10. Ночь на Ивана Купалу
Через несколько времени влево от нас, в той стороне, где старорослый хвойный лес был несколько реже, я заметил вдали мелькающий между деревьями отблеск какого-то зарева, а еще спустя несколько минут до нашего слуха стал доноситься с той лее стороны гул людского говора и звуки песен. Женские голоса были слышнее.
-- Ишь, у мужиков-то гульба1 -- заметил Скляров. -- Купалу, значит, справляют.
-- А что, Андрей Васильевич, - осведомился я, - не знаешь ты, штабс-ротмистр поехал туда или нет?
-- Надо быть, поехали, ваше благородие, потому они приказывали тележку свою заложить, и мы уже закладывали даже, как случилась-то у нас катавасия эта.
"Стало быть, я, вероятно, найду его там", - подумалось мне, и потому, не желая более утомлять мою и без того уже утомленную лошадь, я сдал ее на руки Слуцкому, приказав людям следовать своею дорогой, а сам пешком отправился по тому направлению, откуда слышались голоса и трепетным светом мелькало зарево.
Пройдя сотни три саженей, я очутился на возвышенном берегу озера. Густой, высокий лес со всех сторон окружал его, как стеною, и, опрокинутый, отражался в воде смутными черными тенями. На противоположном, более отлогом берегу раскинулась предо мною оригинальная картина. Там пылал громадный костер.
Вереницы искр, словно бы живые существа, какие-то фантастические духи, а не то - как будто огненные листья в осеннюю бурю - целыми снопами взвивались кверху, кружились в воздухе, длинною полосою уносились далече или нее огненным дождем сыпались в воду, отражаясь огненными змейками в ее невозмутимо-спокойной глади.
Вокруг этого костра толпилось множество народа. Сюда из нескольких окрестных деревень Езерской волости сошлись крестьяне праздновать своего Купалу. Место около костра было украшено молодыми березками, воткнутыми в землю; в стороне виднелось несколько шалашей, покрытых зелеными ветвями, и перед ними курились маленькие костерки, на которых "маладзёхны" (молодицы) приготовляли яичницу - это излюбленное и необходимое традиционное кушанье купальского праздника. Старики со старухами сидели в отдельных кружках и угощались водкою и сыром. Вообще, на Купалу не употребляют мяса, выбирая для пиршественных угощений более растительную или молочную пищу. Вокруг костра, взявшись за руки и образовав хороводное кольцо, ходили справа налево и потом слева направо молодые "дзецюки" и "дзевчины". И те и другие были украшены венками и подпоясаны стеблями горькой полыни. Они пели купальскую песню про "рачка", про то, как
Задумау рачок жаницися,
Тай пайшоу до жабци журицися:
"А у цебе, жабо, чарёво рябо!"
"А у цебе, раче, очи в тыле", --
и все это сопровождалось неизменным припевом: "Ой, Купала! Купала на Ивана! То-то!"
Потом выборный коновод праздника, или так называемый урядник, отделил парней от девушек и поставил одних по эту, а других по ту сторону купальского кострища - и вот по знаку его через пламя понеслась с разбегу прыгающая вереница. Сначала прыгали девушки, а парни хором подпевали при этом:
Цеперь Купала, заутро Ян
Кидау дзевок праз баркан!
А потом, когда стали прыгать парни, хор девушек заводил им тот же припев, изменяя только вместо "дзевок" -- "кидау хлопцёу праз баркан".
Тут же, рядом с кострищем, стояла кукля, то есть чучело, смастеренное из разного тряпья и ветоши, из рогож, соломы, ветвей и конопляных волокон. Эта кукля, изображающая собою Купалу, будет под утро обожжена на костре и потом потоплена в озере.
Купальская ночь, по местным преданиям, есть ночь чародейская: река и вода в течении ее светятся особенным светом; деревья, и особенно старые дубы, таинственно ходят по лесу и разговаривают между собою; ведут свои разговоры также и звери, и вообще все животные, - и если кому удастся подслушать их говор, тот считается "вяликим ведунцем на свеце".
