Мои университеты - 1

Мои университеты

Опять память возвращает меня к далёкому отрочеству – выбору жизненного пути.

Наблюдая сельские пейзажи, всегда вспоминаю конец 1944 года, когда мама с нами (со мной и с моей младшей сестричкой) из эвакуации вернулась в дом свёкра, отца моего папы, в деревню Весёлая Лопань близ Белгорода.

Хозяйство у дедушки было большим, дом, по тем временам, просторным. Правда, и население дома состояло из дедушки, бабушки – мачехи отца, её двух сестёр и добавились трое нас. Там я заканчивал семилетку, а сестрёнка, как дошкольница, сидела дома. После довоенной городской жизни я прошёл серьёзное обучение сельским работам в Сибирской деревне, поэтому оказался хорошим помощником дедушки, хотя и он довольно бодро справлялся с домашней повседневностью. Пилка и колка дров, пастьба коз (а их было около десятка), пригляд за гусями, помощь в пасечных и садовых работах, масса разовых поручений лежали целиком на мне. И я, невзирая на возраст – четырнадцать лет, добротно исполнял свои обязанности. Особенно летом, в период школьных каникул.

Вспоминаются отдельные моменты тех лет.

 Первое, о чём предупредил меня дедушка, когда мы появились в его доме, чтоб я не трогал никакого оружия и боеприпасов. Через ту местность четырежды прокатилась война, тут проходила южная оконечность «Курской дуги», поэтому и оружия, и всякого вида взрывающихся «предметов» было много и на руках, и в полях. Подростки «баловались» этим и жертв среди них было очень много.

-– Не тронь ничего !

И я скоро убедился: калечились и даже гибли молодые, возясь с остатками от прошедших боевых действий.

После зимних каникул пошёл в школу заканчивать шестой класс. «Внук Григория Платоновича? Ленинградец? Вернулся из Сибири?» А дедушку знали все, так как и до войны, и несколько лет после освобождения от фашистов он был единственным медиком на семь деревень. Многих лечил, помогал при травмах, да и в любое время суток, при бедах за помощью бежать было не к кому, а только к нему. А кто ещё поможет, если ребёнок наелся белены, если кто–то наступил на косу, если малец засунул в нос или в ухо горошину или ещё что, если в пьяной драке получено ножевое ранение?.. Все – к Григорию Платоновичу.

На первой же перемене мои одноклассники (а они были из–за оккупации на три года старше меня) выяснили, что у меня нет никакого пистолета. Что это за пацан, у которого нет «Вальтера» или «ТТ»? Или хотя бы просто «Нагана»?

– После уроков не уходи! – получил я их предупреждение.

И точно: «местные авторитеты» того времени повели меня в ближайший лес, где вырыли из листьев и вручили мне автомат ППШ, а недалеко от того места и патроны к нему. Мои отказы от подарка не спасали. И я твёрдо пообещал, что его заберу, но потом.

Таким было моё знакомство с одноклассниками.

– В воскресенье приходите с топорами и пилами. Пойдём на заготовку дров для школы, – предупредила классный руководитель.

Всем классом отправились мы на ответственное задание. Впереди шла молоденькая классный руководитель в окружении девочек, метрах в двадцати сзади гурьба многозначительно покуривающих юношей. Мороз, снега мало. На пахоте, у дороги заметили три колышка с фанеркой, на которой химическим карандашом видна расплывшаяся под дождями надпись «Осторожно! Мина!»

Наши «знатоки» посмотрели – «Противотанковая!» – и пошли дальше. А один из близнецов успокоил нас: «Взрыватель возьмём и догоним!»

Мы успели отойти прилично, как раздался взрыв. Страшно вспоминать, что мы увидели вокруг дымящейся воронки.

А состояние матери после сообщения «Оба… сына…» Им было по семнадцать лет…

В семи прудах возле близлежащего спиртзавода исчезли даже лягушки, так подростки в этих водоёмах постоянно глушили толом рыбу.

