Мочалов дебютировал в 1817 году ролью Полиника в трагедии "Эдип в Афинах". Общий голос был, что взошла новая звезда. "Необыкновенный талант", "бездна огня и чувства" -- вот что читаем в воспоминаниях С. Т. Аксакова. Успех П. С. Мочалова был чрезвычайный. Создалась рать, толпа восторженных поклонников.
С дальнейшими дебютами успехи молодого Мочалова возрастали еще больше. Поэты посвящали ему стихи. Стихотворение Глинки под названием "На игру Мочалова в Танкреде" появилось в петербургском журнале "Благонамеренный" (1819, No 1, в отделе "Смеси") вместе с "Письмом к издателю" за подписью W. Письмо это начинается сообщением "приятного известия о появлении на московской сцене нового трагического актера, господина Мочалова, сына известного актера, того же имени (sic!)". Талант Мочалова-сына называется "счастливым". "Не только зрители-знатоки, -- читаем мы дальше, -- но и сама любимица Мельпомены г жа Семенова, бывшая в Москве минувшей осенью, отдавала ему полную справедливость". Ввиду такого счастливого обстоятельства, -- сообщается в письме, -- группа "Любителей драматического искусства" согласилась для окончательного образования г. Мочалова отправить его на свой счет в Париж, дабы Мочалов "познакомился со славным Тальмой", получил "окончательное образование и совершенство таланта", заимствовал от великого французского трагика искусство сценической игры и внешних приемов. "Благодетели же, -- читаем в заключение письма, -- найдут награду в успехах Мочалова и совершенстве его таланта".
"Благодетели" не получили награды: поездка Мочалова не состоялась. Никаких, вообще, дальнейших указаний относительно проекта "благодетелей" мы не находим. Проект просто канул в Лету, и так как ясно, что выступившие с письмом любители драматического искусства, согласившиеся облагодетельствовать Мочалова знакомством с Тальмой, не остановились бы перед расходами и так же рады были послужить драматическому искусству, как Кокошкин В своем великолепном доме на Воздвиженке рад был преподавать декламацию, и потом не без чувства самодовольства спрашивать: "Ну что, как, хорошо?" -- то очевидно, что Мочалов не то что ответил решительным отказом, а просто не мог органически поехать в Париж к Тальма. Мочалов так же невообразим в дилижансе, направляющимся в Париж к Тальма, как Митя, или Разлюляев, или Ваня Бородкин невообразимы на выучке у банкира Лафита; как непонятны и непереводимы на иностранный язык многие явления -- и высокие, и низкие -- русской жизни.
Судьба проекта благодетелей аналогична попытке С. Т. Аксакова направить Мочалова на "истинный путь", о чем Аксаков подробно рассказывает в своих записках. Аксаков пишет, что попытка "сближения" с Мочаловым не имела никакого успеха.
Он слишком снисходителен к этому эпизоду своих увлечений.
Следовало бы сказать, что попытка "сближения не только окончилась неудачей" -- она кончилась грустно, скандально, безобразно. Мочалова вывели из дома Аксакова. О, конечно, он был пьян и, очевидно, вел себя неподобающе. Но факт остается фактом: гений русской сцены был вытолкнут лакеями русского барина взашей, и "с тех пор, -- со странной даже для барина наивностью замечает Аксаков, -- он у меня в доме не бывал".
Свободное копирование
