"Никольск, 18 сентября 1866 года
...Посылаю тебе письмо к Шувалову.
Если не найдешь возможным вручить его лично, пошли по почте. Боюсь, что я ошибся в имени. Узнай, так ли.
Самое лучшее, если отдашь лично. Получила бы, по крайней мере, прямой ответ. Не пожалей дня и поезжай к Шувалову.
Может быть, тебе пригодятся следующие сведения. Пусти их в разговоре в ход, если окажется уместным и поведет к пользе. Генерал-аудиториат обвинил меня:
1) В сношении с государственным преступником Михайловым. Но я был с ним в сношениях, то есть, яснее, виделся ив Петербурге, с разрешения князя Суворова; в Сибири виделся тоже с разрешения начальства. Отчего же дозволенное в Петербурге не дозволено в Сибири?
2) Что "вел переписку с разжалованным рядовым В. Костомаровым". Но, во-первых, переписку с рядовыми у нас не запрещено вести; а во-вторых, я никогда не вел переписки с рядовым Костомаровым, а писал к нему всего одно письмо из Наугейма, когда Костомаров был еще офицером. Пусть справятся в деле. Тут очевидная ошибка.
3) Что "имею вредный образ мыслей, доказывающийся не пропущенной цензурой статьей". Сам по себе образ мыслей, не проявляющийся никаким внешним актом, не может составлять вины; а если обвинять за статьи не цензурные, то есть ли хотя один литератор, статьи которого не запрещались бы иногда цензурой? Вот если бы статья явилась в печати -- дело другое. Да и то, при существовании цензуры, виноват не автор.
Все три обвинительных пункта генерал-аудиториата я считаю недоразумением. Если бы судили меня нынче гласным судом, то меня бы оправдали. Все это дает мне право рассчитывать, что если Шувалов убедится представленными тобою доводами, то я могу надеяться даже на возвращение в Петербург. Все зависит от искусства ходатая. Не может ли быть полезен Суворов? Разузнай и сделай все, что нужно и можно.
А нельзя ли добыть разрешения приехать мне в Петербург хотя на три дня? Если бы это удалось, то я почти уверен, что успел бы убедить людей власти, что приговор генерал-аудиториата заключает в себе преувеличенную строгость и вовсе не применяется к 32 ст. дисциплинарных взысканий, на которой он основан".
"Никольск, 20 сентября 1866 года
Друг Людя. Жизнью управляет закон противоречий -- акций и реакций. Когда, обольщаясь надеждой, я рисую будущее розовыми красками, ты преподносишь мне тотчас же стакан холодной воды. Когда Евграф Егорович начинает малевать все черными красками, ты пишешь, что они преувеличивают и глядят на все слишком мрачно. Но стакан холодной воды меня не успокоивает, и я не могу и не хочу думать иначе, пока еще есть возможность. Я знаю, что настоящее мрачно, но также думаю, что мир не дом же умалишенных. Вот почему я возлагаю великие надежды на твой приезд в Петербург и, основываясь на своем опыте, то есть, что я достигал всегда того, к чему стремился, полагаю, что если ты не устранишь всех препятствий, то, по крайней мере, устроишь многое к тому, чтобы берег не виделся в таком густом тумане. Если бы я не был связан по рукам и по ногам, то, конечно, поберег бы твой труд и твои хлопоты, но если невозможно ничего одному, то нужно делать другому, ибо иначе утонешь и ты.
Я получил от Григория Евлампиевича письмо, которое подействовало на меня так же, как известие о запрещении "Русского слова". Пишешь, пишешь, сидишь с утра до вечера и только для того, чтобы цензура запрещала. Из сорока восьми листов, набранных для первой книжки "Дела", двадцать два запрещены. Подумаешь, что авторы пишут какие-нибудь ужасы. Ничего не бывало. У меня было заготовлено несколько статей. Одни из них запрещены безусловно, о других идут цензурные толки и рассуждения в комитете. Такое заглавие, как "учение о нравственности", считается нецензурным, и необходимо придумывать более приличное. Шульгина предостерегают, чтобы в его журнале не участвовали сотрудники "Русского слова". Что же им делать? Моих статей, которые пробовали провести в первую книжку, пропало на Шестьсот целковых. С этим я бы еще помирился. Но у меня пропало время. Я рассчитывал, что напишу еще три статьи, и тогда на весь нынешний год комплект статей выполнен и я могу заняться месяц или два другой работой, а между прочим, и Шлоссером. Теперь начинай снова. Лучше бы я провалялся все время на диване, задрав ноги в потолок, по крайней мере, отдохнул бы. Ведь это камень Сизифа. Я не плачу и не охаю потому, что
Безумный плачет лишь от бедства,
А умный ищет средства,
Как делом горю пособить.
Но нахожу, что такой порядок жизни глуп, и нельзя же тратить свои силы без всякого полезного результата. Я знаю, что сообразить все и выйти на дорогу дело трудное; но знаю также, что тому, кто в Петербурге, дело это легче, чем тому, кто в Никольске. Лазаревский назначен теперь членом совета министра внутренних дел и Главного управления по делахМ печати. Может, и он будет в состоянии сделать какое-нибудь полезное указание. Имей его в виду.
Что за журнал "Женский вестник"? Благовещенский приглашает меня в сотрудники, но не сообщил своего адреса. Право, точно путник на распутье: миллионы вопросов,-- и ни на один нет ответа. При моем активном характере это особенно тяжело. Полагая, что этим письмом я исчерпал до конца вопросы, касающиеся нас, я ставлю окончательную точку и буду ждать теперь ответов от тебя.
С нынешней почтой письма от тебя не было.
Да, с твоим приездом кончится и другое мое неустройство: у меня пропадает почти все утро не то чтобы на хозяйство, которым я вовсе не занимаюсь, а так куда-то. То помещает Коля, то нужно сменить няню, то рассуждать с кухаркой, то какая-нибудь непредвиденная помеха.
Никольские жители благодарят тебя за желание провести к ним телеграф. До сих пор к ним не было даже прямой дороги из Вологды, и приходится делать крюк в двести верст на Устюг.
Говорят, в Вологду будет назначен вместо Хоминского губернатором генерал-майор Ушаков. Я уверен, что Хоминский перевел бы меня в другой город, но не знаю, сделает ли это Ушаков. А потому будет лучше, если все дела ты покончишь в Петербурге".
"Никольск, 30 сентября 1866 года
Друг Людя. Ты хочешь уверить меня, что меня не переведут в другую губернию. Вероятно, тебе неизвестно, что вследствие моего Письма к государю обо мне собирались справки от губернатора -- это было в феврале -- и дело остановилось только по случаю 4 апреля. Теперь все подобные дела должны получить движение, если нет никакой прикосновенности к делам, производящимся в верховном уголовном суде, тем более что по случаю приезда принцессы и свадьбы наследника (когда -- не знаю) собираются уже справки от министерства.
Тебе нет никакого расчета ехать прямо в Вологду и затем уже в Петербург, чтобы хлопотать о моем переводе. Если ты обделаешь все сначала в Питере и тогда поедешь ко мне, то очевидно, что у тебя останутся деньги от одного пути. Я не понимаю твоего расчета.
...По высоте петербургского барометра ты увидишь сама, о чем просить возможно. Нужно необходимо видеться тебе лично с Шуваловым, Мезенцевым и даже посоветоваться с Кранцем. Нельзя ли пустить предварительно камуфлет через Тучкова?
Я знаю, что все дела устроятся, лишь бы ты только захотела хлопотать.
Не забудь переговорить и с Благосветловым об устройстве литературно-денежных дел..."
Свободное копирование