Колдуньи и ведьмы тоже обнаруживают свою деятельность: они отнимают молоко у коров, собирая тайком росу на огородах у своих соседей, с которыми они в ссоре, и давая эту росу своим собственным коровам, после чего соседская корова должна уже меньше давать молока. В эту ночь расцветает папоротник, а бабы вообще собирают в лесах и лугах разные травы и зелья: руту, василь, дзяголь, богатки, папорац, иван-да-марью, перелеть, курослеп и лопань с ластовнем. Наутро они не.сут с собою эти травы в церковь, и там священник окропляет их святою водою, после чего зелья эти, получая название свянто-янских, хранятся в течение целого года, до следующего Купалы, и служат целебным средством в некоторых болезнях, или талисманом против колдовства, или же, наконец, приметами будущего благополучия. Так называемая "купальня*, или "купальщица" (Ranunculus acris), и "свянто-янская трава" (Hypericum perforatum) почитаются могущественным, неотразимым средством для возбуждения чувств любви и нежной преданности - да и вообще вся Купальская ночь, в силу древних преданий, есть ночь невозбранной, беззаветной любви и страсти для всей молодежи, которая вообще, во все остальное время года, отличается более целомудрием, чем распущенностью своих нравов. На рассвете Иванова дня даже и солнце показывает чудеса необычайные. По местным поверьям, оно, всходя на горизонт, "зайчиками играет по небу", разделяется на несколько малых солнц, которые сверкающими колесами кружатся и вертятся одно вокруг другого, разбегаются в стороны и опять соединяются в одно обыкновенное солнце. Но ранее этого явления вся молодежь должна непременно выкупаться в озере, после чего Купальская ночь со всеми ее волхвованиями, чарами и вакханалиями считается уже законченною, - и люди, как бы омыв, очистив себя от всей бесовщины и греха, спешат домой, чтобы нарядиться в чистые сорочки, в цветные уборы и идти в церковь с пучками цветов и разного зелья.
Вдоволь налюбовавшись чудною картиной, которая оживленно развертывалась предо мною по ту сторону озера, вся озаренная светом громадного костра, я направился вдоль берега с намерением дойти до рыбачьей становки, чтобы переплыть в челне на ту сторону, где предполагал встретиться с моим сожителем Апроней и вместе с ним вернуться домой в его тележке.
Темная, звездная ночь охватила глубокое небо и посредством своего тусклого света превращала в странные, фантастические очертания каждый встречный пень, каждый куст и громадные, вывороченные наружу, как бы лапчатые, корни деревьев, поваленных некогда бурею. Я шел в потемках, часто спотыкаясь о валежник и путаясь в кустах широкого папоротника, но мало-помалу глаз свыкся с темнотою: в нем изгладилось давешнее впечатление огненной яркости костра, раздражавшее сетчатую оболочку, и окружающие предметы стали приобретать для меня более определенные очертания.
Вдруг мне послышался шорох чьих-то шагов - и какая-то фигура быстро пошла мне навстречу. Я успел только заметить, что это было что-то белое, и остановился, поддавшись странному, но вполне невольному чувству какой-то жуткости, охватившему на мгновение мое сердце.
Белое подошло совсем близко ко мне, словно бы я был для него знакомым и ожидаемым существом. Но вдруг, вглядевшись в меня и как бы сознавая свою ошибку, оно быстро метнулось от меня и побежало в сторону.
Но я узнал его.
-- Велля! - закричал я, направляясь вслед за белою тенью. -- Велля! Остановись! Не пугайся!.. Это я!.. Или не узнала?
Но белая тень продолжала бежать, не обращая внимания на мой голос. "Зачем ей быть в лесу в эту пору и что она может здесь делать?" -- мелькнуло у меня в голове. И я пустился вслед за нею, совсем не думая о том, что мое присутствие, быть может, вовсе ей нежелательно. Вдруг она запнулась о какой-то корень и упала. В эту самую минуту я успел подбежать к ней и помог встать на ноги.
-- Велля, успокойся, это я... Чего ты побежала от меня? Чего испугалась? - ласковым голосом говорил я, удерживая ее руки.
-- Я ошиблась... извините... я не узнала, - смущенно пролепетала она своим гортанным еврейским голосом, стараясь пересилить испуг и волнение. -- Я думала, это он.
И Велля недоговорила. Произнеся это слово "он", девушка как бы спохватилась и замолкла.
-- Кто "он"?.. О ком говоришь ты? - спросил я.
