты чего, сдурел что ли?! На себе его тащить прикажешь!? - попенял ему Степан.
 - Ничего, оклемается! - помолчал немного, подул на разбитый кулак, почесал затылок. – Давай порешим эту сволочь. У нас дезертиров не было ни в гражданку, ни теперь. Позор-то какой семье, всему нашему району.
- Ты совсем умом тронулся! Не возьму грех на душу и тебе не дам. На тебе и так много крови невинной, а тут хоть и виноватый человек, но не дам. Пусть сход решит, - не согласился Степан.
Мужик лежал, не двигаясь, только хлопал глазами. Наконец, решившись, заговорил:
- Гриша! Степан! - он уже и Степана узнал. - Порешите меня, не позорьте семью!
Долго молчали мужики, обдумывая, как быть. Наконец Гришка - чекист произнес:
- Я согласен со Степаном. Нет, Сергей, греха на душу не возьмём.
Связали вору сыромятным ремешком руки, для надежности смочили узел водой, чтобы не развязался. Сделали поводок из верёвки и накрепко привязали его к путам.
- Развяжите меня, не убегу, - просил Сергей.
- И не проси, будешь на привязи. Нет веры тебе! Надеешься, что пристрелим, коли побежишь? Не надейся, готовься перетерпеть суд схода.
 Так и привели в посёлок на поводке дезертира, точно паршивого пса. Возле конторы, куда его доставили, собрался народ, в основном женщины. Дезертир стоял, опустив голову. Слышались выкрики:
- Судить его! По обычаю!
- Ишь ты, старух да баб одиноких грабить наладился, а то у них и так горя мало! Да ещё и с войны сбежал, - сердились женщины, у которых мужья сражались с фашистами и у многих уже погибли.
 Толпа женщин обступила Сергея и, казалось, готова была разорвать, затоптать его. Совсем сникнув, тот опустился на колени. Он уже смирился со своей участью. Понимал, что прощения ему не будет.
- Закопать его живьём! – истошно заорала Зинаида.
И толпа, как по команде, навалилась на вора, били его ногами, он не сопротивлялся, так и не поднявшись с колен, только прикрывал голову руками. Директор совхоза и секретарь парторганизации пытались утихомирить толпу, но куда там! Никто их не слушал.
Гришка-чекист и Степан защищали дезертира как могли. Устав, Гришка в отчаянии выстрелил раз-другой из нагана и толпа, опомнившись, отхлынула.
- Бабы, стойте! - вступилась за дезертира Анастасия Агафоновна.
Её авторитет был так велик, что толпа притихла.
- Бабы, - продолжала она. - Он заслуживает наказания по обычаю, как вор, но и - наказания по суду, как дезертир. Если мы казним его за воровство, то, как он ответит за дезертирство?
Толпа одобрительно загудела, и сход решил: пусть власти судят его за дезертирство, а за воровство мы прощаем.
 В растерзанной рубашке, с разбитым лицом дезертира под ружьём отвезли в район. Там и сдали куда положено. О чём бабам и доложили Степан, когда вернулся в посёлок.
 На другой день Зинаида с Анастасией Агафоновной обошли дворы и собрали помощь: где курицу, где петуха, а где и гуся, да и отправили живность эту Агафьюшке – хозяйство её поправить. Степан привел ей щенка, говорил, что себе оставил, но раз дело такое, то надо помочь – в глухомани без собаки нельзя. Щенок был огромен, лохмат, но умен: обнюхал весь двор и пометил хозяйство своим собачьим способом. Агафьюшку сразу признал – и улёгся у порога избы: мол, точка – беру под охрану.
 Ещё долго дети обсуждали тонкости поимки дезертира. Чего не знали, так напридумывали и целыми днями разыгрывали сценки ловли преступника. Наконец эта игра надоела, и жизнь детей вернулась на круги своя: походы в лес, купание и. как водится, ссоры и даже драки. Вечерами слушали дома по радио сводки Сов- информбюро, и на другой день делились друг с другом этими новостями, придумывая, как будут казнить Гитлера, когда его поймают. 19

 Однажды, когда мы ужинали, к нам пришла Агафьюшка. За чашкой чая она рассказала - возвратясь домой после сбора целебных трав, очень удивилась, что её, как обычно, не встретила собака. Предчувствуя беду, подошла к дому. У порога лежала собака с разбитой головой.
