Жизнь постепенно менялась в лучшую сторону, исчезли продуктовые «карточки», прошла денежная реформа, когда в течение предоставленных правительством трёх дней надо было избавиться от «старых» денег. Нам, никогда не имевшим «лишней копейки», эти дни были совсем не нужны, но толпы дельцов «чёрного» рынка, нажившие на своём бизнесе немалые запасы отечественных дензнаков, сметали с полок магазинов всё небогатое их содержимое. То ли исчезновение запасов «старых» денег и временный дефицит «новых», то ли решение ответственных за торговлю «комбуров», обеспокоенных угрозой невыполнения «промфинплана» (это не анаша!), растормошили накопившиеся продовольственные «комбурские заначки», что мгновенно сказалось на ассортименте продовольственных магазинов, в витринах которых появились невиданные никогда колбасы и сыры разных сортов, наливки и настойки, мясные, рыбные и совсем неведомые консервы с мудрёным названием «Снатки», а на широких полосах сливочного масла в витрине гастронома «Серая Бакалея» я однажды прочёл «Да здравствует Первое Мая», написанное красной икрой. Скорее всего, именно эту ситуацию имел в виду наш таинственный «Кологривый», когда, задумавшись, негромко произносил: «пир победителей». Народ имел краткую возможность познакомиться через стекло витрины с теми продуктами, которые шли на стол «комбурам» через закрытые «распределители». Очень быстро это изобилие исчезло, чтобы не появляться больше никогда-разбухавший «комбурский» аппарат успешно поглощал эти дары великого советского народа, строителя коммунизма, да только для всех ли он строился, коммунизм этот?
Заботами вождя всех народов ежегодно, по осени, как правило, накануне всенародного праздника Великой Октябрьской Революции, торжественно объявлялось очередное снижение цен на продукты питания и «промтовары». Мало кто догадывался, что в основе всех этих благ лежала дикая эксплуатация и бесправие славного советского «колхозного крестьянства», задавленного плановым, (опять же не путать с анашой!), социалистическим способом организации экономики. Колхозное крестьянство молчаливо отвечало на эту политику пассивным саботажем, и каждую осень насильственно организованные массы горожан, студентов и школьников в спешном порядке развозились по колхозным полям и сёлам для уборки урожая, постройки «кошар» для скота, ремонта колхозной, фактически бесхозной, техники, и других работ.
Наше маленькое натуральное хозяйство обеспечивало нам нормальное существование за счёт урожаев с подхозных участков, а поросёнок, выкормленный пищевыми отходами столовой, где бухгалтером работала тётя, к зимним холодам превращался в приличных размеров свинью или «борова». Это были последние дни его существования, и я уводил мою сестру куда-нибудь подальше, в сквер или к театру, чтобы она не слышала выстрела дядиного «ТТ», который заваливал достигшего нужных кондиций животного, и, особенно, чтобы она не видела, как нашего общего любимца «разделывают», освобождая его «шкуру» от щетины с помощью «паяльной лампы». Благодаря такому предзимнему событию, у нас появлялся запас «кровяной» и настоящей полукопчёной колбасы и копчёных окороков, а в специальном дубовом бочонке, пересыпанные крупнозернистой солью, и под «гнётом», хранились толстые ломти свиного сала, пронизанные чесноком, и с мясными прослойками-такое вкусное сало можно было купить только на рынке, и только у украинцев, иначе «хохлов», особо искусных мастеров засолки.
На дне жили мои старые «кореша» Валёк и Хома, а вновь поселённые в дальний конец общаги братья- близнецы Солодовы держались особняком и не общались с нами. Такое поведение было непривычным и непонятным, а на мой вопрос бабушка ответила без дальнейших пояснений: «баптисты, они баптисты и есть». Эта информация мне кое-что разъяснила-один из наших маршрутов на далёкий БЧК пролегал по улице Киргизской мимо аккуратного домика с крышей из крашеного «кровельного железа», к стене которого была прибита доска с надписью масляной краской «Молельный дом евангельских христиан-баптистов». Из всегда открытых окон этого домика раздавалось стройное негромкое пение, но мы, никогда не страдавшие отсутствием любопытства, не знаю почему, но старались быстрее пройти мимо. Повидимому, отчуждение между нами и баптистами было взаимным, что и объясняло поведение братьев Солодовых.
Валёк учился в школе-семилетке, а с Хомой мы вместе, начиная с третьего класса, ходили в одну и ту же школу, и вместе её закончили. Валёк жил в комнате №5 с матерью и двумя братьями. Отец его, работавший перед войной в пожарке, погиб на этой войне. Старший брат Валька, лохматый низкорослый щупленький «Бора», совсем не походил на своего крепыша-брата. «Бора» слыл известным политиком-все политические новости, поставляемые центральной прессой и «Последними известиями» по радио из Москвы, он внимательно изучал, и всегда готов был поделиться этими новостями с любым желающим, а иногда он сам, по своей инициативе, высказывал своё собственное видение политических событий. Его речь в этом случае была пересыпана такими выражениями, как «клика Тито», «вероломный Гоминьдан», «империалистическое окружение», и он всегда мог точно назвать порядковый номер последнего «серьёзного» предупреждения, которое красный Китай направил распоясавшимся американским агрессорам, военные самолеты которых бессовестно и нагло регулярно нарушали воздушное пространство нашего великого красного соседа.
