В своей душевной простоте Варламов был плоть от плоти и кость от кости Островского. Дух Островского, мироощущение Островского были духом и мироощущением Варламова. А чтобы так играть Островского, кроме таланта, надо иметь и склад такой -- брать жизнь в ее чистоте и простоте, сводя все отношения к немногим элементам и над всем высоко подняв истину совести. Вот что исчезает в новых поколениях актеров. Не дарование только, а то "всеприятие мира", та евангельская "философия нищеты", которыми проникнут Островский и которые силятся заменить "нищетой философии", та наивность, в которой свет нравственной истины, -- вот что было у Варламова. Наивность -- черта гениальных натур. Шопенгауэр в своих "Афоризмах" очень одобряет обычай древних германцев -- призывать на совет женщин, так как мужчина -- натура одаренная, склонная к созерцательности и наивная в житейских делах. Это, быть может, плохой комплимент женщинам, но я привел этот афоризм, случайно мне припомнившийся, как вообще доказательство соотношений дарования и наивности. Наивность -- драгоценнейшее свойство таланта?
По самому свойству своего дарования, Варламов всего более был склонен к изображению людей и характеров простых и несложных. Его люди -- здоровые, нормальные, "с беззаботностью жизни", проходящие пред нашими глазами. Все излишне аффектированное, как в мелодрамах, или нервно-издерганное и усложненное, как в пьесах новейшего "настроения", все характеры: мизантропические и неврастенические ему не удавались. От Варламова веяло стариной, когда люди жили "просто по-простецки", как выражается герой "Борцов".
Варламов был бытовой актер постольку, поскольку "бытовое" противоположно нервическим характерам героев современных модных пьес. И он постольку был буфф, поскольку буфф есть синоним красочности, ярких тонов, а не полутеней, которые еле мерцают в современных характерах. Кто видел Варламова в роли Клюквы ("Много шума из ничего") или Основы ("Сон в летнюю ночь"), тот должен сознаться, что это образцовое воплощение шекспировского юмора. Это было полно, сочно, ярко, трепетало здоровьем. Это наивно так же, как и гениально. Это инстинктивное чутье и постижение Шекспира...
Талант Варламова был чист и грациозен. Грациозность как-то не вязалась с фигурой и массивностью Варламова. Но грация, в истинном смысле слова, есть легкость, отсутствие напряжения, наименьшая затрата энергии при усилии, наконец, просто отсутствие усилия. И в этом истинном смысле -- это был грациознейший талант, выражавший душевные движения с необыкновенной легкостью, так что всегда кажется, что, в сущности, Варламов не столько играет, сколько пробует, и что за силами выраженными скрывается еще больше невыраженных -- так сказать, в резерве. Его упорно считали комиком, только комиком. "Странно, -- читаем мы в одной статейке, -- что, будучи комиком чистейшей воды, Варламов очень любил роли Русакова и Большова в пьесе Островского". А что тут странного?
Вообще разграничение комизма и драматизма резкой чертой представляется мне ошибочным, когда дело идет об истинном, крупном таланте. Дарования не сильные, точно, обладают, в большинстве случаев, одной какой-нибудь способностью, драматической или комической, и это объясняется тем, что они пользуются больше внешними данными, нежели художественным творчеством. Истинно же талантливый человек чувствует и постигает жизнь, а стало быть, объемлет ее, вникает, так сказать, в ее недра, отражает ее биение. Невозможно оставаться художником и не заглядывать в другую половину жизни, тем более что и половинок никаких нет, а есть целое -- жизнь -- и наше к нему отношение.
Многие, например, изумлялись, когда К. А. Варламову была поручена роль Большова в "Свои люди -- сочтемся". Артист вышел, как говорится, не только победителем из этой задачи, но затмил собой всех виденных мною Большовых. Было что-то трогательно-печальное в этой фигуре купеческого короля Лира. И мошенник-то Большов, но как будто мошенник "по человечеству", которому простить можно, а уж обманутый и поруганный Подхалюзиным он становился таким бедным, беспомощным, и такое сострадание вызывал этот злостный, но мягкосердечный банкрот рядом с хладнокровным мерзавцем Подхалюзиным и жестокой обладательницей "птичьих мозгов" -- Липочкой. Вот он трясется от слез, и могучая грудь тяжко и часто вздымается от глубокого страдания. Кто бы мог передать эту смесь наивного мошенничества, доброго родительского чувства и оскорбленного самолюбия развенчанного деспота семьи? Не знаю. Я не вижу, по крайней мере, другого такого исполнителя, как Варламов. Такая же нотка драматизма сквозила в исполнении Варламовым роли Столбцова в "Новом деле". В последнем акте от теплоты, которую источало это "чудовище" комизма, щемило на сердце. И опять -- сколько наивности, сколько детского, чистого чувства.
Свободное копирование