Когда местные комсомольцы (отряды «Ястребков») начали

собирать и отбирать оружие, молодёжь стала выдумывать для себя «новые его виды». Например, в середину ствола ракетницы оловом заливали ствол от автомата ППШ. Получался пистолет, хоть и с одним патроном. И от такого «самодельного пистолета» тоже ребята гибли. Почти на моих глазах без всякой вины и нужды застрелен юноша.

 Вечером в просторной хате на лавках сидели подростки, за неспешной спокойной беседой лузгали семечки – обычное «развлечение»

молодёжи. На столе перед ними лежал как раз такой, сделанный из ракетницы, «пистолет». Вошёл парень, схватил эту «игрушку». Владелец «пугача» спокойно предупредил:

- Заряжен.

Вошедший с улыбкой спросил:

– Ага! Испугался?

Взвёл курок, направил дуло на друга и «в шутку нажал спуск». Пуля попала тому точно в середину лба. Стрелявший испугался, бросил пистолет на пол и помчался из избы. В агонии владелец смертельной «игрушки» кинулся за ним вдогонку, но в сенях упал. Упал навсегда. Ему было семнадцать лет.

Похороны в деревне уже стали привычным явлением.

Это проблема была очень серьёзной: собрать и уничтожить оружие, боеприпасы, взрывчатку, чтоб не дать молодёжи калечить и убивать друг друга.

С большим интересом я знакомился с домом дедушки. Всё для меня было новым, представляло интерес: само здание дома, сарай для коз, гусей, кур, сена, дров, угля; омшанник для зимовки ульев, с мастерской и богатым набором столярного инструмента – дед Гриша был мастером на все руки. Но наиболее привлекшее меня, я обнаружил на просторном чердаке.

Громадная, плетёная из соломы «обувь», которая предназначалась фашистами для обувания её поверх сапог. Враги же рассчитывали на «блиц–криг» и потом только поняли, что русский «генерал Мороз» вынудит их искать спасение в соломе. Так были они «готовы» к русской зиме. На чердаке лежал и велосипед. У немцев были подразделения «самокатчиков», которые передвигались на этом виде транспорта с закреплённым на руле пулемётом или автоматом. С наступлением весны дедушка привёл этот велосипед в порядок, и я был при транспорте, для выполнения поручений и катания, если выпадало свободное время.

Там же я обнаружил громадный плетёный сундук. Содержимое его приятно меня удивило. Богатое собрание журнала «Нива» издания до революции. Надолго мне хватило рассматривать картинки и фотографии. В этом же сундуке наткнулся на большое собрание (коллекцию!!!) бумажных купюр различных времён царской эпохи.

Теперь и не вспомню, куда всё это делось. А жаль! Сейчас бы владеть этим сокровищем.

С весной начались полевые работы на огороде и уход за пасекой. С радостью в свободное от школы время помогал я дедушке во всём.

 Убирать погибшие от бомб фруктовые деревья было не так уж просто.

Сад наш вплотную подходил к железнодорожной насыпи возле станции. А поскольку через этот район четыре раза проходила линия фронта, то и бомбили станцию постоянно то фашисты, то Красные военлёты. Залетело в дедов сад шесть фугасных бомб. Дом остался целым, а вот деревья настолько сильно посекло осколками, что многие из них погибли. Хорошо помню одну яблоню. Дедушка называл её «Лимонным наливом». На этом высоком дереве осталась живой лишь одна ветка, на самом верху. В том, 1945–м году, на ней вызрели три яблочка. Только три, но до чего же они были вкусными, ароматными. А убирать засохшие деревья было трудно: где ни начни пилить, везде натыкалась пила на засевший в стволе или ветви осколок. Нужно пилить в другом месте. Терпеливо мы вырезали погибшие деревья. Потом эти стволы нужно перепилить на дрова. Опять сплошное мучение. Да и колоть толстые поленья фруктовых пород труднее, чем сосновые или берёзовые. Хоть я в Сибири и научился, и даже полюбил колку дров, всё рано эта работа была тяжёлой и занимала много времени.