Под влиянием эрудированного «Боры» я тоже стал интересоваться «политикой» и внимательно прочитывал передовые полосы «Правды» и «Известий», которые выставлялись в «Звёздочке» под застеклёнными щитами с крупной надписью «ТАСС», и сколько я ни спрашивал потом, что такое «ТАСС», никто не мог мне этого объяснить, только один из моих шахматных партнёров, к которому я обратился с такой же просьбой, терпеливо объяснил дотошному пацану, что ТАСС-это такая круглая вместительная глубокая посудина, где можно что-нибудь выстирать. Хорошо помню карикатуры из этих газет, сопровождавшиеся, как правило, стихами, такими, как: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить...». Здесь речь шла о несбывшихся планах коварного Гоминьдана окружить и разбить войска красного Китая. Другие стихи я прочитал жарким днём всё в той же «Звёздочке»: «сообщило миру ТАСС, есть у вас, есть и у нас». А здесь речь шла об успешном испытании первой атомной бомбы отечественного производства, и эти стихи как-то разъяснили мне таинственное назначение «ТАСС», который каким-то образом оказался связанным с нашей могучей, «непобедимой и легендарной» Красной Армией. Потом-то я узнал, что ТАСС-это Телеграфное Агентство Советского Союза.
Старшие по возрасту юнцы, к которым принадлежал мой средний брат, с нашей подростковой компанией не водились. У них были свои интересы, свой мир, а из проблем, которые они обсуждали, самые актуальные были связаны с «женским» вопросом. Они знали всех в округе лиц женского пола их возраста-кто где живёт, учится, и, главное, кто с кем «лазит». «Бобёр» лазил с «Карамелькой» из женской школы №28, «Бора» с «Лисой» из №12, а «Жорж», остроумный светловолосый красавец-крепыш, был настолько любвеобильным, что его подружек трудно было запомнить, так часто они менялись. Благодаря этому качеству, «Жорж» пользовался огромным авторитетом у своих сверстников. Двое приходящих к друзьям «чужаков», скромные еврейские братья-близнецы, «Брут» и «Кассий», также, как и мой брат, не лазили ни с кем, хотя «Жорж» уверял брата, что «Рыжуха» постоянно «пялится», имея объектом именно его, и брату просто преступно «теряться». «Рыжуха» была наша соседка из дальней комнаты №11, обладательница соблазнительной полненькой, рано развившейся груди, которую «Жорж» называл «буферами».
Часто в этой компании юнцов появлялся симпатичный черноволосый паренёк с азиатскими чертами лица, и «Жорж» неизменно встречал его одной и той же фразой «Мир или война?», намекая на имя этого паренька-Мар. Это был, ставший впоследствие известным писателем и драматургом, Мар Байджиев, который жил в близком трёхэтажном, чудовищных размеров доме, возвышавшемся напротив пожаркиных ворот между улицей Киргизской и «Звёздочкой». Этот дом, который все называли «водхозовской коробкой», был населён многочисленной детворой, с которой, однако, дружеских контактов у нашей спаянной «кодлочки» пожаркиных пацанов никак не получалось, может быть потому, что они были нашими постоянными соперниками в футбольных товарищеских матчах «край на край». Эти матчи мы регулярно проводили в «Звёздочке», где рядом с Летним театром находилось странное обширное пыльное поле, окружённое со всех сторон земляными склонами так, что поле это оказывалось углублённым метра на полтора по отношению к ровной парковой поверхности.
Это углублённое пространство ещё совсем недавно было залито грязно-бурой водой, которая испарилась со временем, образовав удобное для наших футбольных команд пространство. Скорее всего, какой-то неизвестный устроитель предполагал разместить здесь озеро для любителей плавания, но этот проект бесславно провалился, поскольку обеспечить круговорот воды оказалось совершенно невозможным. В наших футбольных поединках мы заранее составляли план, позволявший нейтрализовать Валерку Шахназарова, самого опасного нападающего в команде противников. Удивительно, что судьба не раз сталкивала меня с этим «футболистом», и я до сих пор с удовольствием вспоминаю наше соперничество, уже на настоящем футбольном поле, где я в составе сборной механического факультета политехнического института встречал Валерку в составе сборной строительного факультета того же института. А на месте нашего футбольного поля в «Звёздочке» со временем был устроен теннисный корт.
Мой лихой старший брат уже был призван в армию, и от него приходили письма со станции (или станицы?) Донгузской, где располагалась его воинская часть. Компания среднего брата в полном составе обучалась в старших классах средней школы №24, которая была «узбекской», но в ней были открыты «русские» классы с преподаванием на русском языке. После фиаско, которое потерпела моя «Базовая», школьный путь мой неминуемо вёл в эту №24.
