Завод - институт - завод

                7. ЗАВОД - ИНСТИТУТ - ЗАВОД

 Через некоторое время после моего возвращения из армии группу сборки катапульт расформировали. В стране создавалось специальное КБ по проектированию и производству катапульт под руководством Северина. Это КБ производило катапульты для всех типов самолетов. Раньше  самолетные КБ производили катапульты сами. Ну и правильно, что закрыли группу, узкий специалист сделает всегда работу лучше, дешевле и быстрее.

Теперь я трудился в группе сборки крыла. Как я писал, силовыми конструкциями крыла являлись два лонжерона, передний и задний, к ним крепились нервюры, параллельно лонжеронам  собирались стрингеры. Так создавался «скелет» – каркас крыла. На нем держалась обшивка. Она крепилась к лонжеронам болтами. Эту работу производили сборщики, а к нервюрам и стрингерам обшивка крепилась заклепками. За эту работу отвечали клепальщики. Они по чертежам засверливали обшивку, нервюры и стрингера, вставляли заклепку в отверстие и разбивали ее с помощью пневматического молотка, скрепляя детали. Грохот от работы клепальщиков напоминал пулеметные очереди. Когда они работали рядом внутри фюзеляжа, ушные перепонки просто раскалывались. Клёпальщики работали в паре – старший и подручный. Подручный поддерживал заклёпку массивным куском металла со  стороны соединяемой детали, пока старший расплющивал ее пневматическим молотком. Подручными работали обычно девушки моего возраста или чуть постарше. Работа у них была нелегкая. Глядя на них, я вспоминал девушек в телогрейках, которых я видел в далеком 1945 году  в новороссийском порту.

Подручные лазали по самолету в грубых спецовках. При работе клёпальных молотков отчетливо видна вибрация кистей рук. Вредная все же эта работа! Некоторые из девушек учились в институтах,  работа клёпальщиц являлась для них временной, но большинство не имели образования, и такая работа ожидала их всю жизнь. Как женщины они мною не воспринимались. Косынки, надвинутые на самый лоб, закрывали волосы от металлической стружки. Лица потные и напряженные. Да окружающие мужики, очевидно, их за женщин тоже не считали: кругом часто раздавался отборный мат. Крепкими выражениями меня не удивишь. Я прошел армию, а там, команду, отданную вежливо, иногда воспринимали, как глупую шутку. Но в армии не было женщин! Особенно не нравилось, что порой, они сами могли выдать "неслабый монолог".

 А вот на комсомольских собраниях и на заводских вечерах, когда они появлялись с красиво уложенными прическами (тогда была в моде «бабетта»), в светлых платьицах, в туфлях на шпильках, наши клепальщицы выглядели просто красавицами- феями из сказки. Я опять подумал, что равноправие женщин не нужно доводить до абсурда.

На следующий год меня снова избрали в комитет. В этом же году  приняли в члены КПСС. Решение первичной парторганизации должна  утвердить парткомиссия  райкома. Нас, вновь принятых в партию, член парткома повез в райком на комиссию. Рабочих собралось человек 5-6, остальные инженеры. Все очень волновались. Листали устав, программу партии, материалы пленумов. Говорили, что к инженерам предъявляют более высокие требования, чем к рабочим. Якобы «наверху» есть мнение, что нужно увеличивать рабочую прослойку в партии.

В райкоме нас  усадили в коридоре у двери какого-то кабинета. Рядом ожидали люди из других организаций. Подошла  очередь. Вызвали  меня. В просторном кабинете за длинным столом сидели несколько пожилых человек. Член нашего парткома меня представил собравшимся. Кто-то спросил, где и как я был принят в кандидаты. Узнав, что я был принят в армии, поинтересовались, где и кем я служил. Я ответил. Один пожилой человек, выяснив, что я слесарь, сказал, что он тоже когда-то работал слесарем, и стал задавать вопросы по работе. Из его вопросов я понял, что он работал слесарем-инструментальщиком, а это совсем другая специальность. Я стал ему рассказывать, что такое сборка самолета. Однако сидящий за отдельным столом человек, скорее всего, секретарь райкома очень быстро прервал  обмен производственным опытом. На этом проверка моей политической грамотности закончилась.

Осенью начались занятия в институте. Небольшая группа студентов-первокурсников собиралась у проходной завода и отправлялась в институт.

