Приятель Ширя

Приятель Ширя

    Сидим с Ширей на горке, играем в ножички. Мимо проходит денщик, несёт завтрак своему офицеру в частный дом, на соседнюю улицу.

    Останавливается возле нас, наливает в стаканчик из железного коричневого кувшина кофе, достаёт из сумки бутерброд и протягивает всё это Шире. Тот сметает в секунды, любезничает: «данкишон!».

    Угощение предлагается и мне. Интересно, чем кормят офицеров? Питьё мне не нравится: горчит, хотя запах и приятный. Бутерброд – это тоненький ломтик белого хлеба, намазанный маслом, а сверху ещё и густым вареньем. Вот это хорошо, это вкусно. Жаль, что мало. Замечаю в сумке ещё несколько таких бутербродов. Негусто для завтрака взрослого мужика.

    На следующее утро нас уже трое – пригласил на дармовую жратву приятеля. Ширя недоволен. Денщик тоже озабочен, но угощает всех троих. Его ноша ополовинивается.

    А через день уже идет мимо, по соседней улице. Надоело подкармливать пацанят? Или офицер заметил, что денщик не полностью приносит положенное и взгрел его? У кого спросишь?

    Хитрожопый Ширя признается, что подкармливался так уже с весны, когда просохла тропка и денщик стал сокращать путь.

    Я со своим ножичком оказался на его месте случайно, а потом привёл ещё и нахлебника.  Здорово обиделся Ширя на меня. Пожалуй, было за что.

    Ширя в тот год в глазах моей бабушки был кормильцем: с банками - котелками торчал возле немецких кухонь, получая от сердобольных поваров ломоть сухого эрзац-хлеба, половник супа или тушёной на маргарине капусты-кольраби, популярной в немецких кухнях.

    Кухни были большие, при столовых, и малые, в частных домах, обсуживающие проживающих здесь же или по соседству офицеров. Их было много и, обойдя за день десяток, Ширя, был и сам сыт и кормил мать, бабушку и младшую сестру.

    Я однажды сходил с ним на этот промысел, но мне не понравилось часами торчать под окнами кухонь, дожидаясь не милостыню «Христа ради» у тёток, а подачки повара, брезгливо глядящего на твои банки.

    Друзьями мы не были, скорее приятелями. На «дворне», – так звали в округе несколько домов, объединенных небольшой площадью в тупиковом переулке, ребят было много. И они часто менялись: кто-то приезжал, кто-то уезжал в поисках мест обетованных, кто-то переселялся.

    Из довоенных  приятелей не помню никого, видимо их не было. Со времён войны помню нескольких:  это упомянутый выше Толька Ширяев, по кличке «Ширя», на год моложе меня, Васька Дежков, на 3 года старше, маленькие, но очень шустрые братья – погодки Толя и Витя Пипа. Другие в памяти не сохранились. Да и объединяться в группы пацаны стали только после освобождения, при немцах «шакалили» в одиночку, реже – вдвоем.

    Со временем ребята «дворни» стали шайкой, наводившей ужас на ребят, вернувшихся из эвакуации и их родителей. К нам примыкала ребятня соседних улиц, так же пережившая оккупацию. Большинство из нас имело оружие.

    Вся «дворня» считала себя друзьями, чужим в обиду никого не давала, но равенства не было. Вначале верховодил Алексей, как самый возрастной, но вскоре отошёл, занялся серьёзно учёбой, затем уехал в институт.

    Главенство перешло к Дежкову, а после его отъезда на Сахалин, ко мне. Ко мне же прилипли и все старые грехи «дворни», во всех деяниях, настоящих и прошлых, винили Бура.

    Бур – моя кличка ещё с довоенного времени, не знаю, как я её получил. Ходило несколько предположений. По одной версии  я носил чепчик с полосками как у бурундука – сократили до «бура», по другой, кто-то изрёк: «прячется как бур в Африке», обнаружив меня, сбежавшего от надзора бабушки, в цветочной клумбе. Так и прилипло.

    Ширя с конца 41-го стал моим приятелем, вернее, оказался под моей пятой. В силу склочного характера частенько получал затрещины и с рёвом (а уж он был мастер на истерики!) бежал жаловаться матери, тёте Вале, или своей бабке, которая гонялась  за мной с палкой или хворостиной. Поймать меня она, конечно, не могла, выговаривала всё моей бабушке, мне доставалось уже от неё. Впрочем, бабушка меня жалела, защищала от нападок  взрослой «дворни», доказывая, что я «несчастная сирота», а не хулиган.

    Семья Ширяевых переехала в Рославль из Сещи осенью. Эвакуироваться не смогли. Были они семьёй красного командира, боялись преследований. Поэтому и бежали из военного городка авиационной базы.

    Какие звания имели и какие должности занимали отцы Шири и Светланы я не знаю, но оба они были лётчики. Оба погибли. Возможно в первых же вылетах на бомбёжку к западным границам.

    Наши отношения окрепли к концу войны, когда, с согласия Дежкова, стал привлекать Ширю к вылазкам на трофейные склады. Однажды у нас в руках сработала сигнальная ракета, которую мы разряжали; я отделался мелкими ссадинами на кистях, ему же обожгло грудь и подбородок, и тётя Валя запретила водиться со мной, положив начало нашему отдалению.

    Уход из «дурной компании» не пошёл ему на пользу, в нём стали проявляться черты воришки и позже, уже в Калининграде он стал обычным «пырялой», вором-карманником.

    Приезжая в гости в Рославль, он увлёк этим  «промыслом» и братьев Пипа и Вовку Сома, используя их для отвлечения внимания очередной жертвы. Пипа взахлёб рассказывали мне, как Ширя чистил карманы в очередях, и хвастались доставшимися бумажниками.

    Уже опытный «пыряла», Ширя брал себе только деньги, рассчитываясь остальной добычей со своим сопровождением.

    В эти его приезды мы не встречались, наши дороги, как и взгляды на добычу «хлеба насущного» окончательно разошлись. Я уже вступил в комсомол, был даже вожатым в младших классах и любое воровство презирал.

    Летом 50-го, в попытке устроиться в мореходное училище я оказался в Калининграде, навестил и тётю Валю.

    Ширя отбывал срок в детской колонии, с матерью жила только младшая сестра Светлана Ребедайло. Отцы у них были разные, но оба лётчики, оба погибли в войну. Третий муж тёти Вали, увёзший их из Рославля в Калининград, тоже был военный и тоже имел какое-то отношение к авиации.

    В свои 13 лет Света была уже взрослой красавицей, белокурой с громадными голубями глазами; когда мы ходили  по улицам, (она была моим гидом), на неё дружно оглядывались молодые морские и армейские офицеры, а я ревновал, так как успел в неё влюбиться. Хотя и понимал, как невыгодно выглядит в её глазах худой, плохо одетый пятнадцатилетний подросток в сравнении с бросающими на неё взгляды нарядными офицерами.

    Не знаю дальнейшей судьбы этой семьи. Светлана, естественно, вышла замуж за офицера, возможно и за лётчика. Ширя, скорее всего, детские колонии сменил на взрослые, где-нибудь в них и зачах.