Дверь в дом была открыта. Исчезли все продукты. Агафьюшка решила проверить своё хозяйство. Спустилась во двор и обнаружила, что часть кур и гусей пропала. Возле чурбака нашла отрубленные головы птиц. Тут же валялся и топор. Агафьюшка растерялась: такого за всю её долгую жизнь в их деревне не случалось. Прибравшись в доме, пошла звать соседей. Собрались женщины и начали припоминать: да, случалось в это лето, то у одной, то у другой, живность пропадала. Грешили на зверьё. Но чтобы так, да ещё пса убить, да продукты из дому забрать – это уже разбой. Вспомнили также, что деревенские собаки часто лаяли в сторону леса. Так и связалось у них всё в едино: разбой человек учинил, и они поспешили о такой беде сообщить в сельсовет.
 В посёлке начался переполох. Жители посёлка на сходе решили вора изловить и наказать по обычаю. Обычай был суров: исходили из того, что до властей далеко, и если к ним обращаться, то воровство не пресечь. И тогда поступали, как было заведено исстари: вора ловили и сталкивали его в яму, им же самим прилюдно выкопанную, и, как он не просил прощения, не прощали. Могилу поверх закрывали дёрном. На следующий год место, где захоронен вор, найти было невозможно. Да и не искал никто: ни власти (им спокойнее было от такого обычая), ни родственники вора – стыда не оберёшься. Вести о наказании вора быстро распространялись по сёлам и деревням и давали повод задуматься нечистым на руку людишкам.
Вот по этой причине в Сибири и замков на дверях не видывали, а только запоры от зверья делали. Приткнут дверь палкой – значит, хозяев нет дома. Двери всегда наружу открывались, и зверь в жилище войти не мог: зверь-то глупый, он наваливается на дверь, чтобы открыть её, он не приспособлен, чтобы дверь на себя тянуть.
 Власть от бесчинства, случившегося с Агафьюшкой, не смогла отмахнуться. Изловить вора поручили Степану-охотнику. Секретарь парторганизации съездил в район и привез в помощь Степану Гришку-чекиста с полномочиями милиционера. 
 Степан поставил на след своих собак, и уже через пару часов они привели мужиков к заброшенной в глухомани охотничьей избушке. Тропа к избушке заросла основательно: с самого начала войны никто в избушку не заглядывал. Однако опытный глаз Степана всё же разглядел след. Новый след, лукавый. Кто-то ходил не по тропе, а в стороне, петлял, уходил в сторону, и потом возвращался на тропу.
Степан подал знак Гришке, чтобы осторожен был, и стал красться к избушке. Шёл так, что ни одна веточка не хрустнула под ногами. Шаг охотника – скользящий, носком обуви раздвигающий травы, нащупывающий дорогу. Вскоре Степан увидел собак, они лежали рядышком, уши насторожены. Весь их вид говорил, что они ждут команды - значит, в избушке кто-то есть. Подав собакам знак, чтобы ждали, он подкрался к единственному окошку и заглянул внутрь. На лежанке возле маленькой печурки спал бородатый мужик, под рукой у него лежало ружьё-двустволка, на столе – недоеденная курица. Степан обошел избушку, подал знак Гришке, тот бесшумно приблизился. Степан, указал ему на окошко. Гришка заглянул в избушку - вытащил наган, встал наизготовку.
Степан осторожно проник в жилище, даже дверь не скрипнула, и травинкой пощекотал под носом у мужика. Тот чихнул и, не открывая глаз, отпустив ружьё, провел рукой, по лицу как бы, снимая паутину. Этого было достаточно - ружьё оказалось в руках у Степана. В дверь вошел Гришка и, хохоча во все горло, заорал:
- Ну, Степан, ловко ты его! - не успел договорить - мужик вскочил и ударился головой о балку, нависавшей над ним, и, оглушённый, затих.
- Сердешный, никак зашибся!? - притворно ласково пожалел мужика Степан, стаскивая его с лежанки. Тот брякнулся на пол, пришёл в себя, вскочил и закричал:
- Вы что!? Чего вы!? – но, узнав Гришку-чекиста, замолк.
