15. ЭПОХА МИГа- 29
Мы продолжали заниматься испытаниями систем "Заслон" и "Кайра", подолгу находясь в Ахтубинске. А в институте в это время полным ходом шли работы по созданию новых самолётов, самолётов четвёртого поколения - МИГа-29 и СУ-27. Работы относились к тематике отделения №2: самолётом МИГ-29 занимались в лаборатории Познякова, а самолётом СУ-27 - в лаборатории Фёдунова.
Борю Федунова я очень хорошо знал. Он пришёл в отдел Тарханова с фирмы Камова на должность старшего инженера чуть позже меня. Занимался вопросами оптимального управления с применением принципа максимума Понтрягина и метода Дубовицкого-Милютина. Федунов был человек общительный, любил попеть революционные песни и песни отечественной войны, на этом мы с ним и сошлись.
Как-то раз Тарханов собрал команду для работы по созданию математической модели ракетной системы С-300. Идейное руководство возлагалось на Сашу Горского, который тогда уже был доктором наук. Общие организационные вопросы должен был решать Федунов. Зоя отвечала за создание модели. Через два дня Зоя и Боря поругались, и группа распалась. Зоя сказала, что Федунов упрям и прямолинеен, "давит" даже в тех вопросах, в которых он мало компетентен. Несмотря на то, что они разошлись по работе, однако остались друзьями и не держали камня за пазухой.
Права Зоя или нет в оценке Федунова, я не могу сказать, я с ним тогда не работал. Да и позже работал очень мало.
Позняков, высокий, плотный мужчина, спортивного вида, не так давно он занимался спортом. Взгляд - внимательный, массивный подбородок, не многословен. Таким я его запомнил, когда впервые его увидел при посещении кабинета Тарханова. Они тогда сидели в одном кабинете - два начальника лаборатории.
Говорили, что начинал он свою рабочую деятельность, как программист. Позняков не был учёным-теоретиком, как Батков, он являлся, скорее, очень хорошим инженером и организатором работ. Предметом его деятельности была не чистая наука, а техника. Впрочем, диссертацию кандидата технических наук, как положено, он защитил. Руководил его диссертацией доктор технических наук Топчеев. Технику он хорошо "чувствовал". Зоя говорила, что Тарханов чувствовал проблему интуитивно, "животом" (пока окончательно не ушёл в организационно-хозяйственную деятельность). Позняков "чувствовал" техническую проблему головой.
Писать о времени испытаний МИГа-29 очень сложно. Я к тому времени считал себя уже опытным испытателем. Всё-таки прошёл испытания "Прожектора", "Кайры", ракет Х-25, Х29, корректируемых бомб КАБ-500 КР и Т.
Объём и интенсивность работ на испытаниях самолёта МИГа-29 не шли ни в какое сравнение с работами по предыдущим системам.
Испытывался не отдельный режим применения оружия или одна система. Работы шли сразу по многим направлениям, испытывался и сам самолёт, и все его системы, включая системы вооружения. Испытания проходили у меня на глазах, и я многое отлично помню, однако, чтобы подробно рассказать про эти события, потребуется написать отдельную книгу.
Роль нашего института в создании этого самолёта была гораздо шире, чем в "Прожекторе" и даже в "Кайре", где боевые алгоритмы создавал коллектив Богуславского. Все алгоритмы управления оптико-электронным навигационным комплексом (ОЭПРНК) создавались в институте. Основной информационной системой этого комплекса была квантовая оптико-локационная станция (КОЛС), которую сконструировал Хорол. Собственно, главным конструктором её был Халеев, а его ближайшим помощником - Флейтлих. На летных испытаниях мне вновь пришлось встретиться со старыми знакомыми с "Геофизики": Толей Зайцевым, Львом Гришиным, Геной Гудкиным. В самом начале испытаний даже появились сам Хорол и его заместитель Казамаров.
Программно-математическое обеспечение комплекса сосредоточилось в БЦВМ Ц-100. Эта бортовая ЦВМ оказалась последней машиной, созданной на отечественной элементной базе. Все последующие БЦВМ создавались на импортной элементной базе, отечественная база благополучно "вымерла". Главным конструктором ОЭПРНК был Ю. Сабо из ленинградской фирмы "Электроавтоматика", отвечавший за этот комплекс в целом. На самолете стоял ещё и радиолокационный прицельный комплекс (РЛПК) конструкции фирмы "Фазотрон", за который отвечал В. К. Гришин, Винник, Кустов. РЛПК имел свою управляющую БЦВМ Ц-100, алгоритмы и программы создавал "Фазотрон". В НИИАСе имелся стенд отработки РЛПК, где трудился коллектив под руководством Кустова.
Все алгоритмы управления оружием при использовании КОЛСа в ОЭПРНК, как я уже писал, создавались в нашем институте в лаборатории П.В. Познякова. Алгоритмами обработки информации занимались Пастушенко, Флорковская. Освенский возглавлял создание и моделирование алгоритмов стрельбы из пушки и бомбометания. Алгоритмы управления пуском ракет поручены были Газетову. Также создавались алгоритмы управления самолётом. Работы по моделированию контуров управления ракет и выдачи рекомендаций по оптимизации контуров возглавляли Кузьминский и Левитин.
Одновременно в НИИЦЭВТе под руководством Главного конструктора Соловьёва и его заместителя Бори Курбатова заканчивалась отработка БЦВМ Ц-100.
