Воспоминания - 32

   Я выше сказала, что после смерти отца сестры Надежда и Любовь Николаевны жили у нас. Они меня очень любили, и дружба их сохранится навсегда в памяти моей. Но, к несчастью, я не могла долго пользоваться ею. Любовь Николаевна, будучи в то время в полном цвете красоты своей, с мягким и чувствительным характером, конечно, вследствие прежних тревог и огорчений, к несчастью, начала видимо худеть и чахнуть и после продолжительной и изнурительной чахотки скончалась у нас и похоронена на нашем семейном кладбище.

   Во время ее болезни приезжали навестить ее возвратившиеся из-за границы мать ее с братом, Петром Николаевичем, но, прожив неделю, накануне ее смерти уехали, что, конечно, немало огорчило несчастную больную. Сестра София Николаевна, тоже желая показать участие свое, приехала к ней, но мало утешила ее, и приезд ее был самый странный и оригинальный.

   Во-первых, она приехала совершенно одна, без человека и без горничной, сама таскала свои вещи и убирала комнату, говоря при этом, что считает душу свою госпожой, а тело слугой, и потому, по ее мнению, тело должно служить своей госпоже. Во-вторых, она привезла с собою монахиню, какую-то таинственную особу, которая секретно выдавала себя, не знаю почему, за великую княгиню Елену Павловну, которая, как известно, давно умерла.

   Эта таинственная особа, будучи совершенно простой и необразованной женщиной, кланяясь в пояс и крестясь ежеминутно на всяком шагу, совершенно овладела Софией Николаевной и делала с нею что хотела, обирала ее кругом, обещая ей в будущем несметные богатства; сестрам Надежде Николаевне и Любови Николаевне тоже много обещала, но мне, как неверующей, ничего не сулила, о чем сестры очень жалели, говоря, что я не поняла ее и не умела ей угодить. Впоследствии кончилось тем, что в Киеве полиция, узнав об этом, схватила ее и, наказав телесно, отправила неизвестно куда, что, конечно, случилось бы и с Софией Николаевной, которая была с ней неразлучна, если бы не брат мой Алексей, находившийся в то время в Киеве и служивший адъютантом у генерала Раевского[1]. Узнав об этом скандальном происшествии и страшась за Софию Николаевну, он прискакал ночью к ней и, посадив чуть ли не на перекладную, в сутки притащил ее к нам, сконфуженную и совсем обескураженную.

   Все эти происшествия и еще более семейное ханжество сильно подействовали на Петра Николаевича. Он не только возненавидел все наружные проявления набожности, но сделался совершенным атеистом, не верившим ни во что.

   София же Николаевна, желая умереть в Малороссии и быть похороненной на общем их семейном кладбище, выстроила близ него на церковной земле маленький домик, жила там совершенно одна с горничной, истинной мученицей: она должна была по целым ночам тереть ей ноги, стоя перед нею, дремать, не смея ни сесть, ни лечь. Сама София Николаевна была страшно больна и, не вставая почти с места, закутанная, в подушках, несколько лет не выходила на воздух, влача жизнь самую страдальческую.

   Между тем ее мать, уехав опять за границу, не взяла уже с собой, не знаю по какой причине, меньшую дочь, Анастасию, которая в то время была почти сговорена за очень хорошего человека и, оставшись совершенно одна в пустом и мрачном доме в холодное осеннее время, заболела горячкой. Жестокая сестра ее, София Николаевна, будучи в десяти верстах от нее, зная, что она больна, не приехала и не приняла в ней никакого участия.

   Несчастная больная, видя себя совершенно брошенной, без всякой помощи, успела еще, будучи в жару, написать несколько слов о своей болезни старшему брату моему, Семену, жившему в то время со своим семейством в тридцати верстах от нее, в городе Кременчуге. Он, разумеется, тотчас поскакал за нею и, нашедши ее совершенно одну, со всевозможною осторожностью, укутав, в карете привез ее к себе в дом, призвал лучшего медика, который и начал ее лечить. Но, к несчастью, болезнь ее взяла самый жестокий ход; пролежав несколько дней в совершенном беспамятстве, произнося, однако ж, имя жениха своего, она скончалась в цвете лет и в полной красоте, на восемнадцатом году своей жизни. Так как ее надо было хоронить на семейном кладбище, то брат мой послал известить Софию Николаевну о ее смерти.

   Она приехала и, приблизясь к праху несчастной сестры, не пролив ни капли слез, перекрестилась и с жестокой холодностью проговорила: "Слава богу, что я вижу ее мертвою, а не замужем". Затем, уложив прах несчастной сестры в карету, имела столько духу, или, лучше сказать, столько жестокости, что села с ним рядом и повезла его за тридцать верст на семейное кладбище.