Деев был колоритной фигурой. К этому времени он уже успел жениться и развестись. Женившись, он взял фамилию жены, а разведясь, оставил её себе. Его «девичья» фамилия была Иоффе. Как-то у него  все запутано. Его мать -  русская, очень добрая, но в тоже время, строгая женщина с эстонской фамилией Отс.  Второй муж у неё - эстонец. Первый муж, отец Вадима, еврей, давно умер, а второй – недавно. В паспорте Вадим был записан русским, по матери. Я не мог понять, зачем он сменил фамилию. Ведь эта была фамилия знаменитого отца советской физики "папы" Иоффе. Много заслуженных людей носило эту фамилию. Неплохая фамилия! Я понимал, что в то время с такой фамилией жить было не очень просто, но её смена  не решала вопроса: Деев Вадим Соломонович, русский! Смешно!              

Вадька на втором курсе «закрутил» любовь с Леночкой Пироговой, скромной девушкой с пепельной шапкой густых волос. Леночка была очень миленькой: с голубыми глазами, губками бантиком. Небольшие розовые пятнышки на лбу, которых она очень стеснялась, её совсем не портили. Она училась в нашей группе и работала киномехаником в кинотеатре «Ленинград». Мы с Вадимом иногда вместо лекций ходили в кино. Она открывала нам служебную дверь, и мы смотрели кинофильм прямо из кинобудки. После сеанса я быстренько уходил, а Вадька задерживался. Через год- полтора у них что-то расстроилось, потом она пропала, то ли перевелась на дневное отделение, то ли перешла в другой институт.

Однажды Вадим познакомил меня со своей бывшей женой. Это произошло в парке с фонтаном и каштановыми аллеями, что недалеко от кинотеатра «Дружба». Похоже, они снова начали встречаться. Марина, - помнится её звали именно так, - была яркой крупной женщиной. Вадима она, кажется, очень любила. Вскоре они снова расписались.

Мы с ней подружились, даже сложились доверительные отношения, мне импонировал её открытый прямой характер. Она  сказала, что причиной их развода было то, что она очень хотела ребёнка, а Вадька не хотел.

Она работала в архиве какой-то крупной библиотеки, кажется, исторической. Зная мой интерес к истории, однажды она принесла мне копию открытого письма Раскольникова Сталину, которое попало к ней по роду её работы. В то время этот документ был закрыт.

На пятом курсе Вадим уволился с нашего завода и устроился на один из вычислительных центров Министерства Обороны. Там только что  установили новые вычислительные машины серии «Сигма». Вадима приняли  инженером по эксплуатации ЭВМ. Он избрал самую престижную, популярную и хорошо оплачиваемую специальность для того времени. Электронные вычислительные машины только начали свое победное шествие по миру. И Америке, и в СССР одновременно делались первые шаги.

Сначала это были огромные вычислительные машины на лампах, с памятью на магнитных лентах. Даже на нашем предприятии в НИО приступили к монтажу ЭВМ «Урал». Ламповые машины при долгой работе нагревались и выходили из строя. Мощные системы воздушного охлаждения гнали холодный воздух по большим дребезжащим жестяным коробам, отдельные узлы обдували вентиляторы. Обслуживающие инженеры были всё время заняты: то меняли лампы, то устраняли неконтактные  явления. Иногда борьба с неконтактными явлениями велась путем нанесения ударов по корпусу машины большим резиновым молотком. Прямо по анекдоту о российском способе ремонта с помощью кувалды.

Позже появилась полупроводниковая техника, которая позволила отказаться от вакуумных ламп, что значительно уменьшило размер машин. Однако скоро и название «полупроводник» оказалось прочно забыто. Остался только анекдот – полупроводник, это когда один проводник обслуживает сразу два железнодорожных вагона. Машины  последовательно совершенствовались, появились микросхемы, которые собирались на германиевых кристаллах, на микрочипах. Инженеры, создающие и обслуживающие ЭВМ, чувствовали себя на острие прогресса. И это была истинная правда.

Прогресс в вычислительной технике очень быстро проник в бытовую технику. Однажды, одним воскресным утром 1960 года, я валялся на импровизированной кровати, составленной из двух американских сундуков- «транков», и «праздновал лентяя», как говорила мама. На такой кровати я постоянно спал. Это происходило еще на старой квартире на Новопесчаной улице. Отец уже встал и ходил от окна к столу и обратно. В комнате громко говорило радио. Звук перемещался вместе с отцом. То исходил от окна, то от стола. Просто чудеса! «Уж не во сне ли это?», - подумал я. Оказалось. что у отца в кармане находится маленький приемник, величиной с ладонь. Приемник имел пластмассовый корпус, сверкающий никелированной сеткой, в кожаном, светло-коричневой кожи,  футляре. Приемник оказался японского производства, но с итальянским названием «Пиколо». Выглядел  как «обыкновенное чудо».