В то время Зоя была начальником сектора в лаборатории Тарханова и занималась анализом работы БЦВМ "Аргон" системы "Заслон". Программы там создавал Слава Захаров, начальник лаборатории из НИИРа. Зоя повторила его программы на универсальной машине, проанализировала и предложила кое-что усовершенствовать. Захаров не принял их во внимание, считая их спорными. Он сказал, что у него больше опыта, да и за разработку отвечает он. В НИИАСе - там работают оторванные от жизни теоретики. "Улучшения" - вещь очень опасная: "лучшее - всегда враг хорошего", - говорил он.
Мелкие программные ошибки, которые Зоя нашла, он, конечно, исправил. Но не для этого же она работала! Такая работа ей крайне не нравилась, и когда Батков предложил ей написать несколько программ боевого применения для самолёта МИГ-29, по алгоритмам Познякова, она сразу согласилась. БЦВМ Ц-100 ещё только создавалась, и программирование велось в её прототипе - БЦВМ "Аргон 2009". Первые программы Зоя отлаживала на базе НИИЦЭВТа совместно с ленинградцами, встраивая свои программы в их структуру. Работа шла тяжело. Программы не шли. При стыковке программ НИИАСа и "Электроавтоматики", ленинградцы сваливали все неудачи на Зою, она считала, что виноваты ленинградцы. Разобраться, кто прав, а кто виноват было невозможно. Зоя не представляла, как можно дальше совместно работать. К тому же, начальник лаборатории по БЦВМ Белоусов, из отделения Зайцева, ей сказал, что он точно также начинал работы по программированию алгоритмов Богуславского на "Кайре", но ленинградцы его скоро "выкинули", совместная работа не получилась. "Так произойдёт и с тобой, у них больше опыта, кроме того, они - "Главные конструкторы", - говорил Зое Белоусов. Зоя всё время очень расстраивалась, однако совершенно неожиданно нашла нестандартный выход из создавшегося положения.
Обсуждая с Зоей работу сектора, я считал, что сектор должен иметь своё лицо, визитную карточку. Пастушенко имеет свой "кусок" - обработку информации. Освенский - стрельбу и бомбометание. Газетов отвечает за общую логику работы ОЭПРНК и алгоритмы пуска ракет.
Зоя решила разработать и предложить свой алгоритм диспетчеризации задач в БЦВМ. Дело в том, что все алгоритмы внутри БЦВМ воюют между собой, т. е. не они воюют, а их создатели. В условиях жёстких ограничений по времени счёта и памяти БЦВМ, на "всех" и того и другого всегда не хватает. Каждый алгоритмист стремится к увеличению частоты счёта своих алгоритмов, чтобы не потерять потребную точность. Ведется борьба за память машины, чтобы "втащить" на борт более совершенные алгоритмы, без упрощений. Примирить и организовать в БЦВМ все алгоритмы-программы должен диспетчер и главная управляющая программа. Память внутри машины тоже распределяет сектор программистов. Зоя предложила свой принцип построения этих программ, похожий на тот, который применялся на больших универсальных машинах.
Ведущий по МИГ-29 Позняков сначала очень осторожно, и даже настороженно отнеся к участию Зои в этих очень ответственных работах. Он её мало знал и боялся провалов. Но Батков в неё очень верил. И этот фактор на начальном этапе сыграл свою роль. Вскоре Позняков разобрался в ситуации, и, проявив в полной мере свои организационные способности, убедил руководство КБ Микояна и "Электроавтоматики" в правильности подходов НИИАСа. Создание диспетчера поручили НИИАСу. Тогда Сабо сказал: "Берите программирование всей машины, коли диспетчер "ваш", все равно "Электроавтоматика" - главный конструктор". Но фактически, разрабатывая алгоритмы и программы БЦВМ, НИИАС оказался ответственным за всё боевое применение. Тогда это ещё было не очень понятно, это теперь, через 20 лет, всем стало ясно, что львиная доля труда при создании систем приходится на создание и отладку математического обеспечения, а не на создание "железа", хотя "железо" и является первоосновой. Надо сказать, что инженеры из отдела Сабо нам очень помогали и при отладке Ц-100 на стенде в НИИАСе, и в летных испытаниях. На стенде часто находились: Новиков Лёва, Коновалов Сева. На полигоне много времени проводил Юра Этингофф.
Позняков, фактически, исполнял роль главного конструктора ОЭПРНК. Тем более, что на полунатурных стендах НИИАСа отрабатывались и РЛПК, и ОЭПРНК. Но эта, казалось бы, удачно сложившаяся ситуация имела свою оборотную сторону: с одной стороны, став одним из головных разработчиков, НИИАС взял на себя большую долю ответственности, получив дополнительную головную боль; с другой стороны, НИИАС утратил статус нейтральной, оценивающей организации, и военные стали относиться к нашим заключениям с некоторым подозрением.
Тогда Михайлов на всех совещаниях стал особо подчёркивать, что отделение №13 - это чистые испытатели, не связанные авторскими амбициями и административным подчинением с разработчиками. Позняков же - это отделение №2, подразделение Чистовского. Мы, же - отделение Баусина, так же, как и военные, заинтересованы в объективной оценке техники. Военные делали вид, что ему верят.
Свободное копирование
