Носы

XXI. Носы

   В семье все любили и уважали добрую и умную Анну Гавриловну Кашкину, супругу сенатора Николая Евгеньевича; ее кончина была чувствительной утратой для Оболенских. Когда впоследствии на пути их жизни встретились более тяжкие скорби, тогда им всегда казалось, что именно эта любимая всеми тетка унесла за собой весь запас их жизненных радостей.

   Знакомые и родные проводили бренные останки Анны Гавриловны в Донской монастырь, где она была погребена. В тот же день после похорон сын ее, Сергей, и оба Оболенские, Константин и Евгений, уехали в Петербург.

   У Оболенских в доме, после веселой и легкой атмосферы, царствовало уныние. Фрейлина не покидала своих апартаментов и никого не принимала. Вместо бальных платьев кроились в гардеробной траурные.

   На Садовой же в доме сенатора была опасно больна дочь его, Варенька. Княжны Варенька и Наташа попеременно дежурили у изголовья больной, и доктор Дидковский опять проводил ночи в доме Кашкиных. Вареньке Кашкиной было в то время 14 лет; она была высокая, не по летам худая девочка, темнокудрая с выразительным личиком. Характер этой девочки представлял с детства самые странные противоречия. Ее застенчивость переходила крайние границы, возбуждение при виде чужого лица было так сильно, что ребенок заболевал, и, по совету докторов, решили не раздражать ее и не принуждать к светским обязанностям. Она росла в своих детских комнатах с няней и гувернанткой. Главная черта ее характера была неумеренность в привязанностях и антипатиях; это очень заботило ее мать, которая понимала, что для мужа ее будут только докучливы движения души этого нервного и впечатлительного ребенка. Отец был, впрочем, равнодушен к дочери, и тем легче было для Анны Гавриловны удалять Вареньку из гостиных. "До поры до времени, - говорила покойница, - еще успеет она играть в свете роль дочери сенатора Кашкина". Варенька, таким образом, редко видела отца, но к матери была страстно привязана. Можно теперь представить, каким ударом была для нее кончина матери; она не плакала, но находилась в состоянии столбняка и оцепенения, затем опасно заболела, и вот как это случилось.

   В самый день кончины Анны Гавриловны, вечером, княжны Оболенские с тетушкой были на панихиде у Кашкиных. По окончании службы в зале, где стояла покойница, старший штат родственников потянулся в гостиную, молодые же прочили сначала в детские комнаты. Княжны и Оленька старались окружить Вареньку, чтобы облегчить ей тягость быть на виду (en representation) в такие горькие для нее минуты. И была ли она, бедная, годна при ее скорби переносить этот тяжелый похоронный этикет? Княжны советовали оставить пока Вареньку в ее комнатах, но сенатор прислал за ними, чтобы они пожаловали в гостиную, и надо было туда направиться. Эта гостиная в доме Кашкиных была высокая большая комната с мраморными белыми стенами, с кипарисами по углам, с экзотическими растениями между массивной мебелью. В этот вечер она была тускло освещена и декорирована черным сукном. Присутствующие хранили торжественное молчание, требуемое этикетом в присутствии покойника в доме. Тетушки Кашкины, сестры сенатора (их было числом шесть), сидели на большом диване, который составлял этаблисман поперек угла гостиной. Тетушки все были, конечно, в глубоком трауре, в плерезах, в черных креповых чепцах с широкими оборками; лица их почти не были видны, потому что свет от канделябра падал сбоку, между тем как силуэты этих лиц падали удлиненной тенью их профилей прямо на мраморную колонну. Когда княжны с Варенькой, войдя в гостиную, стали приближаться к дивану, где сидели тетушки, из уст Вареньки вылетело и повторилось громко несколько раз слово: "Носы, носы!"; затем она покатилась со смеху, показывая пальцем на колонну, куда падала тень от силуэтов тетушек. Можно понять, какой эффект произвел этот смех в такую минуту на присутствующих. Сенатор-отец встал, на его надменном лице выразилось негодование, тетушки смутились, княжны шепотом окликают Вареньку, чтобы остановить ее, а она пуще хохочет, пока, наконец, этот смех не принимает другие интонации, переходит в вопль, в крик, и она без чувств падает на паркет. Ее отнесли в детскую, послали за доктором; это был продолжительный обморок. Дыхание, однако, возвратилось при помощи обычных средств в таких случаях, но она никого не узнавала, а в ночь появился бред. И с этой ночи княжны и Оленька дежурили при постели больной, не покидая ее. Началась серия мучительных дней у изголовья Вареньки.

   Как она была трогательна, эта милая осиротевшая девочка, посреди роскоши родительского дома, в борьбе с безобразной тяжелой болезнью, которая над нею работала. У нее была нервная горячка, усложненная приливом к мозгу. Какая перемена произошла тогда в чувствах ее отца! - Он, такой прежде равнодушный к ней, проводил целые часы в молитве на коленях перед иконами. Он давал обеты, посылал богатые дары по монастырям, - видно, противоречия существовали в его характере. Один старый князь, Петр Николаевич Оболенский, умел смягчить сенатору эти часы отчаяния. Он тоже почти не покидал его, их сблизили эти печальные дни скорби. Дружба между обеими семьями укрепилась теснее под влиянием этого скорбного периода их жизни.

   Однако после трех недель настал благоприятный кризис, опасность удалилась, и больная стала выздоравливать. Великий пост был тогда на исходе, и Пасху все встретили в более покойном настроении.