Что касается Лозинского, он и в ту пору был, и оставался впоследствии, все-таки непревзойденным мастером всех родов Gelegenheit Gedichte {Стихотворение на случай.}. Его сонетам-акростихам, сонетам-рондо на неимоверные рифмы неизменно присуждались первые призы. Кто мог бы так очаровательно описать, в дни первых проб полетов в северной столице, путешествие к ним, на Васильевский, где происходили заседания "Трангопса" -- посвященные благоглупостям в стиле Дружининского "Чернокнижия",-- то есть главным образом писанию шуточных стихов, да зачитыванию некоторых рефератов на театральные темы: я подразумеваю commedia dell'arte {Итальянская комедия без заранее точно обусловленного текста; импровизация.}, которая, как я упоминал, вошла в моду в близких к Мейерхольду кругах на смену увядшему, не расцветши, увлечению испанским театром,-- кто мог бы так описать полет известного читателю Б.С. Мосолова совместно с не менее известным М.А. Кузминым?
Борис Сергеич Мосолов
Сказал: да будут -- Крылья. --
И тотчас был снаряд готов,
Без всякого усилья.
Они прошли все этажи,--
Еще поднялись выше:
Смелы, отважны и свежи,
Взошли до самой крыши.
Борис Сергеич Мосолов
Поднялся с крыши первый --
И поравнялся -- вот каков!
С публичною Минервой...
Примечание: то есть с изображением Миневры над Публичной Библиотекой. Здание Армии и Флота на углу Кирочной и Литейной было покрыто сетью электрических проводов. Зимний Буфф, иначе Панаевский Театр, находился на Адмиралтейской Набережной; после пожара, вследствие ветхости, не отстраивался. Румянцевский сквер -- на набережной Васильевского острова, рядом с Кадетским корпусом.
А уважаемый Кузмин,
Увидев, что остался
Совсем покинут и один,
Весьма разволновался.
Взмахнул крылами в свой черед,
Над Кирочною взвился,
Но, не докончив свой полет,
До крайности смутился.
Увидел проволок он ряд
Над Армией и Флотом,
И, задержавши свой снаряд,
Облился хладным потом.
Кузмин вскричал: "кой черт! Хеопс!
А мне еще не близко.
Пешком придется на трангоне
Идти до Обелиска".
А Мосолов летел стрелой,
Обвеян горним светом,
Над Зимним Буффом, над Невой,
Над Университетом...
И он летел, летел стремглав,
Утратив в друга веру,
И кончил свой полет, упав
К Румянцевскому скверу.
Стучат бокалы, пир горой,
Ликуют трангопсисты,
Кричат: "Да здравствует герой,
Неистовый, но истый!"
Кричат: "Виват, мон шер ами!
Виват, Борис Сергеич!
Виват... А где же, черт возьми,
Михайло Алексеич?.."
Я особенно обращаю внимание на египетский стиль, соответствующий городу Сфинксов (в той его части, гае происходит Трангопс), взятый как в манере ругани одного из героев, так и в сочетании эпитетов по адресу другого.
"Неистовый, но истый" -- такой строки мог быть автором только один Каменный Михаил Лозинский. Каменный, гранитный, мраморный. Впрочем, прозвище "Мраморная муха" было прилеплено одним из "эгофутуристов" не к нему, а, кажется, к Мандельштаму...
Так как мне уже не придется возвращаться к шуточным стихам,-- я позволю себе некоторые анахронизмы в своих эклогах М. Лозинскому. Не он ли, предвосхищая напечатанное в одном из моих отделов "Стихотворчества" произведение Д.С. Иванова, создал такую "раннюю" панторифму:
Выпили давно ведро мадеры...
Выпи ли да внове дромадеры?
Не он ли, вместе с Гумилевым, сочинил и такой вариант панторифмы?
Первый гам и вой локомобилей...
Дверь в вигвам вы войлоком обили...
(дело происходит, конечно, в Клондайке).
Не он ли, наконец, и автор пародии на некую строфу из Шиллерова "Кубка"? У Шиллера-Жуковского:
. . . . . .свиваются в клуб
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей -- Однозуб...
У Лозинского (дело идет о "Клубе Поэтов", возникшем в доме Мурузи в 1921 году):
За жизнь свою медной полушки не даст,
Кто зрел, как сбираются в клуб
И Клок ледяной, и уродливый.......
И ужас друзей -- Златозуб...
А Златозуб -- это прозвище Мандельштама...
Этот последний, "взаимно", взял Михаила Леонидовича Лозинского героем многих своих эпиграмм из "Антологии античной глупости", которую Мандельштам начал сочинять, как раз в означенную пору и в означенной "Собаке".
Сын Леонида был скуп, и когда он с гостем прощался,
Редко он гостью совал в руку полтинник иль рубль;
Если же скромен был гость и просил лишь тридцать копеек,
Сын Леонида ему тотчас, ликуя, вручал...
Вероятно, я запамятовал, как в точности звучал последний пентаметр... В другом случае, при приходе гостя, в квартире сына Леонида были разверсты широкошумные краны. В назидание ему говорилось:
Ванну хозяин прими, но принимай и гостей...
Я не могу удержаться, чтобы не закрепить в памяти и собственное неуклюжее произведение, написанное в "Собаке" в ответ на сделанное кем-то мне предложение сочинить пародию на "Марсельезу". Главным образом привожу стишок потому, что сквозь него проходят довольно отчетливо разные поэтические направления, находившие приют под сводами "Собаки", в лице их отдельных представителей:
Пародировать песни такие
Поищите другого певца;
Аплодировать будут другие
Этим песням другим без конца.
Маяковского лучше просите,--
Он маяк прирожденный и вождь.
"Там на небе
в заплеванном
сите
Алых туч
просевается
вошь".
Мандельштаму пожать предоставьте
Свитый нежными ручками лавр,--
А Иванова Жоржа избавьте,
Как меня,-- он такой же кадавр.
Или песню свою пропоет вам
Бесконечно-приязненный "Всек",--
Или Хлебников "эзам и жмотвам
Смехачанно верищи рассек".
Или в песне своей стариною
Вам тряхнет Алексис граф Толстой,--
Иль Кузнечик стрекочет струною,
Барабанщик простой.
По обычаю тогдашних стихов, в этом отсутствовали и логический и грамматический смысл, но все же стиль некоторых поэтов, мнится, был выдержан...
Вот, кстати, "Всеки". Собственно, множественного числа от этого слова не было. Был всего один "Веек" (Зданевич), поэт и художник. Впоследствии, и очень скоро, он стал весьма бойким журналистом и общепризнанным по таланту корреспондентом в серьезной прессе, а в тот "сезон" он ходил чуть ли не с наклеенным носом; во всяком же случае -- с разрисованным и раскрашенным лицом,-- не говоря уже о цветной кофте, которою он только подражал Маяковскому и Давиду Бурлюку. Круги, мушки и треугольники на лице были отличительным знаком его "всечсского" направления.
Свободное копирование
