«Не отрекаются, любя» - 1

«Не отрекаются, любя»

Помню хорошо, что творилось в моей подстреленной душе - смятение, горечь, обида, тоска сменяли друг друга, но надо было как-то жить, тем более, что день за днём катилась эта первая сессия, и надо было держаться «на плаву». Спал по четыре часа в сутки, хорошо ещё, что тренировки волейбольные были приостановлены, а ведь команда наша институтская подбиралась совсем неординарной, в ней были четыре высокорослых, мощных, вполне подходящих и опытных «столба». Двое были из Казахстана, а двое даже из российских Чкалова и Саратова. Пятый игрок «основного» состава был тоже подходящего роста, прыгучий киргизский паренёк из Таласа, который был студентом третьего курса нашего мехфака, но опыта ему явно не хватало. Пару «разыгрывающих» игроков защитного плана составляли мы с моим другом детства «Деревом», который был старше меня на два года и в этом году удачно перевёлся с третьего курса мехфака ФСХИ на второй курс мехфака ФПИ. Удалось мне сдать сессию на все «отлично», но из нашей группы сразу «отсеялись» несколько человек, проваливших эту сессию со сплошными «неудами», то есть двойками. Среди них был и весёлый певун, отставной флотский «старшина первой статьи», совсем неглупый паренёк, которого затормозила высшая математика с нашим хлопковым куратором, и, не знаю, может Али Баба и был тому причиной? Эти количественные потери сразу же восполнились внутриинститутской перегруппировкой за счёт желающих перебраться на нашу специальность с других факультетов, а также за счёт студентов «со стороны» - с физмата Университета и того же мехфака ФСХИ.

Ранняя весна уже гуляла по паркам и скверам, и прошло уже «вербное воскресенье» с обязательным выходом бабушки в городскую маленькую церковь, мимо которой я, пустырями, ходил когда-то в мою первую СШ №33. Без всякого «законного» каникулярного перерыва неумолимое факультетское расписание водворило нас в студенческие аудитории, но стало как-то полегче-три ежедневные «пары» вместо насильственных четырёх-пяти позволяли передохнуть от пролетевшего «цейтнота». Появились, хоть редкие, но свободные вечера, которые я проводил во втором своём родном доме-русской драме, перебравшейся в новое театральное здание в Дубовом парке, ранее принадлежавшее местному театру оперы и балета.

В городе заметно убавилась кавказская диаспора, которой разрешено было возвращаться в родные кавказские аулы, посёлки и города. Год назад, в январе 1957 года, я был невольным свидетелем интересного события, не укладывавшегося в рамки обычных советских традиций. Новый «хозяин» страны Никита Сергеевич Хрущёв, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, Председатель Совета Министров СССР и, самое главное, Первый секретарь ЦК КПСС, ставшей такой в 1952 году после замены «устаревшего» названия ЦК ВКП(б), наверное, для того, чтобы как-то забылся большевистский насильственный переворот октября 1917, (такого набора высших должностей не знал даже великий Сталин) внезапно зимой посетил наш богом забытый край, чтобы вручить Киргизии орден Ленина.

Его прибытие планировалось отметить митингом в аэропорту с радиотрансляцией по местному радиовещательному каналу, но, вместо запланированных торжественных речей, микрофоны, установленные на лётном поле, неожиданно озвучили дикие вопли, грохот падающих предметов, топот ног и крутой трёхэтажный российский мат обслуживающих это мероприятие «оперов». В заключение, хриплый, cрывающийся от одышки голос, прокричал: «Всё, п....ц, кончилось торжество». Я так и не узнал, что же произошло в аэропорту, но ходили слухи, что могучего «хозяина» страны едва вытащили из самолёта в полубессознательном, от выпитого в полёте спиртного, состоянии, и срочно, подручными средствами, свернули торжественный митинг. Наш «хозяин» и сам подтвердил эту версию, явившись днём позже на городской митинг на стадионе «Спартак» за парком «Звёздочка» в явном состоянии подпития, которое было сразу заметно по его заплетающемуся языку во время поздравительной речи.