Его подарили отцу члены японской деловой делегации. Подобного в то время наша промышленность не выпускала. Всего через несколько лет на прилавках магазинов появятся масса деталей, из которых каждый школьник мог сам собрать по схеме карманный приемник, супергетеродин или прямого усиления. Достаточно  купить транзисторы, переменное сопротивление, конденсаторы, динамик, антенну и т.д. Все комплектующие детали – отечественного производства. Но в далеком шестидесятом этот приемник мне показался волшебством.

Кстати, о подарках. При встречах, на переговорах с иностранными делегациями отец иногда получал от иностранцев подарки. Это была обычная мировая практика. Фирмы на  так называемые представительские расходы выделяли специальные фонды. У наших учреждений таких фондов не предусматривалось. Сначала отец покупал за свой счет ответные подарки. Пока «фирмачи» дарили авторучки (правда, иногда «Паркер»), записные книжки, простые зажигалки, такие покупки были не очень накладные ( отец в стоимости подарков стремился держать паритет). Однако, когда начали дарить транзисторные приемники, магнитофоны и другие дорогие вещи, отец понял, что его зарплаты не хватит. Он стал сдавать подарки в комнату образцов, где их оприходовали. Там фирмы оставляли образцы товаров, которые потом распродавались через торговую сеть. Но подарки получал не только отец, и когда он начал их сдавать, на него стали смотреть косо. Он плюнул и перестал сдавать. Против общества идти трудно. Хотя было понятно. что эти подарки не являлись взятками и никакого влияния на ход переговоров не оказывали, все равно было видно, что отцу  всё это очень  неприятно, и у меня оставался какой-то  осадок.

Кроме Деева, в нашей группе учились студенты, знакомые ещё с курсов подготовки: Шеин, сотрудники НИИ-2, Вася из нашего инструментального цеха. Все учились хорошо. Иногда готовились к зачетам и экзаменам вместе.

У всех, кроме меня, был большой, а у многих , просто отточенный,  опыт использования шпаргалок, полученный ещё во времена учебы в школе. На экзаменах наши девчонки мастерски манипулировали шпаргалками, которые очень откровенно прятали не то в чулках, не то в трусах.  Я даже подумал, что они не столько прячут шпаргалки, сколько пытаются соблазнить своими прелестями молодых экзаменаторов.

После первой же сессии стало ясно, что списывать бесполезно. Экзаменаторы бегло спрашивали по билету, ответы на вопросы которого, можно было списать при подготовке. Потом билет отодвигался в сторону, и лекторы начинали «гонять» отвечающих по всему курсу. При таком подходе списывать оказалось просто бесполезно. Необходимо, хотя бы поверхностно, знать весь материал и уметь решать задачи… Списывать перестали.      

В случае сдачи всех зачетов в институте на время сессии давали справку на оплачиваемый отпуск. Если сдать зачеты и экзамены досрочно, то оставались дни для отдыха. Поэтому наши отличники договаривались о досрочной сдаче экзаменов. Иногда этот фокус удавался и мне.

Очень часто в институт с завода мы шли втроём: Деев, я и Вася из инструментального. По дороге говорили о том, о сём. Вася как-то сказал Дееву : «Все девчонки чокнутые. Если с ними ведешь себя  активно, настойчиво, они говорят тебе: все вы мужики одинаковые, вам только одно нужно. А если проявляешь обходительность, вежливость, пассивность, они говорят: ну что ты за мужик такой, ни рыба, ни мясо! Причём, так может сказать одна и та же девчонка, в зависимости от настроения». Вадим рассудительно отвечал: «А ты что думал. Жизнь - она сложная».

Я шел рядом и про себя думал, что наш друг Вася лукавит. В девчонках он прекрасно разбирался. Чем-то он был похож на Володьку Крючкова, но тот в самом деле влюблялся в каждую юбку, а потом очень быстро охладевал. Для Васи - главное была конечная победа, естественно, при условии, что девчонка ему хотя бы немного нравилась, а нравились ему очень многие. Он каким-то чутьем понимал, от кого можно добиться взаимности, а от кого – нет. Но если ничего не получалось, то он не очень огорчался, выбор был. Еще он говорил, что с предполагаемой  женой необходимо обязательно переспать до женитьбы. Он с очень умным видом рассуждал. что «деваха» может быть очень красивой и умной, но в постели с ней – никакой радости.

