VIII. Ромео и Юлия в селе Богимове
У батюшки моего было бюро из карельской березы очень хорошей работы. Оно стояло в его кабинете подле большого вольтеровского кресла прадеда. Ключ от ящиков этого бюро был очень оригинальной формы, с сердечком в верхней части, тяжелый и гладко отшлифованный. Когда отпираешь ящик стола, то замок издает дискантовый, металлический звук, весьма приятный. Я с ранних лет пользовалась доверием моего отца и была девочкой лет десяти, когда он доверял мне этот ключ, и я знала, где лежат его бумаги, портфели, деньги и некоторые ценные вещи: кольца, дедовские табакерки, часы. Батюшка мой был очень брезглив, имел много причуд и предрассудков, и я одна в доме умела ему угождать. Например, если он доверял кому-нибудь ключ от своего стола, то требовал, чтоб оный возвращали ему из рук в руки. Боже упаси положить ключ на стол против него! - это его сильно раздражало, ибо есть примета, что ключ, не возвращенный хозяину из рук в руки, предвещает ссору в доме. Точно так же опрокинутая солонка заставляла бледнеть моего отца, и сколько раз эти солонки летали у нас со стола - летом в окно, зимою в форточку, как бы для того, чтобы разрушить силу предвещания; тринадцати человек у нас за стол никогда не садилось.
Батюшка мой был нервный, как женщина, и страдал всегда припадками меланхолии, скуки, тоски какой-то. Матушка моя, которая была, напротив, очень живая и деятельная, порицала эти припадки, и батюшка призывал меня часто к себе в такие тяжелые минуты и заставлял меня болтать с ним: это его развлекало. В доме говорили, что я любимица и сходна с ним как характером, так и наружностью. Бабушка тоже говаривала моему отцу про меня: "Катя - точно твоя покойная мать, Алеша, вылитая Юлия Ивановна!" Я очень поздно начала помнить, чтобы в семье поминали о родителях батюшки. Впрочем, именно в этом бюро, вместе с портфелем, где хранилась его дворянская грамота, лежал небольшой пакет, на который я долго не обращала большого внимания, но однажды батюшка показал мне, что лежало в этом пакете, сказав: "Вот работа моей матушки - единственное, оставшееся мне о ней воспоминание". Работа эта была такая изящная и художественная, что после я никогда в жизни не встречала ничего подобного. То был кисет для табаку из белого атласа, по сторонам которого были вышиты волосами в тень два наивных ландшафта: один представлял хижину в лесу, ручей, мостик, другой - аллею сада. На полянке - мавзолей в виде колонны. Перспективность ландшафта доказывала в исполнительнице работы знакомство с живописью, вообще эта работа была тонкая, требующая большого терпения и искусства.
Засим вот роман моего дедушки, Владимира Алексеевича Прончищева, который мне рассказывала моя матушка гораздо позднее, когда я была уже большой девицей. Владимир Алексеевич служил долго в военной службе в Остзейском крае, и полк его стоял в Ревеле. Он был моложе своих сестер, был отцом не любим, и о нем в семье мало заботились. В Ревеле молодой Прончищев полюбил молодую девушку по фамилии Борнеман и женился на ней: ей было тогда 16 лет. В брак этот Владимир Алексеевич вступил, не спрося на то дозволения у родителей. Затем молодая чета приехала в Богимово; они бросились к ногам Алексея Ионовича, умоляя о прощении, и просили их благословить. Но не таков был прадед, чтобы прощать: ему было свойственно порицать и наказывать. Он прогнал сына и невестку с глаз долой и повелел молодым занять избу на скотном дворе для их помещения.
Мать моей бабушки, Юлии Ивановны, приехала с молодыми Богимово; можно себе вообразить положение этих двух остзейских немок, не знавших ни слова по-русски и вступивших так неосторожно в семью прадеда.
Бабушка Екатерина Алексеевна рассказывала, как трогательна и прелестна была молоденькая супруга ее брата, как хорошо воспитана, кротка и наивна. Бабушка сердечно к ней привязалась и старалась, чем могла, смягчить горькую участь молодых людей в доме их гневного родителя.
Прошло несколько месяцев такой тяжелой драмы в семье, и срок отпуска из полка моего деда кончался, а отец не снимал опалы с сына, не слушая просьб родных, которые все старались смягчить его в гневе. Так и уехал Владимир Алексеевич в полк, поручив жену бабушке. Взять же ее с собой он не решился, ибо она была в тягости и очень слаба здоровьем.
Екатерина Алексеевна со слезами рассказывала моей матушке об этом печальном времени ее жизни. "Здоровье невестки после отъезда брата делалось все хуже и хуже, - говорила она, - приближалось время родов, а батюшка ничего не хотел слушать о невестке. Так прошло еще несколько времени, как вдруг батюшке подали с почты письмо из Ревеля. Полковой командир брата извещал батюшку, что сын его, Владимир Алексеевич Прончишев, не доехав даже до Ревеля, заболел тифом в Варшаве, где и скончался в варшавском военном госпитале. Это известие сильно поразило батюшку, он тогда смягчился к невестке, приказал сей же час отвести ей покои в доме, принял ее с почетом, даже нежностью. Бедняжка вскоре после кончины любимого мужа разрешилась от бремени сыном. Алеша, - продолжала бабушка, - родился таким слабым ребенком, но в рубашечке, и я ее храню до сих пор.
После родов Юлия Ивановна начала пуще чахнуть, слабела не по дням, а по часам. Каково скорбно было ее матери видеть дочь в таком положении!
Батюшка пожелал, чтобы брата похоронили в Богимове, и сделал для того нужные распоряжения. Тогда Юлия Ивановна начала сильно томиться и все ожидала, когда привезут тело покойника, она просила не разлучать ее с мужем в могиле, пожелала перейти в лоно нашей церкви, и таинство присоединения к православию успели над ней совершить. Желание ее лечь в одну могилу с мужем исполнилось: она скончалась, когда показался на горе мимо нашей старой церкви фоб с останками ее супруга. И так их и отпевали вместе и положили в одну могилу в нашем семейном склепе. Алешу она поручила мне и своей матери".
Вот какая тяжелая драма встретила появление моего отца на свет Божий! Предание говорит, что прадед смягчился после потери сына и невестки. Перед колыбелью внука он плакал и молил Бога простить ему жестокосердие. К внуку тоже сильно привязался. Насколько Алексей Ионович был равнодушен к сыну, настолько баловал он внука и воспитывал его как единственного наследника Богимова, да и других его вотчин.