Особой заботой была пасека. Перед работой с ульями, я, невзирая на жару, одевался в толстую рубашку, застёгивал манжеты рукавов, голову, лицо защищал сеткой. Удивляло снаряжение дедушки: он почти совсем не берёгся от укусов пчёл. Более того, если пчела его и ужалит, то он, приговаривая «Зачем же, глупышка, ты так? Это же я». И осторожно, стараясь ножом вытащить из руки жало, освобождал защитницу своего роя и отпускал её на волю.

Когда дедушка поднимал крышку улья, я, боясь свирепости пчёл–охранников, должен был несколько раз «дохнуть в него» из дымокура и пытался сделать это добротнее. А дед Гриша, заботясь о здоровье подопечных, всегда выговаривал мне: «Зачем так много? Не бойся, не нужно, им дым неприятен».

Когда мы «качали мёд», я носил на руках полные рамки к центрифуге, вставлял их в барабан и крутил тяжёлую ручку. Пустые, лёгкие, назад, к улью, нести легко. Иногда открывал кран бака и вывалившийся из отверстия в подставленную ладошку густой мёд отправлял в рот. Но, как ни странно, тут, на пасеке, желание пробовать такое лакомство, быстро пропадало, и, запив эту прелесть водой с дохлыми мухами из корытца под точилом, продолжал исполнять команды дедушки.

Даже не помню, как я узнал, что можно сделать самому примитивный детекторный радиоприёмник. На росшей у нашего окна черёмухе устроил антенну, под окном – заземление, а между проводками от них пристроил камешек пирита (или карборунда). Таких камушков –«детекторов» всегда можно было найти в каменном угле. Где–то добыл и присоединил наушник. Теперь, терпеливо пошевеливая камушек «детектора», можно поймать радиостанцию. Пожалуйста, различные передачи, музыку мы с сестричкой слушали и удивлялись «человеческому прогрессу». Шёл 1945 год, тогда никто не знал «Спидолы» или «ВЭФа», да и просто батарейки нам были недоступны. Вот мы и радовались «радио», хотя регулярным прослушиванием это назвать было нельзя.

Зато вволю можно было наслушаться настоящих курских соловьёв. А их пение, и в самом деле, значительно отличается от сольных партий пернатых иных областей. Везде, даже в маленьких рощицах, в небольших кустиках, по нескольку одновременно они услаждали вечернюю тишину своими неповторимыми «коленами», заливались трелями, славя радость весне, любовь и верность подруге.

Школьные домашние задания в эвакуации, в сибирской деревне, я выполнял в свете керосиновой лампы. Тут же готовил уроки сын хозяйки, который по достижении восьми лет пошёл в первый класс. Но он был слишком умственно отсталым от сверстников и уроков не понимал. Поскольку я ходил уже в пятый класс, а его мать, наша хозяйка, была почти неграмотной, то, естественно, мне приходилось по много раз объяснять Шурке, весь материал. Тут же (а где ещё быть в избе вечером?) сидела и наблюдала за нами моя сестричка. Она понимала задания быстро и даже подсказывала Шурке правильные действия.

Зачем я вспомнил «стародавние» времена? Когда мы переехали к дедушке, сестричка (на восемь лет моложе меня) тоже перезнакомилась со своими соседушками. Все десять дней школьных каникул своих подружек, которые уже учились в школе, она провела в играх с ними. Утром одиннадцатого января (первый учебный день третьей школьной четверти) сестра сама вскочила и шустро начала одеваться.

– Ты куда? – спросила мама.

– В школу…

Мама думала недолго. Одна из сестёр бабушки работала учителем младших классов и мама обратилась к ней:

– Александра Васильевна, Люда хочет пойти в школу с подружками…

– Пусть пойдёт, посмотрит, послушает…

Сестричка пошла в школу, да так в ней и осталась до конца учебного года. Более того, Нелли Фёдоровна (свирепый директор школы и секретарь партийной организации, командовавшая всей школой, всей деревней Весёлая Лопань и всем колхозом) через несколько дней пригласила маму и сказала, что учительница рекомендует перевести дочь во второй класс. Но мама не решилась, так как Людочке не исполнилось ещё и семи лет.