«Человек, - говорил он, - сложная динамическая система. По сосудам течет больше четырех литров крови, циркулирует лимфа, работают железы, лёгкие гонят воздух. А ведь известно, что любое движение материи в природе сопровождается электромагнитным излучением. Каждый человек излучает поле, называйте его как угодно - биополем или слабым электромагнитным излучением, это все равно. Характеристики поля у каждого человека индивидуальные. Излучение очень слабое и ощущается только при физической близости двух человек. При определённом сочетании характеристик этих полей у двух, осуществляющих любовную близость людей, наступает резонанс и тогда любовь просто сотрясает обоих. Вот такую девушку нужно найти!»

«У тебя борода вырастет, пока будишь искать. Сил никаких не хватит», - отвечал Вадька.

На общем профсоюзном собрании в большом актовом зале нового здания КБ выступил Яковлев. Он сказал, что предприятие находится на подъеме. В портфеле  много правительственных заказов. Скоро начнется работа над новым реактивным пассажирским самолетом, который заменит устаревший ИЛ-14. Кроме того, правительство поручило нашему КБ  разработать самолет вертикального взлета.

Сидевшие сзади меня инженеры шептались о том, что оптимизм АэСа (так звали Яковлева) непонятен, ведь все знают, что Хрущев не верит в военную истребительную авиацию и всё свое внимание уделяет строительству ракет.

Далее Яковлев говорил общие слова, которые обычно говорят руководители на собраниях: что у нас прекрасный, работоспособный коллектив с огромным опытом и славными традициями, способный решать задачи любой сложности. Про финансирование он не говорил, в то время мало, кто знал что это такое. Все знали, что такое зарплата, премия.

Яковлев сказал, что такого прекрасного здания, каким является здание нашего КБ, он не видел даже у Мессершмидта, когда посещал его КБ в Германии ещё до войны.

Через некоторое время в цехе появился деревянный полноразмерный макет пассажирского самолета, который отдаленно напоминал Як-40, но киль и расположение двигателей было другое. Макет несколько раз переделывался. Постепенно в цеху вырастал первый пассажирский самолет конструкции Яковлева. Когда самолет был уже почти готов в «железе», в цех пришел Яковлев, пожевал губами и ушел. Вскоре прибежал в распахнутом халате начальник бригады общих видов Шехтер, обошел несколько раз  самолет, постоял и так же быстро убежал. Самолет снова существенно переделали. Особенно его килевую часть. Теперь он уже напоминал тот самый Як-40, который летает и до сих пор. В цеху также находились самолеты модификаций ЯК-28.

Чтобы попасть в цех из КБ, необходимо было пройти через дверь, расположенную в торце сборочного цеха на уровне второго этажа. Дверь выходила на антресоль. С антресоли шла лестница вниз, в цех. С другого торца цеха находились огромные, во всю стену, ворота, через которые самолеты вывозили из цеха.

У дверей цеха стоял вахтер, без специального пропуска он никого не пропускал ни в КБ, ни из КБ в цех.

С антресолей по  лестнице обычно сбегала стайка инженеров в белых халатах, по ней же, торжественно, не спеша, в сиянии генеральских звезд и погон, иногда спускался, как бог с ясного неба, сам Яковлев, сопровождаемый замами и прочим начальством из ВВС или министерства. Однажды на этой лестнице рядом со статным вальяжным Яковлевым я увидел маленького человечка. Пиджак на нем был мятый и болтался, как на вешалке. Одно плечо было чуть выше другого. Может быть, это объяснялось тем, что он как-то боком, неуверенно, спускался по лестнице. «Вот рядом с Яковлевым идет Кунявский», - сказал мне конструктор, стоявший  у верстака. Он заметил мой удивленный взгляд. «Этот человек - главный конструктор БРЛС «Орел», которая стоит на самолёте ЯК-28. Я вспомнил аэродром в Черняховске и летчика в кожаной куртке, который рассказывал нашим офицерам про работу «Орла».

Яковлев и Кунявский подошли к самолету. Рабочие сняли кок, закрывавший станцию, и «тарелку» антенны. Кунявский, тыкая пальцем в какие-то блоки, что-то объяснял Яковлеву.

Мир тесен! Более чем через 15 лет я лично познакомился с Кунявским, которого к тому времени сняли с высокой должности с выговором по партийной линии. Он работал в НИИ- 2 начальником сектора. Гедалий Моисеевич был очень интересный человек, общительный, скромный, с широким кругом интересов и увлечений, интересовался историей. Даже взял у меня книгу по истории Древнего Рима. Он  показал некоторые  свои воспоминания, опубликованные в каком-то толстом журнале.

Его деятельность как Главного конструктора радиолокаторов во многом определила  пути развития БРЛС советских истребителей. Он, собственно, заложил основу БРЛС самолета МИГ-23 – «Сапфир-23», который, уже после того, как Кунявского сняли, довели до сдачи в серийное производство Гришин и Федотченко.