Но случай, о котором я хотел рассказать, произошёл в день его отъезда из Фрунзе, когда, после встречи в Доме Правительства с боссами нашей республики, машина «хозяина» страны, окружённая машинами сопровождения, медленно выехала с близкой к нашему дну правительственной площади и повернула на продольную Первомайскую улицу, вытянувшуюся вдоль кромки нашего сквера. Я стоял в толпе зевак, жаждущих увидеть могущественного властителя, а по обе стороны Первомайской выстроилась цепочка дежурных милиционеров. Несмотря на холодный день, «хозяин» страны, одетый в тёплое пальто, и с серой «каракулевой» тёплой шапкой на голове, стоял в машине с откинутым верхом, приветствуя толпившихся за «охранной» цепочкой горожан. Внезапно, со стороны сквера на проезжую часть выбежали трое бравых молодых кавказцев в нарядных кавказских одеждах с «газырями» на груди, которые буквально вынесли на руках и бережно поставили посреди улицы белобородого старца, а сами бросились на колени, склонившись в почтительном поклоне с прижатыми к сердцу руками, в которых были зажаты сброшенные с голов мохнатые кавказские «папахи». Седобородый протягивал нашему «хозяину» внушительных размеров пакет. Машина Первого секретаря, и проч., и проч., остановилась, и он взял этот пакет, после чего лихие кавказские молодцы мгновенно подхватили на руки своего белобородого и стремительно исчезли в сквере. Цепочка милиционеров, видимо заранее подготовленная каким-то таинственным образом к этой акции, даже не шевельнулась, чтобы помешать кавказским ребятам. А с весны и начался массовый отъезд кавказцев в родные края, видно, пакет сыграл свою решающую роль.

Не было дня, чтобы я, с окаменевшим сердцем, не вспоминал её, но маленькая льдинка в душе росла и росла, превращаясь в ледяную душевную глыбу. Да и события способствовали этому-мой друг «Дерево», покорённый её чернявенькой тётушкой, часто встречался со своей подружкой, провожал её домой вечерами и замечал иногда и не мою теперь девочку в сопровождении высокого блондина. «Наверное, это Вадик из сельхозинститута», сказал я, «она писала о нём с целины», но «Дерево», сам бывший студент ФСХИ, прекрасно знал Вадика и ручался, что это не он. А с Вадиком я и сам вскоре познакомился, когда мы с «Деревом» случайно забрели на теннисный корт в «Звёздочке» и увидели, как мой бывший по узбекской СШ№24 одноклассник Коля Андреев, «гоняет» Вадика из конца в конец теннисного корта, заканчивая каждый розыгрыш мяча неотразимым косым обводящим ударом. Вадик был истинный интеллигент и, видимо, уже знакомый с историей нашего с ней разрыва, как бы случайно предупредил меня, чтобы я не верил слухам о её «поведении» на первой её целинной страде, когда она работала «копнильщицей» и возвращалась поздно ночью в кабине грузовика, которым управлял комбайнёр из её полевого экипажа, мужчина в «годах», из бывших «политзэков», то есть политических заключенных. Эти слухи о её «поведении» распространял местный совхозный тракторист, который обслуживал в прошлом году их комбайн, таская его из конца в конец пшеничного поля. Сообщения такого рода всегда «смаковались» некоторыми, падкими на сплетни, ребятами из целинного отряда ФСХИ, которые теперь, как бы поддерживая меня, советовали забыть её и больше никогда не встречаться с ней, недостойной моего внимания. И хотя шекспировское «молва толкует про твои дела, догадки щедро прибавляя к ним», как-то успокаивало, но реальность была налицо-мы с ней расстались, и ледяная глыба продолжала расти.

Неугомонный «Дерево» иногда «вытаскивал» меня на концертно-танцевальные «вечера» в наш Университет, и я, хоть и редко, но видел её среди сокурсников-оживлённую, стройненькую «ёлочку», которая часто вальсировала с высоким блондином, и «Дерево» сразу признал в нём её провожатого, о котором говорил мне. Он танцевал неуклюже, даже, пожалуй, хуже меня, но очень старался. Издали, из-за колонны, наблюдая за ними, я не заметил особых «тёплых» отношений между ними, которые сразу бы обнаружил ревнивый взгляд-многие танцующие пары сразу бросались в глаза и поворотом головы, и улыбкой, и близкой дистанцией между собой в танце. Совсем редко она замечала меня, и как-то робко опускала глаза и сразу покидала танцевальный зал, но я за ней никогда не следовал, а тут же выбирался из университетского веселья и исчезал в полутёмных городских улицах, чувствуя, что моя ледяная глыба начинает вибрировать и вроде бы уменьшаться в размерах.