-- А разве ж я сказала "он"?.. Нет, нет, господин поручик, вы ошиблись, я не говорила этого... Может, вам так послышалось, а я не говорила! -- торопливо принялась она уверять меня.
-- Ну, Госдодь с тобою! Я не расспрашиваю...
-- Нет, нет!.. -- напирала она на слово, стараясь придать ему силу убеждения. -- Но, когда ж я клянусь вам в самом деле, я не говорила этого...
-- Ну да, милая Велля, это все мне только так послышалось, я ошибся, я верю тебе; но скажи, Бога ради, что ты здесь делаешь одна-одинешенька в этакую пору? Как тебя занесло сюда?
-- Я гуляла... Нет! - перебила она вдруг самую себя, порывисто схватив меня за руки. -- Я вам признаюсь... Вы добрый, вы не захочете для меня злого... вы не будете насмехаться надо мною... я вам признаюсь... я нарочно ушла из дому... я убежала...
-- Ты?! Убежала?! - невольно изумился я. -- Зачем?.. Ведь отец у тебя добрый, он любит, он не обижает тебя, зачем ты убежала?
-- Ах, я не знаю сама, что со мною! -- в мучительной тоске :шлепетала Велля, схватясь рукою за голову. -- Да, он добрый и он не обижает меня, но он меня замуж выдает!.. Понаехали сваты из Камионки - реб Мордух Пиковер и Шлема Зильбер -- и теперь сидят и пьют с татуле и пропивают меня за Орел Бублика, а я не хочу идти замуж!.. Не хочу и не хочу я!
-- Да отчего? Разве Орел Бублик дурной человек такой?
-- Нет, он не дурной, но я...
И Велля замолкла, опять не договаривая и словно осекшись на недосказанной мысли.
-- Да что же ты... любишь кого другого, что ли?
-- Ах, не спрашивайте меня!.. Несчастная я -- и пропащая моя голова!.. Когда б вы знали только!.. Они все думают, что я набожная еврейская девушка... О, кабы они знали!.. Они проклянут, они херим на меня наложат!.. Они ни за что не простят меня!..
-- Велля, нельзя ли нам помочь тебе?.. Мы все сделаем, что только возможно, мы приложим все старания...
-- Оставьте!.. Никто мне в этом не поможет!
И присев на поваленное дерево, девушка закрыла лицо руками и зарыдала.
-- Ну, что вы хотите от меня?! - вдруг поднявшись и снова схватив меня за руку, заговорила она в какой-то ожесточенной экзальтации. -- Ну, да! Я люблю!.. Да люблю-то я, на мое горе, христианина!.. Они не простят мне этого!..
-- В таком случае разорви с ними, принимай сама христианство и выходи за него замуж.
В ответ на это девушка засмеялась горьким и - как показалось мне - несколько истерическим смехом.
-- Да он-то когда ж настолько любит меня?.. На что я ему?..
Вот, я одна, я жду его и мучаюсь, а он и не думает! Ему и дела нет!..
И она снова зарыдала, отвернувшись от меня и прислонясь головой к стволу старой ели.
Бедная Велля!
Я видел всю глубину ее горя; мне так хотелось бы утешить ее, хоть чем-нибудь помочь ей; хоть на сколько-нибудь облегчить ее кручину; но что я мог сделать для нее в данную минуту!.. Чувство понятной деликатности не позволило мне спросить об имени любимого ею человека, а сама она не называла его.
Минуты две спустя иарыдавшаяся Велля, словно бы очнувшись, вдруг подняла свою поникшую голову.
-- Оставьте меня! -- порывисто залепетала она, с умоляющим видом сложив свои руки. -- Бога ради, уйдите отсюда!.. Уходите поскорей! Не надо, чтобы вы были со мною! Не надо, чтобы нас видели!.. Пожалейте меня!
-- Велля, ты ждешь его? -- решился я сделать ей последний вопрос.
-- Да! -- призналась она через силу. -- Да, я жду его, он должен прийти сюда... Поэтому...уйдите отсюда... умоляю вас!
Дружески и просто пожав ей руку, я поспешил удалиться, смущенный этою неожиданной встречей и отуманенный грустью за горе бедной еврейки.
Свободное копирование