Гришка долго всматривался в лицо мужика и вдруг с удивлением воскликнул:
- Ба, да ты никак, без вести пропавший Сергей! Да год назад мы на фронт тебя проводили! Ах ты, сукин сын! Вот ты где воюешь – старух грабишь! Жена твоя, да мать, все глаза повыплакали. Детей своих хотя бы пожалел! – и так его съездил кулаком по лицу, что тот грохнулся на пол и затих.
- Гришка, ты чего, сдурел что ли?! На себе его тащить прикажешь!? - попенял ему Степан.
 - Ничего, оклемается! - помолчал немного, подул на разбитый кулак, почесал затылок. – Давай порешим эту сволочь. У нас дезертиров не было ни в гражданку, ни теперь. Позор-то какой семье, всему нашему району.
- Ты совсем умом тронулся! Не возьму грех на душу и тебе не дам. На тебе и так много крови невинной, а тут хоть и виноватый человек, но не дам. Пусть сход решит, - не согласился Степан.
Мужик лежал, не двигаясь, только хлопал глазами. Наконец, решившись, заговорил:
- Гриша! Степан! - он уже и Степана узнал. - Порешите меня, не позорьте семью!
Долго молчали мужики, обдумывая, как быть. Наконец Гришка - чекист произнес:
- Я согласен со Степаном. Нет, Сергей, греха на душу не возьмём.
Связали вору сыромятным ремешком руки, для надежности смочили узел водой, чтобы не развязался. Сделали поводок из верёвки и накрепко привязали его к путам.
- Развяжите меня, не убегу, - просил Сергей.
- И не проси, будешь на привязи. Нет веры тебе! Надеешься, что пристрелим, коли побежишь? Не надейся, готовься перетерпеть суд схода.
 Так и привели в посёлок на поводке дезертира, точно паршивого пса. Возле конторы, куда его доставили, собрался народ, в основном женщины. Дезертир стоял, опустив голову. Слышались выкрики:
- Судить его! По обычаю!
- Ишь ты, старух да баб одиноких грабить наладился, а то у них и так горя мало! Да ещё и с войны сбежал, - сердились женщины, у которых мужья сражались с фашистами и у многих уже погибли.
 Толпа женщин обступила Сергея и, казалось, готова была разорвать, затоптать его. Совсем сникнув, тот опустился на колени. Он уже смирился со своей участью. Понимал, что прощения ему не будет.
- Закопать его живьём! – истошно заорала Зинаида.
И толпа, как по команде, навалилась на вора, били его ногами, он не сопротивлялся, так и не поднявшись с колен, только прикрывал голову руками. Директор совхоза и секретарь парторганизации пытались утихомирить толпу, но куда там! Никто их не слушал.
Гришка-чекист и Степан защищали дезертира как могли. Устав, Гришка в отчаянии выстрелил раз-другой из нагана и толпа, опомнившись, отхлынула.
- Бабы, стойте! - вступилась за дезертира Анастасия Агафоновна.
Её авторитет был так велик, что толпа притихла.
- Бабы, - продолжала она. - Он заслуживает наказания по обычаю, как вор, но и - наказания по суду, как дезертир. Если мы казним его за воровство, то, как он ответит за дезертирство?
Толпа одобрительно загудела, и сход решил: пусть власти судят его за дезертирство, а за воровство мы прощаем.
 В растерзанной рубашке, с разбитым лицом дезертира под ружьём отвезли в район. Там и сдали куда положено. О чём бабам и доложили Степан, когда вернулся в посёлок.
 На другой день Зинаида с Анастасией Агафоновной обошли дворы и собрали помощь: где курицу, где петуха, а где и гуся, да и отправили живность эту Агафьюшке – хозяйство её поправить. Степан привел ей щенка, говорил, что себе оставил, но раз дело такое, то надо помочь – в глухомани без собаки нельзя. Щенок был огромен, лохмат, но умен: обнюхал весь двор и пометил хозяйство своим собачьим способом. Агафьюшку сразу признал – и улёгся у порога избы: мол, точка – беру под охрану.
 Ещё долго дети обсуждали тонкости поимки дезертира. Чего не знали, так напридумывали и целыми днями разыгрывали сценки ловли преступника. Наконец эта игра надоела, и жизнь детей вернулась на круги своя: походы в лес, купание и. как водится, ссоры и даже драки. Вечерами слушали дома по радио сводки Сов- информбюро, и на другой день делились друг с другом этими новостями, придумывая, как будут казнить Гитлера, когда его поймают.