Когда вслед за мятежом 1863 года брат его приступил к реформам в Царстве Польском, которые не только возбуждали ожесточение поляков, но подвергались неистовым нападкам и в заграничной печати, он задумал основать орган на французском языке под названием "Correspondence Russe", долженствовавший разъяснять европейской публике настоящее значение мер, принимаемых правительством в Привислянском крае, а также некоторые вопросы нашей внутренней политики. Издание это было необыкновенным явлением в своем роде. Оно беспрерывно затрагивало вопросы, касавшиеся дипломатии, не могло, следовательно, не интересовать наше Министерство иностранных дел, но это министерство было ему совершенно чуждо. Милютин не допускал ни малейшего его вмешательства, к великому огорчению князя Горчакова; он хотел, чтобы новое издание получало внушения исключительно от него. Если так, то следовало бы по крайней мере поставить во главе этого дела человека способного и надежного, а между тем редактором "Correspondence Russe" был назначен один из друзей Романовского, Я.Н. Богданов.
Это был побочный сын Штиглица, родного брата известного банкира. Так как отец его при своей жизни не позаботился обеспечить формальным порядком его судьбу, то он остался на попечении своего дяди, который, впрочем, не отверг его: он дал Богданову воспитание, а затем определил его на Кавказ, подарив ему при этом 100 000 р. Но Богданов, не лишенный ума и даже остроумия, принадлежал именно к разряду тех беспутных людей, которые не пригодны ни для какого серьезного дела; на Кавказе он вовсе не занимался службой, заведовал там каким-то театром, вел пустую и разгульную жизнь, и понятно, что в весьма непродолжительном времени от штиглицевских денег не осталось у него ни гроша. Переселился он в Петербург, и здесь, благодаря друзьям, которых он забавлял своими шутками, удалось ему выхлопотать себе место управляющего акцизного частью в Ярославле. Произошел, однако, скандал.
В то время только что отменены были откупа, и Грот был озабочен введением акцизной системы; с нового года должна была она вступить в силу; повсюду усиленно делались необходимые приготовления, как вдруг до Грота дошло известие, что ярославский управляющий, приехав на назначенный ему пост, преспокойно играет в карты и не предпринимает ровно ничего. Богданов как будто и забыл, для чего послали его в Ярославль. Разумеется, он тотчас же был удален и снова явился в Петербург искать счастья или, вернее, с целью поживиться на счет Штиглица. Но старик был неумолим. "Если, -- говорил он, -- Богданов при самом вступлении в жизнь занял хорошее место с крупным капиталом и по своей вине потерял и то и другое, то значит, он пустой человек и не заслуживает никакой поддержки". Нельзя сказать, чтобы аргумент этот лишен был основания, но у Богданова судорожно подергивалось лицо, когда он начинал говорить о своем дяде, который решительно не пускал его к себе на глаза. Он уверил себя, что тот обокрал его. Вот на этом-то добрейшем, но пустейшем человеке и остановился выбор Дмитрия Алексеевича по рекомендации Романовского.
На моих глазах происходили уморительные сцены. Романовский возвращался от военного министра с инструкциями относительно такой или другой статьи, которую следовало изготовить для "Correspondence Russe"; он излагал эти инструкции Богданову, конечно, немилосердно перевирая их, а в голове Богданова, менее всего пригодного для роли публициста, они порождали уж совершенный хаос. Так как сам он не был в состоянии написать двух строк, то не давал покоя сотрудникам "Инвалида", умоляя кого-нибудь из них набросать статью; получив ее, он спешил с нею к своему приятелю, гувернеру или учителю французского языка Жирарде, который должен был изложить эту статью по-французски. В результате получалось нечто весьма нелепое, и Милютин бесился, сам принимался за переделку. Но это нисколько не отражалось на положении Богданова, который продолжал блаженствовать, просвещая Европу насчет России, и когда наконец "Correspondence Russe" прекратилась, он все-таки числился или, как говорится, состоял при Военном министерстве с порядочным содержанием. Это нисколько не расположило его, однако, к Милютину. Богданов относился к нему с презрением. "Помилуйте, что это за министр, -- говорил он; -- превозносят его до небес за преобразования в армии, -- не берусь судить о них, но сомневаюсь, чтобы они были хороши, потому что если бы Милютин был способный человек, то устраивал бы хорошо и свои дела. Вот уж сколько лет он министром и до сих пор еще не сумел ни для одной из своих дочерей приискать богатых женихов..."
Если я остановился на этом эпизоде, то лишь с целью показать, как у нас даже люди вроде Д.А. Милютина относятся легкомысленно к делу, которому придают серьезное значение. Милютин рассчитывал, что "Correspondence Russe" может принести значительную пользу: не стыдно ли же было отдавать ее в заведование Богданова?
В "Русском инвалиде" занимался я, как сказано выше, иностранною политикой; нередко помещал также статьи по польскому вопросу, но не касался никаких других. Вообще направление газеты было мне далеко не сочувственно. Она усвоила себе -- и в этом была ее заслуга -- национальную точку зрения, но с примесью демократических тенденций, которые выражала и глупо, и бестактно.
Особенно отличался в этом отношении один из ее сотрудников, Артур Бушен. Специальностью своею избрал он положение дел в Прибалтийском крае, причем старался стереть с лица земли тамошнее дворянство вовсе не потому, что оно тянуло к Германии и противилось тесной связи остзейских провинций с Россией, а единственно из ненависти к нему как к сословию. И против русских дворян прибегал он к таким же возмутительным выходкам, как против немецких. На столбцах "Инвалида" появлялись статьи, в которых даже бунт Пугачева выставлялся чуть ли не утешительным явлением, ибо чернь поддалась-де обману, что во главе ее стоял настоящий царь, следовательно, грабя и вырезывая помещиков, она оставалась проникнута верноподданническими чувствами.
Все это было так странно, что М.Н. Катков не в шутку, а очень серьезно утверждал, будто Бушен был подставлен самими прибалтийскими немцами с целью внушить омерзение к их противникам.
Не раз являлась у меня мысль прервать всякие отношения к "Инвалиду", и если я оставался, то лишь потому, что главнейшим вопросом, занимавшим тогда и правительство, и общество, был вопрос польский; с решением его были связаны интересы громадной важности, а в этом вопросе "Русский инвалид" держал себя безупречно. Я указывал Д.А. Милютину на статьи газеты, возбуждавшие мое негодование; он не решался, конечно, безусловно оправдывать их, но все-таки истолковывал эти статьи в благоприятном смысле для их авторов.
Свободное копирование
