Думаю, мы помним очень многое, не отдавая себе в этом отчета. Если долго и настойчиво копаться в своей памяти, то какие-то образы и ситуации возвращаются. Нужно только по-настоящему сильно стремиться их вызвать. Это тяжелая работа над собой.
У меня есть такие «восстановленные» образы. Например, никто не мог рассказать мне о немце, набиравшем воду из колодца. Я вижу эту картину: он шевелит губами, пьет воду, откидывает голову назад, каска сползает, он придерживает ее рукой. Не произошло ничего такого, чтобы стоило об этом рассказывать. У этой сценки нет ни начала, ни продолжения. Картинка всплыла в памяти, когда я думал о самом раннем детстве.
Потом немцы стали всех выгонять. Мы уехали. После войны мы жили на Возвращенных Землях*. (*Западные польские земли, возвращенные Польше по итогам второй мировой войны – прим. переводчика). В разных местах. Для нашей семьи это было хорошее время. Отец еще чувствовал себя прилично и работал. Это были последние годы его работы. У нас был дом. Настоящий, нормальный, большой. Я ходил в детский сад. Жизнь складывалась неплохо. Раньше в нашем доме жили немцы. До сих пор у меня хранятся их ножик и набор циркулей. Отец пользовался циркулями при черчении, а потом они достались мне. Я помню немецкие книги. Одна из них, «Горы под солнцем», стоит сейчас где-то на полке в моей библиотеке.
Где мы были во время войны – не знаю, и уже не узнаю. Сохранились письма, какие-то документы. Но ни один из них не объясняет, где мы жили. Моя сестра тоже этого не знает. Она родилась через три года после меня, в конце войны, в 1944 году. Известно, что родилась она в Стшемешице, на границе той части Силезии, которая до войны принадлежала Польше. Во время войны это уже не имело значения – немцы были повсюду. В Стшемешице жила моя бабушка по отцу. У нее мы и поселились, в какой-то маленькой комнатушке. Она прекрасно знала немецкий и русский и, поскольку сразу после войны спроса на учителей немецкого в Польше не было, стала преподавать русский. Я даже ходил в ту школу, где она работала.
Я сменил столько школ, что часто их путаю. Не помню, где в каком классе учился. Школы менял два-три раза в год. В Стшемешице я ходил, кажется, во 2-й или 3-й класс, мне было лет 8-9. Потом еще какое-то время в 4-й или в 5-й. Учился я хорошо, но не был ни подлизой, ни зубрилой. Получал четверки и пятерки, и, честно говоря, без особого труда. Думаю, одноклассники меня любили, потому что я им помогал, давал списывать, подсказывал. Уровень провинциальных школ был тогда очень низким. Мне всё давалось легко. Я не тратил много времени на учебу. Но в памяти от нее осталось немного. Разве что несколько исторических дат. Даже таблицу умножения я знаю нетвердо. Делаю орфографические ошибки.
Мы еще несколько раз жили в Стшемешице. Уезжали куда-то, потом возвращались – здесь всегда можно было перекантоваться. Недавно я туда съездил. Нашел наш дом и двор. Конечно, все оказалось меньше, мрачнее, грязнее, чем в детстве.
Не помню, чтобы кто-то особенно плохо ко мне относился. Изредка меня били или скорее пытались побить. Обычно мне удавалось убежать. А вот в Стшемешице, особенно зимой, когда я возвращался домой вечером, мне иногда доставалось. Была там компания мальчишек, которым их учительница – моя бабушка – случалось, ставила колы, и они норовили меня поколотить. С бабушкой я об этом никогда не говорил и не знаю, прав ли я. Возможно, меня били за то, что я не был силезцем. Верхняя Силезия – регион довольно специфический. Там трудно было адаптироваться – силезцы говорили по-силезски и легко отличали «чужака».
Мы часто ездили в санатории для детей, которым угрожал туберкулез, то есть просто ослабленных. Нужны были соответствующий климат и более или менее приличное питание. Кормили нас по тем временам действительно неплохо. А утром всегда было несколько уроков.
Наверное, в санатории мы ездили потому, что родители едва сводили концы с концами. Отец все время болел. Мать зарабатывала слишком мало. Профилактории, скорее всего, были бесплатными. Отправлять нас туда родителям не хотелось, но, очевидно, другого выхода не было. При малейшей возможности они нас навещали. Мы с сестрой очень этого ждали. Обычно приезжала мама – отец подолгу не вставал с постели. Я любил родителей и, думаю, они меня тоже любили, поэтому нам тяжело было расставаться. Но приходилось. Так уж всё складывалось.
Мы жили то в одной дыре, то в другой – в такой глухомани, где коммунистической власти, по сути, не было. Я и милиционера-то там не видел. Население – несколько сот человек. Учитель. Водитель автобуса, ходившего в городок побольше один или два раза в день. И все. Был, конечно, директор санатория – может, и член партии, - но даже не помню, чтобы я когда-нибудь его видел. Понятия не имею, где я был, когда умер Сталин. Меня это не интересовало. Не уверен, что я знал о его смерти. Скорее всего, нет.
Первый западный фильм я посмотрел в Стшемешице. Кажется, «Фанфан-Тюльпан» с Жераром Филипом. Это была сенсация, потому что обычно показывали чешские, русские или польские фильмы. Я был маленький – лет 7, может, 8, - а на этот фильм пускали, наверное, с 16-ти. Что делать? Родители хотели, чтобы я пошел. Они считали, что фильм хороший и меня это развлечет. Мой двоюродный дедушка (которого я называл «дядя»), известный в городке врач, специально пошел на «Фанфана». Он решил, что посмотреть его мне можно, и, воспользовавшись своим авторитетом врача, договорился с директрисой кинотеатра, что она меня пустит. Я пошел. Но фильма совершенно не помню. А ведь я так готовился, переживал – боялся, что меня не пустят.
Свободное копирование
